Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Громов Ян - Страница 3

Я макнул перо в чернильницу.

«Третье. Самое важное. Пусти слух — только очень осторожно, шепотком по трактирам, где обедают писцы из комиссии, — что недавний прорыв плотины на прииске Рябова случился из-за того, что он сэкономил на ремонте, разворовав казённую ссуду, выделенную на развитие края. Пусть думают, что это не диверсия, а халатность и казнокрадство. Это свяжет ему руки. Он не сможет заявить о нападении, не признав, что у него под носом орудует банда, с которой он не может справиться. А если признает халатность — комиссия его сожрёт».

Я перечитал написанное. Это была ловушка. Если Рябов скажет «диверсия» — комиссия спросит: «А как же вы, голубчик, допустили разгул бандитизма, имея в кармане урядника?». Если промолчит — его обвинят в халатности. Цугцванг.

— Игнат, — я свернул письмо и капнул сургучом. — Готовь гонца. Самого быстрого, самого незаметного. Того, кто сможет пройти через кордоны. Рябов наверняка перекрыл дороги.

— Фому пошлю, — ответил Игнат. — Сын Елизара лес знает как свои пять пальцев. Пройдёт там, где белка не проскочит.

— Добро. Пусть выезжает немедленно. Это письмо должно быть у Степана завтра к вечеру. От этого зависит, будем ли мы зимой золото мыть или гнить в остроге.

Когда Игнат ушёл, я вышел на воздух. Вечерняя прохлада остудила горящую голову. Лагерь жил напряжённой, скрытой жизнью. У костров не было слышно громкого смеха. Люди чистили оружие, латали одежду, точили топоры. Золото, которое мы принесли, было спрятано, но само его наличие, казалось, наэлектризовало воздух.

Я направился к дальнему краю лагеря, к наспех сколоченному навесу, который мы гордо именовали «лабораторией». Там, в стороне от жилья, пахло серой и дёгтем.

Елизар сидел на корточках, перетирая в ступке древесный уголь. Рядом стояли горшки с селитрой, купленной ещё в первый мой визит в город «для засолки мяса», и комья жёлтой серы.

— Как успехи, отец? — спросил я, присаживаясь рядом.

Старовер поднял на меня взгляд. В его глазах не было осуждения, только глубокая, вековая печаль. Он понимал необходимость того, что мы делаем, но душа его противилась созданию орудий убийства.

— Гремучая смесь выходит, Андрей Петрович, — тихо сказал он. — Дьявольская пыль. Если искру дать — землю разворотит.

Я проверил пропорции. Шесть частей селитры, одна часть серы, одна часть угля. Классический дымный порох. Грубый, грязный, но мощный. Мы не могли сделать гранулированный порох хорошего качества для стрельбы — для этого нужны технологии и время, которых у нас не было. Но для фугасов эта мякоть годилась идеально.

— Нам нужно начинить этим горшки, — сказал я, беря в руки глиняный сосуд с узким горлышком. — Сверху — камни, гвозди, обрезки железа. Всё, что найдём.

— Это против людей? — спросил Елизар, хотя знал ответ.

— Против врагов, Елизар. Против тех, кто придёт нас убивать.

Мы работали молча. Я набивал горшки смесью, вставлял самодельные фитили — просмоленные верёвки, обвалянные в пороховой мякоти. Это были примитивные мины. Ненадёжные, опасные для самого минера, но в узком Чёртовом овраге они могли стать решающим аргументом.

— Знаешь, Андрей Петрович, — вдруг сказал Елизар, запечатывая горшок воском. — Мой дед сказывал, как они от царских солдат в скитах отбивались. Тоже ямы рыли, колья ставили. Но порохом не баловали. Считали, огонь — это Божье.

— Времена меняются, отец. Сейчас Бог на стороне тех, у кого порох суше и калибр больше. Прости, если это звучит бесстыдно.

— Не по-божески, — согласился он. — Но правдиво. Ты человек нового времени. Страшного времени.

Мы подготовили пять зарядов. Пять глиняных горшков смерти. Я смотрел на них и думал о том, как далеко я ушёл от того парня, который просто хотел выжить и построить честную артель. Теперь я был террористом, партизаном, полевым командиром. Я создавал самодельные взрывные устройства, чтобы взрывать людей.

В XXI веке меня бы посадили пожизненно. Здесь я был героем для двух десятков мужиков.

