Испытай себя - Френсис Дик - Страница 33

• Предыдущая
• 33/76
• Следующая

Старший инспектор Дун прошелся по комнате, со всех сторон рассматривая эти «трофеи». Его лицо выражало напряженную работу мысли.

— Расскажи мне, девочка, — сказал он, — поведай мне, кто же ты.

Но вещи молчали, не давали ответа. Он позвал своих констеблей и приказал им расширить сектор поисков.

Сам же он решил, так же как и вчера, просмотреть списки пропавших — может, это наведет наконец на какую-нибудь мысль. Он знал, что эта девушка, возможно, приехала сюда издалека, хотя и допускал, с не меньшей степенью вероятности, что она могла оказаться и местной жительницей. Жертвами частенько становились местные. Поэтому он решил начать именно со списков пропавших в данной местности. В списках значились двенадцать подростков, которые постоянно убегали из дому, — любой из них мог стать жертвой; четверо находящихся под надзором, но не явившихся на проверку парней; две пропавшие проститутки и шестеро исчезнувших по неизвестным причинам.

Одной из этих шести исчезнувших была Анжела Брикел. Возможная причина исчезновения: сбежала, боясь ответственности за то, что дала скаковой лошади стимулятор. Эта фамилия не привлекла внимания старшего инспектора. Его больше заинтересовала пропавшая дочь известного политического деятеля. Возможная причина исчезновения: связалась с плохой компанией, отличается непредсказуемостью поведения. Дун подумал: окажись пропавшая ею, это явно не повредило бы его карьере.

Тремьен сказал мне, что единственным местом, куда он меня не может взять с собой на виндзорском ипподроме, является святая святых — комната для взвешивания. В остальное же время, добавил он, я не должен отходить от него ни на шаг. Еще он выразился в том плане, чтобы я приклеился к нему и ему не приходилось бы оглядываться на каждом шагу. В соответствии с этим его указанием я вился за ним, как собачий хвост. Когда он останавливался на минутку, чтобы поговорить с кем-либо, то представлял меня своим другом Джоном Кендалом, а не каким-нибудь Босуэллом. Он предоставил мне возможность самому разбираться с той грудой информации, которая сыпалась на меня со всех сторон, и редко давал какие-либо объяснения, ибо при всей его занятости подобные объяснения легли бы на его плечи тяжким бременем. Жребий выпал так, что все его четыре лошади должны были выступать в забегах подряд, одна за другой.

По приезде в Виндзор мы быстро перехватили по бутерброду, пропустили по стаканчику, а затем началась непрерывная суета: в весовую — забрать седло с костюмами, проложенными свинцовыми пластинами, в стойло — лично проверить упряжь и подтянуть подпруги (Тремьен всегда хотел, чтобы его лошади выглядели красиво), на площадку для парадной выездки — чтобы переговорить с владельцами и дать последние указания жокеям, на трибуны — смотреть заезды, снова в стойла — поздравить победителей или выслушать оправдания жокеев, опять в весовую — за новым седлом и новой одеждой, и так по нескольку раз. Нолан тоже присутствовал на ипподроме. С тревогой в голосе он спросил Тремьена, не получал ли тот какой-либо информации из жокей-клуба.

— Нет, — ответил тот. — А ты?

— Никакого долбаного писка.

— Выходит, тебя допустили. И не задавай вопросов. Не нарывайся на отказ. Если бы они хотели, то давно бы уже сообщили, что ты не допущен. Подумай лучше о победе. Владельцы Ирландца уже здесь, и их карманы набиты деньгами, которые им не терпится на тебя поставить. Сделай им приятное. Как?

— Лучше бы они заплатили мне побольше, чем в прошлый гребаный раз.

— Ты прежде выиграй.

Тремьен в очередной раз нырнул в весовую, оставив меня наедине с Ноланом, который задыхался от злобного скептицизма. Он пожаловался мне, что эта гребаная публика позволила себе отпускать насмешки в его адрес, но ему плевать на это, он с..ть хотел на их долбаное внимание.

Нолану явно следовало бы вымыть рот с мылом; мне с трудом удавалось ловить его мысль в потоке непристойностей.

