"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 129

– Сам ему расскажешь? Или поручишь мне?

– Он не поверит. В это нельзя поверить человеку в здравом рассудке. Тем более подростку, чья психика гибка, а ум изворотлив.

– И что ты предлагаешь? – Цапа облизал ложку и осмотрел стол взглядом голодного хищника.

– Для начала он должен увидеть документ об усыновлении. И лучше бы он увидел его случайно, нашел сам, понимаешь? Если ты дашь ему такой документ, он плюнет тебе в лицо и скажет, что ты его подделал. Заметь: он, похоже, еще ни разу толком не задумался о том, откуда у него взялись наследуемые способности мрачуна.

– Ничта, я сомневаюсь, что судья Йелен хранит этот документ в доме. Скорей, в банковском сейфе. Я не умею взламывать банковские сейфы. – Взгляд Цапы упал на жареных голубей.

– У этого документа есть копия. Она хранится в городской учетной палате.

– Еще лучше! Информация об усыновлении не подлежит разглашению. Я думаю, даже полиция не имеет доступа к этим бумагам. Разве что Думская комиссия может рассчитывать…

– Так почему бы тебе не стать представителем Думской комиссии, Цапа? – Ничта придвинул к нему блюдо с голубями.

– Да я-то могу. А вот как сделать представителем комиссии Йоку Йелена…

Расследование комиссии топталось на месте. От обилия бессмысленной и бесполезной информации у Йеры Йелена голова шла кругом. Слухи и легенды мрачунов противоречили друг другу – как всякие легенды и слухи – и говорили то о волшебном зачатии росомахи, которая родила человека, то об «освящении» росомахой зачатья Вечного Бродяги, то о сложнейшей и кровавой операции, проведенной прямо в лесу на пне перед ритуальным костром, то о явлении призрака, который стал отцом Врага.

В понедельник после обеда Йера разглядывал присланные телеграфом заключения по двум мальчикам из Брезенской колонии. Ничего интересного в их характеристиках не было: оба считались агрессивными, но неинициированными мрачунами. Впрочем, инициация их могла состояться в любую минуту – в колонии хватало старших ребят, готовых ее провести, и администрация не смогла бы этому воспрепятствовать. К тому времени Йера уже знал, что мрачун такой силы, каким виделся всем Вечный Бродяга, не нуждался в инициации, у сильных мрачунов она происходит спонтанно. Значит, эти двое отпадают…

Когда к нему заглянул один из многочисленных клерков – принес новую партию карточек на умерших четырнадцать лет назад женщин, – Йера продиктовал ему две телеграммы, нисколько не надеясь на удачу. Одну из них он направил в дом Инды Хладана: приглашал чудотвора на ужин. Вторую – официальную – послал в Тайничную башню, где просил Инду Хладана срочно связаться с председателем Думской комиссии.

Клерк отправился выполнять поручение, а Йера машинально взял в руки пачку карточек – он уже не надеялся с их помощью прийти к какому бы то ни было заключению. Карточки относились к умершим в третьей декаде октября четыреста двенадцатого года. Их рассортировали по возрастам, и сперва с немногочисленных фотографий на Йеру смотрели тринадцати-четырнадцатилетние девочки. Это покоробило его и вызвало жалость – клерки в своем рвении допускали материнство столь юных созданий? Его романтическое представление о девочках рассеяли заключения врачей: трое из списка были больны сифилисом. Клерки оказались правы, рассматривать надо всех. И цинизм мрачунов, способных принести в жертву невинное дитя, после этого не выглядел непостижимым.

Йера перекладывал карточки, вертел их в руках, уже не всматриваясь в лица, отложил наиболее вероятную возрастную группу – от двадцати до двадцати пяти – в сторону, когда в глаза ему уперся взгляд с фотографии. Вначале он не понял, что его так поразило в этом взгляде, в этом лице. Но Йера на секунду отшатнулся и замер, ощутив, как пот выступает на лбу… Мирна Гнесенка, тридцати двух лет… Взгляд ее жег и резал, словно луч фотонного усилителя. Несомненно, она была красива, пожалуй очень красива: темные волосы, сложенные в высокую прическу, ровный лоб, прямой правильный нос и губы, словно вырезанные по камню тонким и острым инструментом. Но главное – огромные глаза… Фотограф оказался мастером своего дела: на маленькой фотографии были видны яркие точки зрачков и черный ободок вокруг радужки. И разлет бровей… Йера вытер пот со лба и с трудом оторвал взгляд от фотографии. «Причина смерти: ножевое ранение в брюшную полость». Не то?

