Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Громов Ян - Страница 4

— Теперь по порядку. Игнат!

Бывший унтер шагнул вперёд.

— Разбиться на десятки! — рявкнул он так, что пара мужиков присела от неожиданности. — Кто служил — шаг вперёд! Кто с ружьём обращаться умеет — шаг вперёд! Кто плотники, кузнецы — в другую сторону! Остальные — стоять и не мычать!

Начался хаос, который Игнат умелыми пинками и командами быстро превратил в подобие строя.

Я ходил между ними, вглядываясь в лица. Мне не нужны были просто руки. Мне нужны были глаза. Честные, злые, умные.

— Ты, — я остановился перед высоким, жилистым парнем с бегающим взглядом. — Откуда?

— С завода я, — буркнул тот. — Демидовский.

— Врёшь, — спокойно сказал я. — Руки покажи.

Он нехотя протянул ладони. Кожа была мягкая, без характерных мозолей от молота или кирки. Зато на пальцах — следы от карт. Шулер. Или мелкий вор.

— Гнать его, — бросил я Игнату. — И проверить карманы, не стянул ли чего.

Парня вытолкали за ворота под одобрительное улюлюканье остальных. Это был первый урок: я вижу всё.

Затем я подошёл к мужику лет сорока, с тяжёлым, угрюмым взглядом. Он стоял прямо, не горбясь, как большинство.

— А ты кто будешь?

— Кузнец я. Архипом звать. Сгорела кузня моя. Рябовские подожгли, когда дань платить отказался.

Я посмотрел на его руки. Огромные, чёрные от въевшейся угольной пыли, с ногтями, похожими на роговые пластины. Такие руки не врут.

— Кузня сгорела, а злость осталась? — спросил я тихо.

— Осталась, — так же тихо ответил он. — Если дашь молот — отработаю. Если дашь ружьё — тоже не промахнусь.

— Берём, — кивнул я. — Елизар, запиши. На довольствие, в первую категорию.

Процесс шёл медленно. Игнат проверял физическую силу и навыки обращения с оружием. Тех, кто держал ружьё как палку, отправляли в рабочую команду. Тех, кто знал, с какой стороны заряжать, Игнат отбирал в свой резерв.

Елизар же занимался другим. Он отводил людей в сторонку и беседовал. О жизни, о вере, о прошлом. Старовер был моим полиграфом. Он чувствовал гниль в человеке за версту.

К обеду мы отобрали десять человек. десять из тридцати. Остальным дали по ломтю хлеба и указали на ворота. Жестоко? Да. Но у меня не было выбора. Я строил не богадельню, а боевой отряд.

Среди отобранных оказался Архип-кузнец, двое бывших солдат (один дезертир, другой отставной, спившийся, но с твёрдой рукой), трое крепких лесорубов и семья беглых — муж с женой и двое сыновей лет по четырнадцать и пятнадцать. Женщину Марфа сразу забрала на кухню — рук там не хватало катастрофически.

— Ну вот, командир, — Игнат вытер пот со лба. — Пополнение. Десять ртов. Но вроде толковые. Кузнец так вообще клад. Он нам такой инструмент накует — любо-дорого.

— Инструмент — это хорошо, — согласился я. — Но мне нужно другое.

Я отвёл Игната и Архипа в сторону, к нашей импровизированной лаборатории, где всё ещё пахло серой.

— Архип, ты чугун лить умеешь? — спросил я в лоб.

Кузнец почесал бороду.

— Чугун? Это дело тонкое. Формы нужны, печь добрая. Но ежели постараться… А чего лить-то? Горшки?

— Нет, Архип. Не горшки. Гранаты.

Он уставился на меня.

— Чего?

— Ядра маленькие. Пустотелые. Чтобы внутрь порох засыпать, фитиль вставить — и бабах.

Глаза кузнеца расширились, а потом в них заплясали весёлые искорки.

— Эк ты загнул, Андрей Петрович… Гранаты… Это ж как у гренадёр?

— Вроде того. Только самодельные. Сделаешь форму?

— Попробую. Глину хорошую надо. И металла ломаного.

— Металл найдём. Тут на прииске после прошлых хозяев много чего поломанного осталось. Главное — начни.

Вечером, когда лагерь затих, я сидел в конторе и сводил дебет с кредитом. Золото, принесённое с рябовского прииска, давало нам запас прочности. Но расходы росли. Людей надо было кормить, одевать. Нужно было строить новые бараки — зима близко, в палатках не поживёшь.

