Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна - Страница 24
- Предыдущая
- 24/46
- Следующая
Машина мчалась по городу в дежурную больницу я по дороге приняла новый вызов. В дежурной больнице Тимофея Павловича приняли врачи, а Ольга Сергеевна его больше никогда не увидит, хотя много раз будет заходить в продовольственный магазин № 15. Если бы он увидел ее потом, он и не вспомнил бы ее, но она есть, она существует для него и для другого, для каждого из нас, и она кладет ему на потный, прохладный лоб свою горячую ладонь – козырек жизни.
Через день майор Травкин разыскал Ольгу Сергеевну и начал вписываться в ее жизнь с большой настойчивостью и утомительным упрямством. Сначала Ольга Сергеевна удивлялась, потом возмущалась, что он вламывается в ее жизнь, не спросясь ее, как будто только он один и может быть ей нужен, отталкивая остальных ее знакомых в сторону, разгоняя их, как стадо гусей.
В первый же день он сказал:
– Я полюбил вас! Завтра я улетаю на Север. Через месяц вернусь за ответом.
– За каким ответом? – удивилась Ольга Сергеевна.
– Я прошу вас стать моей женой!
– Да что вы! Мы совершенно незнакомые и чужие друг другу люди!
– Я вам буду писать каждый день, ждите моих писем!
С тем они тогда и расстались. Через месяц он вернулся, пробыл в Ленинграде неделю и неделю кружил Ольгу Сергеевну в вихре своей любви, не дал опомниться ей, и вот они уже летят вдвоем на Север, а Ольга Сергеевна прийти в себя не может от удивления: "Неужели не сон мне снится, неужели это я?"
Околдовал он ее, что ли, увез, украл?
Чувство это было настолько сильным и заразительным, что она и сама в него влюбилась. Оказалось, Что и она на сильную любовь способна, а ведь не знала за собой такой способности и не узнала бы, если бы не взял ее в плен дорогой майор Травкин.
А потом что было, что было! Восемь лет семейной жизни – драма в восьми частях, а со стороны так просто комедия. Ни шагу не давал ей ступить без себя майор Травкин. Будь бы его воля, он превратил бы ее в Дюймовочку и возил бы с собой повсюду, спрятав во внутренний карман, поближе к своему сердцу, явно вулканического происхождения.
Все его мысли были – как бы ее не потерять, жену свою. Сны ему снились, что она его бросает, уходит от него навсегда. Измотался он с ней и ее совсем замучил. Над ним подшучивали летчики, в глаза ему говорили и за глаза, что он Отелло. Поговорку придумали: "Ревнивый, как майор Травкин".
Ольга Сергеевна столько раз просила его сдерживаться, но Травкин был неумолим: он провожал ее на работу, встречал, даже если был занят по горло. Начальство ему делало поблажки в этом вопросе: конечно, такую жену беречь надо, красавица!
На этот раз, в Ленинграде, он не угрожал ей пистолетом, не брал клятв, а засел за водку и стал пить. И, как всегда, когда их жизнь подходила почти к полному разладу, призывно играли трубы, и он, собирал чемоданы, говорил: "В дорогу!"
И Ольга Сергеевна, забывая о своих обидах и мучениях, садилась плечо к плечу с мужем в машину ли, самолет ли, в поезд, и они уезжали, улетали, уносились сначала одни, а потом на руках, за ручку, а теперь за руку вместе с дочкой Леной, которая сначала про них ничего не знала, зато они все про нее знали, потом она узнавала про них все больше, а они узнавали про нее все меньше.
…Самолет продолжал лететь на той же высоте с невероятной скоростью, но скорости не чувствовалось – не было земных ориентиров.
Ольга Сергеевна очнулась от задумчивости и привлекла Лену к себе.
– Лена! Не будем с тобой никогда ссориться! Будем играть с тобой во что хочешь! Если же я когда-нибудь начну на тебя сердиться без всякой причины или, того хуже, ругать тебя и говорить: "Мне некогда", "У меня свои дела", ты скажи мне только: "Девять тысяч метров!" Увидишь, как я тотчас изменюсь'
– А почему? – спросила любопытная Лена, которой хотелось знать все на свете.
Засмеялась Ольга Сергеевна:
– Когда-нибудь узнаешь!
