"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 134

– Вот, – отец указал на документы пальцем, – это не только приглашение в Ковчен на официальном и неподдельном бланке с настоящей подписью директора школы. Это телеграммы оттуда с подтверждением этих бумаг. Я проводил экспертизу документов, они подлинные.

– Йера, но это же была просто шутка… – Инда растерянно развел руками. – Это же… это наша с Йокой шалость, не более. Способ прогулять школу, только и всего…

– Шутка? Шалость? – вскипел отец. – Если шалости чудотворов оформлены столь профессионально, что же говорить о документах, предоставляемых в суд? Как после этого я могу поверить в эти протоколы и экспертизы? Нет, этим делом будет заниматься Думская комиссия. И, уверяю вас, я найду сторонников среди депутатов. Йока не покинет этого дома до тех пор, пока работа комиссии не закончится. Это мое последнее слово, и я не намерен это более обсуждать.

– В таком случае мы будем вынуждены применить силу. – Веда Страстан поднялся. – Мальчик опасен. В том числе для тех, кто находится в доме. Я призываю присутствующих не шевелиться и не сходить с мест. Чудотворы готовы дать отчет Думской комиссии постфактум, если судья Йелен обратится туда с жалобой.

– Одну минуточку. – Змай с грохотом подвинул кресло Йоки к двери на террасу и вмиг оказался между ним и чудотвором. – Это я призываю присутствующих не двигаться с места.

– Господин сказочник, вам показалось мало того, что произошло за завтраком?

– Я думаю, для вас настало время поверить в сказку, – ответил Змай. – А теперь беги, Йока Йелен!

Йока поднялся, но не успел оглянуться по сторонам, все произошло за какую-то секунду: с грохотом опрокинулись две бутылки вина, зазвенели разбитые бокалы, на колени Мечену слетело блюдо с пирожными, и все сидящие за столом хором ахнули и отшатнулись – на журнальный столик упало тяжелое тело огромной кобры, которая тут же поднялась в угрожающей стойке, раздувая капюшон. Она была не меньше восьми локтей в длину!

– Не двигайтесь… – одними губами прошептал профессор Мечен.

– Я не верю в сказки, – спокойно сказал Страстан, но пошевелиться побоялся, – нам просто отводят глаза.

Змея зашипела и сделала короткий выпад в сторону чудотвора – не укусила, просто хотела напугать.

– Это… королевская кобра… – прошептал профессор. – Я… хорошо разбираюсь в змеях… Не двигайтесь…

И только тут Йока пришел в себя от потрясения: пока они не смеют шевелиться, надо бежать! Он бочком начал обходить кресло, когда Страстан крикнул: «Задержите его!» и выкинул руку вперед. Йока успел увидеть, как голова змеи метнулась вверх и ядовитые зубы на долгую секунду впились в руку чудотвора. Тот с криком отшатнулся назад и навзничь упал в кресло, а раздутый капюшон кобры уже снова покачивался над столом.

Зимич сидел на коленях, кашлял, выплевывая кровь, и подвывал, прижимая к животу левое запястье (вкус смерти полз над берегом, не ослабевал, напротив – чувствовался все сильнее). Ненависть еще не ушла – дала передышку. Клокотала потихоньку где-то под подбородком, дрожала, зажатая в правом кулаке. И стоило бы осмыслить произошедшее, понять, как все это получилось, но страшно было думать, страшно.

– Деда! Деда! – крик пролетел надо льдом, оттолкнулся от противоположного берега и эхом вернулся назад. – Деда, ну миленький, ну нет же, нет! Ну не надо!

Крик заметался меж берегов – звонкий, как прикосновение серебра к хрусталю. Стёжка тормошила мертвое тело и ревела, размазывая слезы отворотами рукавов.

Айда Очен хотел вернуться в Славлену. Скучал. А впрочем… Нет, мысль о том, что он сам виноват в своей смерти, нисколько не помогла. Потому что теперь невозможно, никогда невозможно будет забыть, как жизнь выплескивается из тела и непоправимо меняет пространство вокруг.

Зимич поднялся на ноги и медленно поплелся наверх, стараясь не поскользнуться. Что-то осталось недоделанным, незавершенным. Нечто важное, то, ради чего все это затевалось.

– Это ты? Ты убил деду? – Стёжка вскочила, услышав его шаги, лишь когда он подошел вплотную.

