Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Громов Ян - Страница 5

— Это как же? — осторожно спросил Михей. — Зимой золота не берут. Земля — камень. Её и ломом не возьмёшь, не то что лопатой. Да и промывать как?

— А мы не будем брать верховое золото, — я ткнул пальцем в карту, в то место, где ручей впадал в обширную, заболоченную низину. — Мы пойдём вниз. Вглубь. Под болото.

Елизар нахмурился, опершись на посох.

— В болото? Зимой? Андрей Петрович, побойся Бога. Там же топь. Летом не сунешься, засосёт, а зимой промёрзнет так, что тверже камня будет. Гиблое место. Деды говорили — там кикиморы живут, золото стерегут.

— Кикиморы, говоришь? — я усмехнулся. — Ну, значит, подвинутся кикиморы. — Все засмеялись. — Слушайте меня внимательно. Летом там и правда не копнуть — вода сразу яму заливает. А вот зима нам в помощь. Мороз скуёт верхний слой, сделает крышу крепкую. А под ней, если с умом подойти, земля мягкая. Там, на глубине, самое богатое золото лежит. Веками с гор смывало, там оно и оседало, на плотике коренном.

— Да как ты её достанешь-то? — не выдержал Архип, разминая свои кузнечные ручищи. — Сказано же — мёрзлая земля. Кайло отскакивает, искры летят, а толку — чуть.

— Огнём достанем, Архип. Огнём.

Я взял уголёк и начал рисовать на чистом листе схему.

— Смотрите. Ставим сруб. Прямо на болоте, где наметим шахту. Невысокий, временный, из жердей и лапника, сверху землёй присыпаем. Чтобы тепло не уходило. Внутри разводим костёр. Большой, жаркий. Прогреваем землю за сутки. Она оттаивает на полметра-метр. Выбираем грунт. Снова жжём костёр. И так — пока до золотоносного слоя не дойдём.

Мужики смотрели на мой рисунок, как на китайскую грамоту. Скепсис был написан на лицах аршинными буквами.

— Пожоги… — протянул Елизар задумчиво. — Слыхал я про такое. Старики сказывали, в Сибири так колодцы били в мерзлоте. Но чтоб золото… Угарно это, Андрей Петрович. Дым, чад. Задохнутся люди в яме-то.

— Не задохнутся, если вентиляцию сделать. Трубу из бересты или жести. Тяга будет — дым вытянет. А породу будем поднимать бадьёй на вороте.

— А мыть где? — встрял Семён. — Ручей-то встанет.

— А для промывки мы построим тепляк. Большой сарай, утеплённый. Внутри — печь, котёл с водой. Будем греть снег, и в тепле, в корытах, промывать то, что из шахты поднимем. Не в промышленных масштабах, конечно, шлюз не запустишь. Но нам сейчас главное — самородки и богатый песок. А то, что останется уже летом промоем на нашем шлюзе.

Я обвёл их взглядом.

— Поймите, мужики. У нас нет выбора. Если мы сядем на жопу ровно и будем ждать весны — мы проедим всё, что заработали. И станем лёгкой добычей для Рябова. А если будем добывать зимой — у нас будут деньги. Будет еда. Будет оружие. Мы сохраним артель.

Игнат, молчавший всё это время, кивнул.

— Дело говорит командир. Солдат без дела — не солдат, а баба базарная. Разлагаться начнёт дисциплина. А тут и работа, и польза.

— Но это ж каторга… — пробормотал кто-то из десятников. — В дыму, в грязи, под землёй…

— А здесь что, курорт? — рявкнул я. — Или вы забыли, как на Рябова горбатились? Там лучше было? Я никого не держу. Кто хочет валить — валите. Рассчитаюсь в полной мере, как и обещал… Только весной назад не приму. А кто останется и поверит в мою науку — тот весной богачом станет. Потому что зимнее золото — оно самое тяжёлое.

Архип крякнул, хлопнул себя по коленям.

— А что… Интересно. С огнём работать — это по мне. Сделаем тепляк, Андрей Петрович. Печку я сварю из листов железных, что с рябовского прииска приволокли. Жару даст — чертям тошно станет.

Лёд тронулся. Скепсис ещё оставался, но появился интерес. Интерес к невозможному.

В тот же день мы начали подготовку. Я выбрал место на краю болота, где, по моим расчётам и чутью Елизара, русло древнего ручья делало поворот. Там, в кармане, должно было скопиться золото.

Работа закипела, но теперь она была другой. Злой, упрямой борьбы с наступающим холодом. Мы рубили жерди, таскали лапник, копали дёрн, пока земля ещё поддавалась лопате.

