"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 130

Не много было желающих ехать по темноте: Зимич быстро обогнал нескольких попутчиков, и редко кто попадался ему навстречу. А пока вдоль тракта лежали поля, света хватало и чтобы не сбиться с пути, и чтобы не опасаться разбойников.

То придерживая коня, то пуская вперед рысью, до первого постоялого двора Зимич добрался далеко за полночь. Когда-то он ночевал здесь – в холодной клетушке с затянутым пузырем окошком. Хозяин еще не спал, и Зимич без труда выяснил: Айда Очен останавливался здесь и, отобедав, снова тронулся в путь.

Вскоре тракт нырнул в лес, стало темнее. Конь косил глазами по сторонам и время от времени вздрагивал: может быть, чуял волков, а может – разбойников. Но чего бояться человеку, в одиночку убившему змея? Видно, и те, и другие догадывались, что не надо вставать у Зимича на пути, – и рассвет застал его в лиге от следующего постоялого двора.

Да, Айда Очен ночевал здесь. Но уехал еще затемно – куда-то торопился. Может, как волк или разбойник, чувствовал погоню? Зимич накормил и напоил коня, позволил тому с часок отдохнуть и поехал дальше. Сам он не замечал ни голода, ни усталости.

Днем то и дело приходилось разъезжаться со встречными санями и обгонять тех, кто никуда не спешил. Попадались на пути и охотники, но не из той деревни, где Зимич жил, и, конечно, никто его не узнал. К полудню солнце – уже совсем весеннее – подрастопило наезженную дорогу, но конь (спасибо торговцу, не подвел и не обманул) был крепко подкован, не скользил – уверенно шлепал по тонкой пленочке талой воды.

Хуже пришлось на реке. Слежавшийся снег уже не сносило к берегам, от солнца он отяжелел, и копыта проваливались до самого льда, проламывая ставшую ненадежной корку утоптанного пути. Не раз и не два приходилось сходить с саней, но взять себя под уздцы конь не давал – боялся змея.

Солнце клонилось на закат, когда далеко впереди Зимич разглядел сани Айды Очена – тот вел коня в поводу. Догнал?

И не было ни усталости, ни страха, ни сомнений – одна только отчаянная ненависть, до слез на глазах, до скрежета зубов, до бешеного грохота сердца в висках. И если рассудить здраво, не имела смысла ни эта погоня, ни желание во что бы то ни стало помешать передаче «пророчества» полоумному Танграусу, ни даже сама эта ненависть. Но разве мог он тогда рассуждать здраво? Это была исступленная уверенность в своей (нет, не в своей – в высшей) правоте: то ли наитие, то ли несуществующая, но ведущая вперед тропинка, длинная ниточка судьбы.

Зимич оставил коня на льду реки (потому что не мог завести его на крутой берег), а сам по следам саней Айды Очена взбежал наверх, задыхаясь не от бега вовсе. Как раз тогда, когда ночная туча наползала на полыхающий закат, что разлился в полнеба и предвещал не просто непогоду – беду.

Непривычной была тишина леса. И, казалось, огненно-красное небо должно выть, как пламя на ветру, трещать прогоревшими балками, щелкать и шипеть смоляными сгустками, но оно горело в полном безмолвии, бездымно и неподвижно.

Вряд ли Айда Очен видел погоню – он ее чуял. Потому что спешил, но не таился, складывая возле дома костер. А может, считал, что ему нечего опасаться? Но тогда зачем спешил? Полоумный Танграус мог бы и подождать, пока Айда попьет чаю с дороги…

Зимич не таился тоже. Ненависть – не став ни на гран слабее – вдруг остудила кровь. Как по реке перед ледоставом плывет шуга, так по жилам побежал густой, холодный и колючий поток, и сердце перестало биться в виски, и высохли слезы. Ледяное спокойствие пришло на смену лихорадке.

– Айда! – Зимич окликнул его, подойдя едва не вплотную. – Отдай мне текст «пророчества».

Тот медленно разогнулся и повернул голову. Словно Зимич целился в него из лука или прижимал нож к горлу.

– Отдай. Не надо его никуда отправлять.

– Ты так уверенно об этом говоришь? – Айда усмехнулся – и тоже показался уверенным в себе и в своих силах.

– Да. Если ты не отдашь его, я убью тебя.

– Ты и в этом уверен? – он едва не рассмеялся. – Чтобы убить меня, тебе надо превратиться в змея, а ты же поклялся – кровью поклялся, – что этого не сделаешь.

