Казачонок 1860. Том 1 (СИ) - Насоновский Сергей - Страница 5

За спиной раздавался, становясь все сильнее, визг Ефремовны, подхваченный мужскими окриками. Усадьба просыпалась, как растрепанный улей.

Успев отмахать на последних ресурсах организма версты две, я свалился без сил. Надеялся сделать перерыв минут хотя бы на десять-пятнадцать. Сил, чтобы держать прежний темп, уже попросту не оставалось. Но, увы, минут через пять со стороны усадьбы послышался заливистый лай охотничьих псов.

Этот звук снова придал моим ногам такую скорость, о которой я и не подозревал. Адреналин заглушил боль, а в голове вертелась только одна мысль: «Беги или умри».

Я продирался сквозь какие-то заросли. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за большой не по росту Игнашкин кафтан. Я падал, поднимался и снова бежал.

Наконец силы иссякли окончательно. Ноги подкосились, и я рухнул, зарывшись лицом в траву. Сердце сильно колотилось и, похоже, готово было выпрыгнуть. Я лежал и слушал доносящийся издалека, обещающий скорую расправу, собачий гон…

Лай.

Сперва отдаленный, сливающийся в единый вой. Но с каждой секундой он дробился на отдельные злые голоса. Три… нет, черт подери, четыре, как минимум! И они уже не просто лаяли. Они гнали. Четко, уверенно, без всяких сомнений взяли мой след, словно я размахивал платком, вымоченным в моей же крови. А ведь, по сути, так оно и было.

— Сукины дети!

Лежать дальше — значит подписать себе приговор. Или, что еще хуже, ордер на возвращение в тот амбар, где Прохор на этот раз уж точно не станет церемониться. Мысль об этом изувере придала телу такой прилив адреналина, что я чуть не закричал.

Поднялся. Вернее, дернулся, оттолкнувшись от земли, и чуть не рухнул обратно. Ноги были как ватные, спина ужасно болела. Я стоял, пошатываясь, слушая, как этот проклятый гон становится все ближе и злее. Они уже вошли в лес, и счет пошел на минуты. Может, даже на десятки секунд.

Бежать дальше вглубь бесполезно. В этом теле я быстро не уйду. Они настигнут меня минут за десять — не больше. Нужно было что-то менять. Ломать след. Или… или сделать так, чтобы гнаться за мной стало некому.

Стая, четыре особи. Тактика стандартная: вожак атакует в лоб, остальные заходят с флангов. Но это тело… оно не способно противостоять взрослой собаке. Черт — выбора нет.

Я представил ружье Семеныча в своих руках. Пока я буду возиться с пыжом, порохом и пулей, эти четвероногие уже вцепятся мне в глотку. Да и попасть в быстро бегущую собаку из старого ружья — задача не для пацана с трясущимися руками.

«Нет, стрельба — это самоубийство! — отмел я этот вариант. — Звуки выстрелов еще и людей приведут.»

Значит, оставался клинок. Шашка против псов… тело Гришки вдруг само подсказало обрывок памяти: дед, учил его, как рубить нападающего волка. «Низко, по лапам, по сухожилиям, а уже потом — добить.»

Против стаи шансов у меня чертовски мало. Отчаяние начало подбираться к горлу. Я зажмурился, пытаясь выбросить его из себя: «Нет. Я не для того прошел Афган и Чечню, чтобы сдохнуть в лесу от собачьих зубов, в теле этого казачонка!»

Лай уже был слышен так четко, что я различал голоса псов. Один, низкий, явно был вожаком. Другой, более звонкий и азартный, забегал вперед. Они уже чуяли меня. Чуяли мой страх.

И тут меня осенило. Они не просто бегут по лесу. Они бегут по моему следу. Определяют направление по запаху. А что, если… — что, если след оборвется?

Я лихорадочно огляделся. Справа — завалы из бурелома, сквозь которые не пролезть. Слева — склон, ведущий к чему-то вроде ручья, судя по влажному воздуху. Да! Это именно ручей!

Вода должна сбить их со следа, но придется идти по течению, и долго. У меня нет на это времени. Псы уже вот-вот выскочат на поляну.

Я рухнул на колени, выронив шашку. В ушах стоял звон, смешанный с предсмертным хрипом первого пса, лапу и половину морды которого я успел перерубить. Второй подранок, с глубокой раной на боку, отполз в кусты. Третий удачно подставил шею под клинок. Но четвертый… черт возьми — четвертый был самым упертым.

