Казачонок 1860. Том 1 (СИ) - Насоновский Сергей - Страница 4

Я подскочил к бедолаге и приставил к его горлу клинок.

— Молчать, не двигаться! Дернешься — башку на раз снесу! — тихим, но уверенным голосом приказал мужичку.

— Не режь, родимый, не режь! Я ведь по добру… Зашел, думаю — может, воды попросишь, али есть захочешь… Я мигом, все мигом!

— На колени! Отвечай, как звать?

— Игнатий… И-Игнашкой звать… — мужик начал заикаться от страха.

— Скажи, Игнат, год сейчас какой?

— Так надысь 1860.

— Сколько людей в поместье?

— Так… — Игнат заморгал, лихорадочно соображая. — Так не поместье это. Усадьба небольшая, для отдыха барского… Здесь вокруг все земли казачьи, почитай, общинные. А наш барин, граф Жирновский, только на лето сюды из Москвы приезжает. Да и нас с собой из-подмосковного поместья привозит, в округе-то казаки одни. А людей с два десятка всего… Барин, жена его с дочерью, ключница, конюхи, сторож, да девки в прислуге… И подручные его.

— Где у вас барские припасы? На кухню черный ход есть?

— Как не быть… Девки с утра по нему ходят.

— Кто сейчас на кухне?

— Да никого, все разошлись, бабы на сеновале спят. Разве что Семеныч, солдат отставной, у дверей караулит.

Мне, чтобы все понять, приходилось некоторые словечки Игнашки прокручивать в голове по второму разу. Хорошо, что память Гришки выручала, приходя на подмогу. Такой встроенный переводчик с русского XIX века на русский язык XXI получался.

Решив, что Игнашка поведал мне уже все, что нужно, я велел ему снимать одежду. Он с непонимающим видом расстегнул простенький кафтан и скинул его на землю. После велел тому укладываться лицом вниз — бить рукояткой шашки по загривку этого плюгавого не хотелось. Но понимал, что начни тот сопротивляться, скорее всего, должного отпора оказать не сумею, силенок маловато. Как учили, нанес резкий удар рукоятью по шее. Подготовка в спецназе помогла даже с низкой базой отработать по науке. Игнашка потерял сознание и обмяк на земле, словно тряпка.

Стал связывать руки и ноги, вытащив веревку, которой тот опоясывался. В рот сунул какую-то грязную ветошь, подобранную в углу. Игнашка сам был не особо чист, так что ничего ему не будет. Привязал его к столбу в амбаре. Высвободиться, может, и сумеет, но не думаю, что это произойдет слишком быстро. Немного жалко мне было мужика. Вероятно, когда обнаружится, что я сбежал, все шишки полетят на него. Но тут уж приходилось выбирать между своей жизнью и благополучием постороннего человека.

Собравшись, выглянул во двор. Действительно, метрах в двухстах от амбара, у конюшен, суетились конюхи, о которых поведал Игнашка. Натянув на голову чужой картуз, подпоясав кафтан, я направился в обход, держась возле плетня. Луна в тот день освещала все как на ладони. Прохор с помощниками, видимо, уже свалили со двора, потому как ни следов, ни голосов здесь не наблюдалось.

До графского дома оставалось метров сто. Шел я спокойно, стараясь не привлекать внимания, лишний раз не пялясь по сторонам. Кафтан, прислоняясь к спине, превращенной Прохором в кровавое месиво, доставлял невыносимую боль. Признаться, ноги тоже еле передвигались. Но я делал все, чтобы не выдать походкой калечного.

Оказался у черного входа в дом Жирновского. Двери были заперты изнутри. Вытащив из сундука шашку, просунул кончик лезвия в щель между косяком и дверью и стал маленькими поступательными движениями сдвигать засов. Это был небольшой деревянный брусок.

«Лишь бы он не грохнулся на пол!» — подумал я. — «От такого шума любой сторож подорвется, даже если задремал уже».

Но, к счастью, повезло. Какой-то местный умелец подвесил засов на веревке. Когда тот выпал из пазов, то просто повис на ней, лишь слегка стукнувшись о косяк.