В сумерках узкое лицо Айды Очена казалось еще бледней, чем было. Холодное, восковое лицо. Вкус смерти вблизи стал невыносим.

– Это не твой дед, – Зимич закашлялся. – Это злой дух, спустившийся в наш мир, чтобы его погубить. Мне так сказал колдун из Бровиц.

– Ну и пусть! Пусть злой дух! Как я теперь буду жить? – она заплакала с новой силой.

– Ты будешь жить со мной. На самом деле я твой брат. Я давно искал тебя по всему Лесу. Злой дух украл тебя, когда ты была совсем маленькой, и отнес к охотникам. А я, как только стал взрослым, сразу пошел тебя искать. И вот нашел. Но чтобы забрать тебя, мне пришлось убить злого духа.

Она раскрыла рот и на секунду перестала плакать. Дитя, совсем дитя. Но Зимич убил человека, который кормил ее и заботился о ней, – значит, должен его заменить.

– Пойдем, – он взял ее за локоть. – Не плачь. Так было надо.

Для чего? Для чего же это было надо? Чего-то не хватало… Самого главного.

И она пошла, но плакала опять, конечно. В Лесу легко относятся к смерти. Не потому, что не ценят жизнь, – наоборот: потому что мертвым мертвое, а живым живое. И поначалу кажется, что это должно рождать жестокость, но охотники не убивают друг друга. Им в голову не приходит убивать друг друга. Наверное, это тоже рациональность, целесообразность, но совсем другая, не та, что у чудотворов. Да, они бы убили Зимича (если бы догнали), они бы убили Айду Очена (если бы узнали, что он злой дух), но никогда бы не опустились до казней в назидание или во устрашение. Живи, если твоя жизнь никому не мешает. Умри, если твоя жизнь угрожает другим. Не жестоко, но жестко.

В лесу было совсем темно, и в окне горела одинокая свеча – ее огонек издалека мелькнул меж еловых ветвей (вкус дыма и вкус хвои наконец перебили вкус смерти, но тот еще тлел, еле слышный).

Раз Зимич убил человека, он должен его заменить. Поправить непоправимое? Или, напротив, то, что должно быть исправлено? (Безумный старик в постели приподнял подушку и насторожился.) Взгляд скользнул по сложенным дровам – для костра, который так и не зажег Айда Очен. Ненависть тут же вскинула голову, зашипела шутихой, стукнула промеж лопаток, чтобы Зимич развернул плечи. И не хотелось больше ненавидеть, и страшно было вспоминать ощущения змеиного тела, столь непохожие на человеческие: осязание времени и пространства, недоступное для восприятия умом. Еще страшнее было воспоминание о собственной – змеиной! – смерти.

Зимич думал, что если начнет вспоминать, то его мысли превратятся в кашу, сплетутся в колтуны, которые потом будет не распутать, сольются в гул голосов и вытянутся в цветные полосы бегущих мимо миров… И хотелось объяснить собственной ненависти, что человек не в силах пережить столько за один час – и не сойти с ума. Что человек устал, у него болит рука, ему холодно без полушубка… Что он лишь человек – жалкий, слабый, придавленный чувством вины и ужасом произошедшего.

Зимич споткнулся о свой брошенный на снег полушубок: тот промерз и, накинутый на плечи, не прибавил тепла. Ненависть снова ударила в спину: не человек. Не только человек. Не всем выпадает столь завидный жребий: стать змеем, а потом вернуть себе человеческий облик. Не для того змей корчился на льду реки, чтобы Зимич мог жить дальше так же, как жил, делая вид, что ничего не случилось. Случилось. И если прислушаться телом, то можно услышать, как корни деревьев тщатся глотнуть сока земли…

Будет цвести освещенный желтыми лучами мир чудотворов и чахнуть мир Надзирающих и колдунов. Вот что самое главное. Не чувство вины, не ужас змеиной смерти, не холод и не боль рождают эту пустоту внутри – безнадежность. Что толку вести войну, если знаешь ее исход? Что толку ненавидеть, если это ничего не изменит? До тех пор пока… Сотни лет, все как задумал Драго Достославлен, доморощенный пророк. И смерть Айды Очена ничего не изменит, ведь неважно, сообщит ли полоумный Танграус миру (тому миру) об этом будущем или не сообщит, – будущее не изменится.