Пока часть мужиков ставили еще один сруб для проживания, я лично руководил постройкой первого «тепляка» над будущей шахтой. Это было сооружение неказистое, похожее на чум или юрту, только прямоугольное. Стены из двойного ряда жердей, между ними — земля и мох. Крыша — накат из брёвен, сверху — толстый слой лапника и снова земля. Дверь — тяжёлая, обитая войлоком, чтобы не пускать мороз.

Когда закончили, внутри было темно и сыро.

— Ну, с Богом, — сказал я и чиркнул огнивом.

Костёр, сложенный прямо на земле в центре тепляка, занялся неохотно, дымил. Но когда разгорелся, потянуло теплом. Дым, как я и рассчитывал, уходил в самодельную трубу, сделанную из бересты, обмазанной глиной.

— Греем сутки, — скомандовал я Семёну, которого назначил старшим на этом участке. — Дров не жалеть. Земля должна стать мягкой, как пух.

Сутки тянулись мучительно долго. Артельщики ходили вокруг тепляка, прислушивались, перешёптывались. Для них это было колдовство. Андрей Петрович опять чудит. Землю греет.

Через двадцать четыре часа мы открыли дверь. В лицо пахнуло жаром и запахом пареной земли. Я вошёл внутрь. Земля под кострищем парила. Я взял лом и ударил. Острие вошло в грунт по самую рукоять, мягко, с чавкающим звуком.

— Работает! — крикнул я. — Налетай, братцы! Выбирай грунт, пока тёплый!

Работа пошла. Тяжёлая, адская работа. В тепляке было жарко, как в бане, люди раздевались до пояса, пот лил ручьём, смешиваясь с грязью и копотью. Выбрав оттаявший слой, снова разводили огонь. Шахта уходила вниз медленно, метр за метром. Стенки крепили брёвнами — «венцами», чтобы не задавило плывуном.

На третий день, на глубине четырёх метров, кайло Михея звякнуло обо что-то твёрдое. Не о камень. Звук был другой. Глухой.

— Коренник! — заорал он из ямы. — До скалы дошли!

Я спустился вниз по сколоченной из жердей лестнице. Воздух здесь был спёртый, тяжёлый. На дне шурфа, в свете факела, блестела мокрая серая глина, перемешанная с галькой. Это были «пески» — тот самый слой, лежащий на скальном основании, где скапливается золото.

— Бадью давай! — скомандовал я наверх.

Мы набрали полную бадью этой грязи. Подняли наверх. Потащили во второй тепляк — промывочный, где Архип уже соорудил печь и грел воду в огромном чане.

Вся артель сгрудилась у дверей. Ждали.

Я сам взял лоток. Зачерпнул тёплой воды, начал мыть. Глина растворялась неохотно, вода мутнела. Я крутил лоток, сливал муть, снова доливал. Сердце стучало в рёбра. Если там пусто — мой авторитет рухнет. Меня поднимут на смех.

Осталась горсть чёрного шлиха. Я плеснул ещё воды, сделал последнее, аккуратное движение, смывая лёгкие песчинки.

На чёрном фоне, в углу лотка, ярко, вызывающе жёлто блеснула полоска. Не пыль. Не чешуйки. Зёрна. Крупные, с рисовое зерно, тяжёлые золотины.

— Есть! — выдохнул я и поднял лоток, показывая всем.

Тишина взорвалась криком. Мужики лезли смотреть, толкались, тыкали пальцами.

— Золото! Настоящее! Зимой!

— Ай да Петрович! Ай да голова!

Елизар подошёл, глянул на лоток, перекрестился.

— Против природы идёшь, Андрей Петрович. Но Господь, видать, попустил. Богатое золото. Жирное.

С этого дня жизнь в лагере изменилась. Скепсис испарился, сменившись золотой лихорадкой. Теперь мне не нужно было подгонять людей. Они сами рвались в шахту, спорили за очередь спускаться в забой. Мы заложили ещё два шурфа. Дым от труб тепляков поднимался над тайгой, как дым от деревни, которой здесь не должно было быть.

Мы добывали. Мы жили.

Вечер выдался на редкость тихим. Мороз, прихвативший тайгу за горло ещё с утра, к ночи окреп, выморозил из воздуха всю влагу, и звёзды над «Лисьим хвостом» горели ярко и зло, как глаза волков в зимнюю ночь. В такие вечера звук разносится далеко, каждый скрип снега под сапогом слышен за версту, поэтому дозорные на вышках не дремали, кутаясь в тулупы по самые носы.