– Я убью тебя не превращаясь в змея.

– Это будет не так просто. – Айда улыбнулся широко и доверительно, и глаза его стали щелочками.

Зимич медленно расстегнул полушубок и швырнул его на снег. Он еще никогда никого не хотел убить. Он не любил поединков с ножами. Он не понимал, как можно в драке стремиться к победе ценой жизни противника. Но не сомневался в том, что победит. Словно ждал его вовсе не поединок, исход которого не может быть заранее известен, а выполнение неприятной обязанности. Он даже не вспомнил о неработавшей левой руке.

Айда шубы не снял, как будто не собирался защищаться, как будто наивно надеялся, что Зимич не сможет убить безоружного. Он ошибался: ненависть, холодная и жесткая, как сталь на морозе, избавляла от благородства и голоса совести. Зимич взялся за рукоять ножа спокойно, без сомнений в своей (высшей?) правоте, и шагнул вперед. И немыслимы были последние предупреждения, долгие переговоры (уговоры), торг – Айда Очен не собирался отступать от своих намерений, а требование Зимича по сути было абсурдным: выполнить миссию Айды мог любой другой чудотвор после его смерти – или сам Айда после ухода Зимича.

Но стоило сделать еще один шаг, и все изменилось. Улыбавшиеся глаза-щелочки раскрылись, сверкнули красным в огне заката, и в грудь ударила тугая волна воздуха. Зимич никогда не думал, что воздух может быть таким тяжелым: это напоминало удар молота или – гораздо больше – удар огромной змеиной головы. Тупым бронированным рылом – с разлета. Только на этот раз щита у Зимича не было.

Он откатился назад на десяток шагов, ударившись о землю спиной, и не смог уберечь левую руку: слишком старался не выронить нож и не поранить самого себя. Дыхание остановилось, и от боли в запястье потемнело в глазах.

– А ты думал, чудотворам нечем себя защитить? – весело спросил Айда. – И учти, это удар вполсилы. Я-то убивать тебя не хочу, ты нам еще пригодишься.

Зимич сжал рукоять ножа посильнее и поднялся – коротким рывком, как в кулачном бою: вставать надо быстро. В большой драке затопчут, в поединке добьют. Тупая боль в груди мешала дышать, а острая в запястье – думать. И он не думал: ненависть, холодная и жесткая, думала за него. Он лишь качнулся навстречу Айде, когда новый толчок воздуха в грудь опрокинул его на снег. И Зимич поднялся снова, продолжая сжимать в руке нож, но следующий удар не уронил его, только оттолкнул назад. Айда посмеивался и наступал, глаза его вспыхивали – он теснил Зимича к крутому берегу реки, он играл, забавлялся, нисколько не опасаясь за свою жизнь. Так взрослый с улыбкой отбивается от трехлетнего ребенка, не причиняя тому вреда.

И, наверное, в другой раз это было бы обидно, унизительно даже, но ненависть не понимала человеческих обид и не ведала стыда. Зимич откатывался назад все дальше и дальше, спотыкаясь, иногда оступаясь и падая в снег, но вставал, и чувствовал кровь во рту, и видел перед глазами огненный закат вполнеба, который теперь шумел в ушах настоящим большим пожаром.

Последний удар воздуха в грудь (толчок бронированной змеиной головы) оказался особенно силен – Айда верно его рассчитал: Зимич сорвался с берега, но не упал с высоты, а покатился на лед по его склону, роняя нож и заново ломая левое запястье.

Конь заржал и метнулся в сторону, обрывая привязь и опрокидывая сани.

И подняться прыжком не вышло: красный закат кружился перед глазами, и множество солнц круглыми ослепляющими пятнами плавали в его водовороте. И кровь шла горлом, но не сильно, тонкой струйкой, от которой Зимич всего лишь закашлялся.

– Поезжай обратно в Хстов, Стойко-сын-Зимич. – Айда стоял на берегу и улыбался. – И еще раз посоветую: нарисуй на ладони линию ума; думается, это тебе поможет.

Ненависть. Не только холодная – разумная, расчетливая, дальновидная ненависть позволила выбросить Зимича на лед широкой реки из тесного леса. Айда не учел, что имеет дело с нею, а не с Зимичем, и сам подписал себе приговор. Потому что достаточно толчка одной мысли, чтобы сгусток силы из межмирья лавиной обрушился на берег реки. Этому сгустку не хватало лишь открытого пространства, на котором можно развернуть крылья.