Слухи в тайге распространяются быстрее, чем лесной пожар в сухой год. Казалось бы, глушь, медвежьи углы, где на сто вёрст один человек, а поди ж ты — новость о том, что «рябовскую плотину порушили» и «какой-то Воронов барина в грязь лицом макнул», уже гуляла по заимкам, дальним приискам и кабакам.

Я ожидал этого. Но я не ожидал масштаба.

Первыми пришли трое. Вернее, их привели наши дозорные. Оборванные, худые, с глазами, в которых читалась та самая безнадёга, которую я видел у своих первых артельщиков. Они вышли к «Лисьему хвосту» на рассвете, держа руки на виду, чтобы часовые не пальнули сдуру.

— К Андрею Петровичу мы, — просипел старший, мужик с перебитым носом. — Слыхали, людей набирает. Справедливый, говорят.

Игнат встретил их хмуро. Он вообще в последнее время стал похож на сжатую пружину. Война войной, а тут ещё и непонятные гости.

— Кто такие? Откуда? — спросил он, не опуская штуцера.

— С «Медвежьего ключа», — ответил мужик. — Рябовский дальний прииск. Бросил он нас там. Приказчик сбежал, как плотину прорвало, жрать нечего, инструмент поломан. Помирать там, что ли? Вот, пришли. Говорят, у вас кормят.

Я вышел на крыльцо, наблюдая за этой сценой. Трое. Это немного. Но за их спинами я видел не просто рабочие руки. Я видел риск.

— Пусти их, Игнат, — сказал я, спускаясь. — Но оружие, если есть, пусть сдадут. И ножи тоже.

Мужики переглянулись, но спорить не стали. Выложили на землю два затупленных тесака и одну старую, ржавую пистоль, которая, наверное, ещё при Екатерине стреляла.

— Проходите. Каши дадим. А там поговорим.

Это было только начало. На следующий день пришли ещё пятеро. Потом — двое беглых с солеварен. Потом — целая семья: муж, жена и двое подростков, которые батрачили на лесоповале и сбежали, не выдержав побоев.

К концу недели скопилось человек тридцать. Это была пёстрая, грязная, голодная толпа. Старатели, которых кинули скупщики. Беглые крепостные (хотя официально крепостных на Урале было мало, но заводские крестьяне жили не лучше рабов). Мелкие авантюристы, проигравшие всё в карты.

Мой лагерь превращался в проходной двор. И это было опасно. Чертовски опасно.

— Командир, — Игнат зашёл ко мне в контору вечером, злой как чёрт. — Ты что, богадельню решил открыть? Или ночлежку? Мы их не прокормим. Муки осталось на месяц, если экономить. А эти жрут как саранча.

— Эти люди — ресурс, Игнат, — ответил я, разглядывая список новоприбывших, который составил дотошный Елизар. — Нам нужны рабочие руки. Нам нужно расширять добычу, чтобы были деньги, в том числе и на войну. И нам нужны солдаты.

— Солдаты? — фыркнул Игнат. — Из этого сброда? Да там половина нож в спину воткнёт за штоф водки. А вторая половина разбежится при первом выстреле.

— Вот поэтому нам нужен отсев. Жёсткий.

Я встал из-за стола.

— Завтра утром строй всех. Будем проводить собеседование.

— Чего проводить? — не понял Игнат.

— Смотрины, Игнат. Смотрины.

Утро выдалось туманным и сырым. Толпа новоприбывших топталась у ворот, ёжась от холода. Мои «волки» стояли по периметру, держа пальцы на спусковых крючках. Атмосфера была напряжённая. Люди не понимали, чего ждать: то ли работы, то ли пули.

Я вышел перед ними. Рядом встали Игнат и Елизар.

— Слушайте сюда! — мой голос разнёсся над поляной. — Я не барин. Я не благотворитель. И кормить дармоедов я не буду. Здесь — артель. Здесь работают. Много и тяжело. И здесь воюют. Потому что нас хотят уничтожить.

По толпе пробежал ропот.

— Кто ищет лёгкой жизни — вон ворота. Скатертью дорога. Кто думает, что здесь можно отсидеться и на халяву пожрать — лучше уходите сейчас. Потому что за воровство, за пьянку, за лень у нас спрос один — суд Линча. Или просто выгоним в тайгу без штанов.

Я сделал паузу, вглядываясь в лица. Кто-то опустил глаза. Кто-то сплюнул. Но большинство смотрело с надеждой. Им не нужна была лёгкая жизнь. Им нужна была хоть какая-то жизнь.