Внезапно в дверь тихо поскреблись.

— Войдите.

На пороге стоял Фома, сын Елизара. Он только что вернулся из города, куда я посылал его с пакетом для Степана. Парень валился с ног от усталости, весь в грязи, но глаза горели.

— Андрей Петрович, — выдохнул он, протягивая мне письмо. — Степан Захарович велел передать лично в руки. Срочно.

Я сорвал печать. Почерк Степана был, как всегда, безупречен, но строки прыгали — видно, писал в спешке.

'Андрей Петрович!

Дела принимают оборот неожиданный и зело опасный. Комиссия, о коей я писал ранее, взялась за Аникеева всерьёз. Моя «утечка» про карточные долги сработала как фитиль в бочке с порохом. Председатель комиссии, статский советник фон Бюлов, человек желчный и до денег не жадный (что редкость), устроил Аникееву форменный допрос с пристрастием.

Аникеев, будучи натурой трусливой, поплыл. Он ещё не сдал Рябова полностью, но уже начал бормотать про «давление» и «некоторые неучтённые обстоятельства». Рябов в бешенстве. Мои люди видели, как он выходил из здания Горной конторы — лицо красное, кулаки сжаты. Он понимает, что земля уходит из-под ног.

Но главное не это. Сегодня утром в городе появились странные люди. Не местные. Выправка военная, но одеты в гражданское. Ходят по кабакам, расспрашивают про «Лисий хвост», про вас лично. Не рябовские это, Андрей Петрович. Слишком… аккуратные. И оружие у них под полами сюртуков не охотничье.

Есть подозрение, что это люди из Петербурга. Или частные сыщики, или, что хуже, жандармы в штатском. Кто-то очень заинтересовался вашей персоной. И интерес этот может быть опаснее гнева Рябова.

Будьте осторожны. Рябов загнан в угол. А загнанный зверь, как известно, бросается на всё, что движется. Ждите удара. Скорого.

Ваш покорный слуга, С. З.'

Я отложил письмо. Жандармы? Частные сыщики? Этого мне ещё не хватало. Моя легенда про «сына купца» трещала по швам. Если начнут копать глубоко, выяснится, что никакого Воронова в Тобольске никогда не было. И тогда мне конец. Каторга за самозванство и подделку документов — это в лучшем случае.

Но сейчас важнее было другое. «Ждите удара. Скорого».

Утро выдалось таким, что дыхание застывало в воздухе ледяной крошкой, едва вырываясь из груди. Я вышел на крыльцо конторы и поежился. Тайга, ещё неделю назад горевшая багрянцем и золотом, теперь посерела, сжалась, словно готовясь к долгой, смертельной спячке. На лужах во дворе хрустел первый, пока ещё тонкий ледок, похожий на мутное бутылочное стекло.

Зима шла. На Урале она не приходит, она обрушивается.

Лагерь просыпался неохотно. Люди выходили из казарм, кутаясь в новые тулупы, хмуро поглядывали на низкое свинцовое небо. Я чувствовал их настроение кожей. Это был страх. Не перед Рябовым, не перед пулей — перед голодом и холодом. Для местного люда зима означала конец сезона. Золото мыть нельзя — вода стынет, песок смерзается в камень. Обычно в это время артели распускали, оставляя лишь сторожей, а работяги разбредались кто куда: кто на заводы, к домнам греться, кто в деревни, на печи лежать и лапу сосать до весны.

Но я не мог позволить себе распустить армию. Если люди уйдут — они не вернутся. Рябов перехватит, запугает или купит. А без людей я — труп.

— Игнат! Елизар! Архип! — крикнул я, спускаясь с крыльца. — И десятников ко мне. Живо.

Через пять минут мой «военный совет», усиленный кузнецом и старшими рабочих десятков, стоял в конторе. Теснота, запах махорки и немытых тел.

— Зима на пороге, — начал я без предисловий, глядя на карту, разложенную на столе. — Вода в ручье падает, скоро лёд встанет. Шлюз придётся остановить.

Послышался тяжёлый вздох Семёна.

— Вот и я о том, Андрей Петрович. Пора, значит, шабашить. Инструмент в масло, сами — по домам, у кого есть. А у кого нет… — он безнадёжно махнул рукой.

— Никто никуда не пойдёт, — отрезал я.

Тишина стала плотной, как вата. Мужики переглядывались.