Он не стал кидаться в лоб — он сделал круг, выжидая. А когда я, замахиваясь на третьего, открыл левый бок, рванул молнией. Острая боль пронзила руку выше локтя. Клыки впились в мышцы, с хрустом сжимая их. Я зарычал и попытался стряхнуть псину, но это было бесполезно. Хватка была мертвая, он мотал головой, вырывая кусок плоти. Из последних сил, зарычав, я всадил кончик шашки ему под ребро. Он взвыл, разжал челюсти и откатился. Кровь хлынула по руке.

А потом был пятый. Откуда-то, сука, взялся пятый! Я его не видел и не слышал. Просто почувствовал, как земля уходит из-под ног. Ноги подкосились сами, и я осел, тяжело дыша, спиной прижавшись к стволу ели. Шашка лежала в шаге от меня, но поднять ее не было сил. Левая рука, которую покусали, висела плетью. В глазах плыли темные пятна.

А он подходил. Хриплое рычание вырывалось из глотки. Слюна капала на мох. Эта тварь понимала, что сил у меня не осталось.

«Ну вот и все, Гришка…— с горечью пронеслось в голове, — Прошел две войны, чтобы быть сожранным вот так, в лесу… Какая ирония, мать твою…»

Пес сделал прыжок. Я поднял здоровую правую руку, чтобы хоть как-то прикрыть горло. Это был жест обреченного.

И в этот миг, глядя в глаза зверя, я просто захотел, чтобы его не стало. И когда клыки начали сжиматься на руке, мысленно перенес собаку в сундук.

Рык, запах псины — все исчезло на долю секунды. Потом я снова рухнул на колени, уже ни на что не опираясь, и меня вырвало. Желчью и водой, все тело трясло, и пошла носом кровь.

Сфокусировав взгляд, я вызвал перед собой образ сундука. И внутри неподвижно лежала эта псина. Глаза закрыты, лапы поджаты. Он не дышал, или дышал так незаметно, что…

Это было на порядок страшнее выстрела или удара шашкой. Такая, блин, тихая, беззвучная смерть. Все как-то очень просто, а что, если…

— Черт подери… — прохрипел я, чувствуя, как сознание начинает затуманиваться от боли.

Но нужно было проверить. Я подобрал шашку и, выбрав место рядом с собой, попытался «вывалить» пса из сундука. Получилось со второй попытки. Он лежал без движения, и я подполз на карачках, приставил лезвие к его горлу, ожидая последней судороги — но ее не было. Сердце животного не билось. Перемещение, видимо, убило его. «Сломало» что-то внутри. Или у того просто остановилось сердце от шока. Но для верности горло ему перерезал.

«Соберись, старик!» — приказал я себе, заставляя взгляд сфокусироваться на распухшей руке. Нужно было двигаться к воде, пока не появились загонщики.

— Твою ж мать… — прошептал я, глядя на окровавленное тело пса. — Я.… я их… черт, я их перебил⁉

Но радоваться было рано. Победа пиррова. Я был измотан до предела, истекал кровью и сидел в лесу, как раненый зверь. А где-то там, на опушке, наверняка уже были люди. Прохор с подельниками, может быть, и сам граф Жирновский. Они слышали лай, слышали вой и визг. Знали, что их псы нашли меня. И теперь они пойдут проверять. С ружьями, с батогами или еще чем-нибудь. Найдут меня по кровавому следу, который я сейчас оставлял повсюду.

Нужно было двигаться и прятаться. Но куда? И главное — как? Каждый шаг был пыткой.

Мысли путались в голове. Оставался лишь инстинкт выживания. Нужно было уходить как можно дальше. И найти воду, чтобы напиться, промыть раны, а главное сбить след. Со стоном поднявшись на ноги, я побрел прочь от этого места, оставляя за собой кровавые пятна на траве и ветках.

Голова гудела, и я шел, ориентируясь лишь по запаху и отдаленному звуку воды. Крики загонщиков доносились то слева, то справа — порой казалось, они уже совсем рядом.

Дошел до обрыва — склон оказался круче, чем я думал. Я сорвался, цепляясь здоровой рукой за корни. И наконец через кусты подполз к узкому ручью. Вода была темной, холодной. Без раздумий я сполз в нее, сжав зубы от дикой боли. Не удержавшись на ногах, свалился на колени, и ледяная вода окатила разодранную спину и руку. Холод немного притупил боль.