То же самое смело можно было сказать и о Сэме, который возник позади нас и хлопнул Нолана по спине, вызвав тем самым еще большее его раздражение. Как и Нолан, Сэм тоже был одет с иголочки, и я пришел к выводу, что в официальных помещениях ипподрома принята именно такая форма одежды. Их жокейские костюмы могли быть самых фантазийных расцветок: розовыми, багряными, пурпурными — у кого на что хватало воображения, — но все они прежде всего считали себя бизнесменами.

Я сразу же почувствовал явный холодок в их отношениях.

— Будь осторожен на Творожном Пудинге, — сказал Нолан, — осаживай его; я не хочу, чтобы ты загнал его перед скачками в Челтенхэме, иначе ему не одолеть Кима Мура.

— Я не нуждаюсь в советах всяких гребаных любителей, — ответил Сэм.

Ким Мур — основной его долбаный соперник.

— Гребать я хотел гребаных соперников.

Взрослые люди, подумал я, а матерятся, как впервые узнавшие эти слова школьники.

В одном им можно было отдать должное: каждый был уверенным, здравомыслящим и в высшей степени опытным жокеем.

Сэм выжал из Творожного Пудинга все возможное. В бинокль, который мне одолжил Тремьен, я следил за его золотистой каской от старта до самого финиша. Он шел ровно — третьим или четвертым, не боясь пропускать вперед других наездников.

Виндзорский ипподром представлял собой большую восьмерку, а на ипподромах такого рода на первом месте стоит тактика. Временами жокеев можно видеть только — спереди, что лишает возможности определить, кто лидирует в скачке. На одном из поворотов Творожный Пудинг плохо взял барьер, едва не ткнувшись мордой в землю, и Сэм чуть было не вылетел из седла. Стоящий рядом со мной Тремьен отпустил выражение, ничуть не уступающее по силе тем, которыми так любил изъясняться Нолан. Однако и лошадь и жокей каким-то чудом избежали падения, а Сэм сказал потом, что этот инцидент обошелся им в три или четыре корпуса.

Чтобы нагнать эти три корпуса за оставшееся до финиша короткое время, Сэм дал Пудингу несколько секунд на восстановление равновесия и прошел два последних барьера с таким отчаянным безрассудством и пренебрежением к собственной безопасности, что вызвал мое неподдельное изумление. Сэм безжалостно пришпоривал, борясь за каждый дюйм.

Тремьен опустил бинокль и почти равнодушно наблюдал за стремительным финишем. Он только удовлетворенно хмыкнул, когда морда Творожного Пудинга за несколько метров до финиша показалась впереди.

Поздравления еще не успели отзвучать, когда Тремьен чуть ли не бегом вошел в комнату, где чествовали победителей, увлекая меня за собой. После восторженных, слов в его адрес Тремьен бросился осматривать взмыленное запыхавшееся животное — нет ли у него каких-либо повреждений или порезов (их не оказалось), затем дал короткое интервью прессе и пошел за Сэмом в весовую, чтобы взять новое седло для Великолепной.

Когда он вышел, я увидел, как к нему приблизился Нолан и стал жаловаться на то, с какой жестокостью обошелся Сэм с Творожным Пудингом и что эта жестокость лишает его, Нолана, шансов на победу в Челтенхэме.

— Скачки в Челтенхэме состоятся еще через шесть недель, — спокойно отреагировал Тремьен. — Уйма времени.

Нолан вновь скорчил недовольную гримасу.

— Сэм поступил совершенно правильно. Ступай и сделай то же на Ирландце, — с невозмутимым терпением отрезал Тремьен.

Нолан гордо удалился в таком гневе, который был явно неуместен перед заездом. Тремьен вздохнул, но не проронил ни слова. Мне показалось, что он мог стерпеть от Нолана больше, чем от Сэма, хотя Сэм ему был явно более симпатичен. Причиной тому могло быть многое: социальное положение, аристократические манеры, связи.

В следующем заезде — скачках с препятствиями — Сэм проявил исключительную галантность по отношению к Великолепной. С его легкой руки эта неопытная молодка ни разу не споткнулась и явно чувствовала, чего от нее хотел наездник. Она пришла к финишу третьей, и это, как я понял, вполне удовлетворило Тремьена; для меня же было истинным удовольствием наблюдать за тем, как реализуются заранее намеченные планы.

• Предыдущая
• 33/76
• Следующая