Потом они вздремнули, потом пообедали, потом вспомнили еще раз про первый "А», а потом самолет пошел на снижение, внизу ждал их Владивосток. И тогда они вышли на трап, обе Травкины, и их увидел сам полковник Травкин, он не поверил своим глазам. Он уже разуверился, что они к нему вернутся, – слишком незаслуженно повезло бы ему тогда в жизни, – но они шли по трапу, они сходили к нему с неба, они упали в его руки. Затем обе они повисли у него на шее, и когда шея у него окончательно занемела, он повял, что ему все-таки крепко повезло в жизни и не надо ему в ней играть трагическую роль.
После разговора с Травкиной Гончаров стал быстрее поправляться, боясь, как бы она и на самом деле не стала к нему каждый день приходить. Но Травкина не приходила к нему целую неделю, и он перестал тревожиться. Не давала только покоя мысль: зачем он разболтал ей про котят? Уж она обязательно доложит Жирафе, еще и специально пойдет к ней ради этого. Ох, уж до чего она надоела, эта Травкина!
И Федя решил придумать что-нибудь особенное, чтобы не упасть окончательно в глазах Жирафы и унять в себе неведомое доселе чувство вины. Но ничего особенного в голову не приходило. От велосипеда Жирафа отказывалась, от клюшки тоже. Просила когда-то синицу поймать. Он голубя видел, воробьев видел, а вот синицу ни разу не пришлось ему увидеть. Сначала подумал, что может в магазине ее купить, но Птичьих магазинов поблизости не было. Он решил пойти на помойку, где жили голуби и воробьи. "У помойки, может, и синицы есть, – подумал он, – там корму много, на всех хватит".
Просидел он возле помойки целый час – ни воробьев, ни голубей, не только что синиц! "Вечно придумает что-нибудь, длинная", – ворчал он, начиная замерзать.
Но тут, на Федино счастье, прилетел один воробей а стал клевать пищевые отходы. Федя за ним потянулся, чтобы его схватить, но воробей повернул к нему голову, посмотрел ему прямо в глаза и нехотя улетел, Федя снова притаился и стал ждать другого воробья, Поглупее. Под ногами у него зашуршала газета, он нагнулся, чтобы высвободить ноги из газеты, и хорошо, что нагнулся и не поддал ее ногой: под газетой сидел мышонок, серый, с умными глазками и смотрел прямо на него. Федя обрадовался: мышонок еще лучше, чем синица! Зажал мышонка в кулак и побежал домой. Дома, чтобы не видела мама, он засунул мышонка в поллитровую банку и завязал банку полотенцем.
Теперь надо было уберечь мышонка от мамы. Мама, как назло, никуда не собиралась уходить. Федя засунул банку под кровать, сел сам и стал переживать, что мышонок задохнется, как он сам чуть не задохнулся под одеялом, когда к нему пришла Травкина.
– Капусты хочу. Кислой! – сказал Федя маме, зная, что нет в доме кислой капусты.
Мама сразу засуетилась: как же так, нет кислой капусты, а сыночек, маленький мальчик, почувствовал охотку.
– Только поджарю котлеты и сбегаю в магазин, сказала Любовь Ивановна, ласково поглядывая на вы здоровевшего сына.
Мама ушла, и, пока она ходила, Федя перерыл весь шкаф: искал марлю. Потом окутал банку марлей, натолкал в банку хлеба и положил целую котлету. Хорошо, что догадался похолоднее выбрать.
Смотрел Федя на мышонка и смеялся: до чего же смешной! Глупый какой-то. Мордочкой тыкается в банку, а усы длинные и ушки на голову валятся – отморозил, что ли? Хотел Федя растереть ему ушки водкой, как мама ему, но тут отец с работы пришел.
– Что в комнате развал такой? Мать не убралась с утра, что ли? Ведь знает, что я не люблю беспорядка!
– Я уберу сейчас, это я марлю искал, – сказал Федя, запихивая как попало глаженое белье.
Тут Любовь Ивановна вернулась из магазина, неся в руке мешочек с капустой.
– Вот и я!
– Зачем тебе марля? – спросил отец, подозревая, что марля пойдет на какое-нибудь безобразие.
– Да я вот Пиню Глазова встретил, он говорит – завтра на уроке труда рукоделие будет, к Восьмому марта будем родителям подарки готовить, вышивать будем!
- Предыдущая
- 24/46
- Следующая