Йера достал носовой платок и промокнул лицо. «Родители казнены в 406 году по обвинению в мрачении». Не то?

Что же тогда? Почему мерзенько трясутся руки и нездорово, глухо и быстро стучит сердце?

Потому что… Потому что Йера видел это лицо. Видел не раз и не два. Он знал это лицо так хорошо, что ему не требовалось его разглядывать столь долго, чтобы узнать… Стоит только убрать высокую прическу…

Йера снова вытер платком лицо. Мирна Гнесенка… Мрачунья, убитая ножом. Не ножом ли хирурга? Это было невозможно, невероятно! Лучшие ученые Славлены доказали, что это невозможно! Но Мирна Гнесенка умерла двадцать второго октября четыреста двенадцатого года, за шесть месяцев до рождения… до рождения Йоки Йелена, который был похож на нее как две капли воды…

Йера сложил картонную карточку вчетверо и убрал во внутренний карман. Он сделал это машинально, не задумываясь. А потом позвонил в звонок, вызывая секретаря, – тот явился без промедления.

– Да, господин Йелен?

– Будьте добры, принесите мне сердечных капель и немного успокоительного. И проверьте, не пришло ли ответа на мои телеграммы.

– Может быть, позвать доктора? – участливо спросил секретарь.

– В этом нет необходимости.

– Вы очень много работаете, судья Йелен. Это не может не отразиться на здоровье. – Секретарь кивнул с отеческим достоинством и вышел.

К недоумению Йеры, от Хладана пришел ответ: он с благодарностью принял приглашение на ужин. И хотя до ужина оставалось не меньше четырех часов, Йера велел секретарю вызвать Дару.

Зимич выбежал из особняка на Дворцовую площадь и обомлел: перед дворцом Правосудия собралась толпа – разношерстная толпа из простолюдинов, знати, слуг, чиновников, придворных, стражи, гвардейцев… А на стене дворца, довольно высоко от земли, мутным зеленым светом (каким, бывает, светятся болотные гнилушки) переливалась огромная надпись: «Власть – не право казнить, а право миловать». И буквы в этой надписи были кривыми, разными по размеру, словно писали ее сразу несколько человек.

Зимич улыбнулся – или оскалился… Пусть теперь Надзирающие поборются с Государем за власть. И… некогда искать Ловче, некогда советоваться. Если Айда Очен выехал из Хстова с утра, он уже завтра к вечеру может быть в своей избушке. Если, конечно, останется ночевать на каком-нибудь постоялом дворе. А если нет, то гораздо раньше, тогда его будет не догнать.

Нужен конь, хороший, выносливый скакун. Но… Нет, верхом не получится, лошади шарахаются от змея. Значит – сани, быстрые сани. Это по городу хорошо разъезжать в карете, по тракту лучше ехать на санях. Зимич сунул руку в кошель: нанять возчика из деревенских? Да кто же согласится ехать в лес на ночь глядя? Купить лошадь с санями – денег не хватит, но если добавить к деньгам пояс с серебряной пряжкой…

Он едва не бежал к выезду из города, и на улицах, на площадях – даже очень маленьких – люди толпились возле светящихся надписей на стенах. Конечно, не таких огромных, как на Дворцовой, и написанных не так высоко. Нет, этого не мог сделать один человек. Не успел бы.

На постоялом дворе возле Южных ворот за сани с почтовой, а не ломовой лошадью с Зимича взяли еще и шапку… Хорошая была шапка, соболья… Впрочем, торговец был не зверь – отдал взамен потертый, местами лысый заячий треух.

И вороной мерин храпел и рвался вперед, чуя за спиной опасность. Так рвался, что Зимич боялся загнать его раньше времени. Но через полчаса конь выдохся, пообвык и пошел ровной широкой рысью, радуясь легким саням, доброй пустой дороге и звону бубенчиков под дугой.