Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Громов Ян - Страница 23

Он уехал. А я стоял, глядя ему вслед, и чувствовал, что первый раунд этой психологической войны мы выиграли.

На следующий день в лагерь вернулся из города Кремень. Он привёз письмо от Степана и… странный груз. Троих оборванных детей.

Самому старшему лет двенадцать, младшим — от силы девять-десять. Грязные, худые, с испуганными глазами, как у загнанных зверьков. Они жались друг к другу, как перепуганные зайцы.

Степан писал коротко, деловым почерком:

«Андрей Петрович. Марфа передала вашу просьбу через Кремня. Вот трое сирот из работного дома. Смотритель согласился отпустить за три рубля взятки — по рублю за каждого — жадный, но сговорчивый. Кормите, одевайте, пусть видят все, что вы не изверг, а человек. Ещё новость — слухи про колдовство начали стихать после визита отца Пимена. Он был в городе, по делам церковным. На молебне слово обмолвил. Да и в самом городе всем рассказывает, что вы богобоязненный человек и дело ваше честное. Рябов в ярости, его приказчики по кабакам бегают, пытаются новые небылицы распустить, но им уже не верят. Авторитет священника выше.»

Я посмотрел на детей. Они дрожали не только от холода, но и от страха, не понимая, куда их привезли и что с ними будет.

— Марфа, Татьяна! — позвал я громко.

Обе женщины вышли из избы.

— Вот, — я кивнул на детей. — Теперь они ваши. Накормите как следует, помойте в бане, оденьте во что-нибудь человеческое. Будут тут жить. Учиться будут грамоте, и работать — по силам, без надрыва. Понятно?

Марфа охнула, Татьяна всплеснула руками, но потом лица их смягчились.

— Ох, бедолаги… Господи, до чего довели… — Татьяна подошла к детям, присела на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне. — Не бойтесь, миленькие. Здесь вас никто не обидит. Пойдёмте, мы вас накормим горячим. И в баньку сводим.

Дети нерешительно двинулись за ней, оглядываясь. Самый младший, мальчик с огромными карими глазами, обернулся, посмотрел на меня — и вдруг улыбнулся. Робко, но улыбнулся, показав щербатые зубки.

Что-то дрогнуло у меня в груди. Странное чувство — я ведь делал это из расчёта, из тактики. Но улыбка этого пацанёнка почему-то задела за живое.

Следующие две недели были странными. С одной стороны, война со Штольцем никуда не делась — его люди по-прежнему рыскали по лесам, мы продолжали укреплять лагерь, ставить мины, тренироваться. С другой — в лагере появилось что-то новое. Детский смех. Звук, которого здесь никогда не было.

Марфа с Татьяной отмыли сирот, одели в чистую одежду, которую наскоро сшили из старых рубах и тулупов. Они откормили их, и те ожили на глазах. Щёки порозовели, глаза заблестели.

Старший, Мишка, оказался смышлёным пареньком — я приставил его к Архипу, пусть учится кузнечному делу. Парень схватывал на лету, уже через неделю сам крутил вентилятор и подавал правильные инструменты.

Двое младших, Матвей и Тихон, таскали дрова, помогали на кухне, чистили конюшню.

Артельщики сначала косились на них, ворчали — мол, нахлебники. Но потом привыкли. Кузьма вырезал Тихону деревянную лошадку. Фома научил Матвея ставить силки на зайцев. Даже Игнат иногда подзывал Мишку и показывал, как винтовку чистить, объяснял устройство замка.

Слухи о «колдуне Воронове» стали затихать. Степан писал регулярно, что в городе уже меньше шепчутся. Отец Пимен, как обещал, рассказывал всем о своём визите, расхваливал на исповедях. А когда люди узнали, что я сирот взял на воспитание, вообще многие переменили мнение.

«Какой же он колдун, если детей приютил?» — говорили бабы на рынке, и эти слова разлетались быстрее любой официальной бумаги.

Но Рябов не сдавался. Он просто сменил тактику.

Однажды вечером, когда я проверял посты, ко мне прибежал Фома. Запыхавшийся, взволнованный, глаза полны тревоги.

— Андрей Петрович! — крикнул он ещё издалека. — Беда! В деревне Ключи пожар! Не меньше полдеревни горит!

Деревня Ключи была в десяти верстах от нас. Небольшая, дворов двадцать. Староверская, те самые люди, с которыми Елизар налаживал связи.