Я, как можно тише, стал пробираться в дом, закрыв за собой дверь на тот же засов. Хотелось сначала посмотреть на караульного и, по возможности, вырубить его. Как там его Игнат называл? Семеныч, кажется. Сейчас познакомимся…

Дверь в каморку сторожа была приоткрыта. Старый отставной солдат сидел в небольшом закутке с одним маленьким окном. Видимо, утомился, а может, привык, что ночью по дому никто не шарится. Он сидел у стола, на котором горела масляная лампа, тускло освещая комнату. Оперев голову на кулак, Семеныч посапывал с закрытыми глазами.

Бесшумно приблизившись, я так же бесшумно вырубил не успевшего проснуться Семеныча. Аккуратно уложил его на стол — дремать дальше. Но не забыл связать ему руки и организовывать кляп. По моему опыту, после такого удара человек не приходит в сознание довольно долго, хотя все сильно зависит от его сложения. Порой какой-нибудь здоровяк за пару минут может очухаться. А совсем хилого и убить даже можно случайно. Любых сюрпризов мне сейчас точно не нужно.

Связав Семенычу руки и засунув в рот его же картуз, что лежал на столе, я пробежался глазами по комнате.

К стене было прислонено дульнозарядное ружье, довольно старенькое и потрепанное. Видать, Жирновский не особо был щедр на вооружение своего сторожа. Но ружье я один хрен прихватил, как и сумку с зарядами. Еще в углу каморка находилась лежанка. С нее в мой волшебный сундук «ушло» худенькое одеяло.

Далее мой путь лежал на кухню. По словам Игнашки, больше в доме никого быть не должно, кроме Ефремовны-ключницы. Похоже, ее заливистый храп я сейчас и слышал, находясь в небольшом коридорчике. Не хотелось мне вырубать эту бабу — понадеялся на то, что сон ее достаточно крепок и отправился дальше.

«Дорвался!» — подумал я, когда аромат блюд, оставшихся еще с ужина, ударил мне в нос. На столе стоял поднос с бужениной, накрытой тканью. Она пахла чесноком. Однако я решил не насиловать молодой желудок, долго страдавший без нормальной пищи. Надо было найти что-то полегче. В одной из кастрюль обнаружились щи. Я пристроился с большой ложкой и тихонечко, стараясь не чавкать, ел суп. Был он холодным, но после голодовки залетал на ура.

Наскоро перекусив, я продолжил заниматься экспроприацией. Убрал кастрюлю со щами в свой сундук, удивившись, что при этом ни капли не пролил, да и руки саму кастрюлю брать не пришлось — достаточно лишь было до нее дотронуться. Еще успел схватить чайник, буженину да половинку каравая со стола. Черствый уже, но не до жиру сейчас. Хлеб же этот лежал на доске рядом с кухонным ножом — вот все это и переместилось ко мне в сундук.

И на этом моменте удача решила все-таки развернуться ко мне задом. Если быть точнее в определениях — большим задом ключницы Ефремовны.

Даже не знаю, как это дородной бабе удалось подкрасться незамеченной. По такой женщине явно спецназ плачет.

Острая боль пронзила плечо — Ефремовна ловко швырнула в меня горшком. Хорошо хоть, что попала не в затылок. Я резко обернулся. Лицо женщины было не испуганным, а раздувшимся от ярости и негодования.

— Ах ты, сучонок, варнак проклятущий! — прошипела она, хватая со стола массивную деревянную скалку. — Вот я тебе сейчас покажу, как хозяйскую снедь воровать!

Она не звала на помощь — видать, сама решила преподать урок воришке. Свистнув в воздухе, скалка опустилась на край стола, в сантиметре от моей руки. Шум от падения горшка и грохочущей возни был более чем достаточен, чтобы поднять на ноги весь дом.

Я же, поняв, что дело швах, глянул на окно. Пройти в дверь мимо этого вратаря шансов, считай, что и не было. Потому я надавил рукой на ставни, и они распахнулись во двор. Недолго думая, перемахнул через подоконник, приземлился в перекате, пытаясь погасить скорость. Спину опять обожгла адская боль. А баба тем временем, похоже, только громкости добавила.

Ну я и не стал стесняться, а рванул в сторону ограды. Метров двести проковылять пришлось. Босиком ночью пробежать, скажу я вам, — это такое себе испытание. У Игнашки летом обуви, видимо, и не имелось, даже завалящих чувяков не нашлось. А огромные сапоги отставного солдата Семеныча на детских ногах были бы словно колодки. Поэтому оставалось лишь надеяться, что не наступлю на гвоздь или другую острую дрянь. С обувью вопрос нужно решать поскорее.