— Откуда знаешь?

— Дымом тянет, вон, смотри! — он ткнул пальцем на восток.

Я вгляделся. Действительно, далеко над лесом поднимался чёрный дым, густой, жирный.

Я выругался длинно и изобретательно.

— Игнат! — рявкнул я во всё горло. — Седлай лошадей! Берём двадцать человек, топоры, ведра, верёвки, всё, что для тушения нужно! Едем в Ключи!

Игнат вылез из казармы, недоуменно глядя на меня.

— Ты серьёзно? Это ж вёрст десять по грязи! Пока доедем, всё сгорит к чертям!

— Доедем или нет — но поедем! — отрезал я. — Если мы не поможем, завтра весь край будет говорить, что я пожар наслал! Что я деревню проклял! Понимаешь⁈ Это Рябов! Он поджёг, а мне вину вешает! Живо! Двигаемся!

Через пять минут мы уже мчались по раскисшей дороге. Лошади летели во весь опор, грязь летела комьями, залепляя лица и одежду. Над лесом поднимался всё более густой чёрный дым, подсвеченный снизу зловещим красным заревом.

Когда мы въехали в деревню, картина была адской. Горело пять домов. Огонь уже перекинулся с одной крыши на другую, языки пламени лизали почерневшие брёвна. Мужики и бабы носились с вёдрами, вопили, но толку было мало — вода из единственного колодца не успевала, а огонь разгорался всё сильнее.

Я спрыгнул с коня, не дожидаясь полной остановки.

— Игнат! Половину людей — на крыши! Срывать горящие доски, не давать огню перекидываться дальше! Остальные — цепью от колодца! Кузьма, бери топор, руби горящие брёвна! Быстро!

Мы врезались в хаос, как нож в масло. Мои «волки» были дисциплинированны — они не метались, не орали истерично. Они работали, как военная машина.

Кузьма с топором полез на крышу горящего дома и начал срывать пылающие доски, сбрасывая их вниз, подальше от других построек. Михей с Архипом организовали цепь — вёдра полетели от колодца к огню, передаваясь из рук в руки.

Я сам схватил багор, зацепил горящую балку, которая вот-вот должна была рухнуть на соседний сарай, и стащил её, не дав упасть туда. Руки обдало жаром, но я не обратил внимания.

Мы работали до ночи, пока не выбились из сил. Когда огонь наконец был побеждён, я рухнул на землю, измазанный сажей с ног до головы, мокрый от пота и воды. Руки тряслись от усталости, в лёгких першило от дыма.

Рядом упал Игнат, тяжело дыша.

— Пять домов сгорело, — прохрипел он, вытирая закопчённое лицо. — Но остальные отстояли. Могло быть хуже.

Староста деревни, седой мужик с обожжённой бородой и красными от дыма глазами, подошёл ко мне. Протянул руку, крепко пожал мою.

— Спасибо, Андрей Петрович. Не подоспей вы — всю деревню бы спалило дотла. Всех бы нас выжгло.

Я с трудом поднялся, чувствуя, как ноют мышцы.

— Как начался пожар?

Он помрачнел, лицо стало жёстким.

— Не знаю точно. Под утро. Сразу в трёх местах вспыхнуло. Будто поджог специально подстроили.

— Это не «будто», — сказал я тихо, глядя ему в глаза. — Это точно поджог. И я знаю, кто.

Староста кивнул, сплюнул на землю.

— Рябов.

— Рябов. Он хотел свалить вину на меня. Чтобы вы думали, что я проклятие навёл.

Староста сжал кулаки, челюсть ходила ходуном.

— Сволочь. Людей жечь… Это уже не торговля, не война за золото. Это… — он не нашёл слов.

— Это месть, — закончил за него я. — Он озлобился. Видит, что слухи не сработали, что я отбился. Вот и решил ударить по-настоящему.

Староста посмотрел на меня долгим взглядом.

— Ну ничего. Мы теперь знаем, кто друг, а кто враг. Если что понадобится, Андрей Петрович — скажи, мы поможем. Всей деревней поможем.

Я кивнул, пожал ему руку ещё раз.

— Спасибо. Я запомню.

Мы вернулись в лагерь под утро, вымотанные до предела. Я едва дотащился до бани, смыл с себя сажу и грязь, переоделся. Выпил кружку горячего сбитня, который Марфа сунула мне в руки, и только тогда почувствовал, что снова человек.