"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 123

Она замерла, подняв руки к губам, – и в этот миг была особенно похожа на Бисерку, хотя еще секунду назад Зимич не сомневался, что перед ним Дивна Оченка. Бисерка не хотела быть могущественной богиней.

– Лучше бы ты нарисовал на своей ладони линию ума… – раздался от двери голос Айды Очена. Он был одет в шубу и сапоги, а шапку мял в руке. – Дивна, я еду в Лес – мне надо встретить гостей из Славлены. Зашел попрощаться. Стойко-сын-Зимич, не желаешь прокатиться со мной? Стёжка по тебе соскучилась.

Зимич покачал головой.

На выходе из особняка он еле отделался от трех подоспевших лекарей, оттолкнул в сторону дюжего лакея, пытавшегося помочь нести узел с вещами, выскочил на мороз – и тут же увидел деревенские сани Айды Очена. Тот сам сидел на облучке и улыбался.

Тяжелый, неудобный узел бил по ногам. Сначала Зимич не чувствовал боли – не столько в ране, сколько в потревоженном суставе, – но вдруг терпеть ее стало почти невозможно. И кровь уже насквозь пропитала косынку, грозя перепачкать полушубок. Он огляделся в поисках какой-нибудь телеги, шедшей в сторону Мельничного ручья, – вдруг кто-нибудь из возчиков не откажется подвезти? – но как назло в ту сторону никто не ехал.

Пришлось пока двигаться пешком, и вскоре Айда Очен нагнал его и приостановил сани.

– А ты ведь ее до сих пор любишь, Стойко-сын-Зимич. – Улыбка его была теперь немного романтичной, но при этом оставалась однозначно довольной.

Зимич покачал головой:

– Не ее.

– Давай подвезу. Куда тебе?

– Не надо. Я доберусь сам.

– Как знаешь. – Айда тронул вожжи, понукая лошадь, и та пошла вперед рысью.

Хозяин трактира «Пескарь и Ерш» суетился, сокрушался, послал мальчишку из соседней лавки за лекарем. Лекарь же не велел обедать, велел выпить полную кружку хлебного вина и сказал, что из-за тех пятерых шарлатанов, которые лечили запястье Зимича, тот мог бы совсем остаться без руки. От полной кружки вырвало сразу, но лекарь велел выпить еще – и так до тех пор, пока Зимич не напился до потери памяти.

И он действительно ничего не помнил, просыпался несколько раз среди ночи, пил огуречный рассол, поставленный возле кровати, и воду из кувшина, засыпал снова и окончательно пришел в себя только на рассвете: дрожавшим с похмелья, с шумом в голове и тошнотой в желудке. Рука болела так, будто ее до сих пор зажимали в тисках.

Но в изразцовой печке уже трещали дрова, и вскоре появился хозяин, принес завтрак: кринку молока, горячих оладий со сметаной, а потом (по просьбе Зимича) – жареного рябчика, кислой капусты, огурцов, соленых рыжиков с луком и пахучим маслом. Зимич ел все подряд не меньше часа – похмелье потихоньку проходило, в голове прояснялось. И когда в дверь постучал Ловче, уже мог говорить и сидеть (в подушках, заботливо уложенных хозяином).

– Здорово, парень, – Ловче сел в кресло возле кровати. – Как себя чувствуешь?

– Спасибо, пока неважно.

– Пройдет. Помнишь что-нибудь?

– Неа. Ничего.

– Ну и слава добрым духам… Лекарь – умница, может, и вправду рука теперь будет двигаться. Где порезался-то так?

Зимич поморщился: то, что накануне казалось важным, значимым, теперь виделось смешным и слишком высокопарным.

– Да по глупости…

– Забавно вышло: порез на линию жизни похож, – улыбнулся Ловче. – Словно взамен стертой. Я начинаю верить, что ты и в самом деле не превратишься в змея.

– Я и рисовал линию жизни… И поклялся, что не превращусь в змея. Так что – никакого волшебства.

– Я верю в судьбу, в предчувствия, в предсказания. Но гораздо больше я верю в то, что человек создает свою судьбу сам: ежедневно и ежечасно выбирает, в какую сторону шагнуть.

– Лучше расскажи, как ты сходил к этому гвардейцу. – С похмелья не хотелось вспоминать о вчерашнем.

– Да. Я, собственно, для этого и пришел. Не такой он и сумасшедший, этот парень, как тебе показалось. Мозги ему, конечно, прополоскали здорово, и я уже догадываюсь, что это за напиток храбрости… Но дело не в этом. Дело в том, что он говорил правду о реке любви… Он ведь колдун, он видит эманации, которые не дано видеть другим. Я нарочно зашел в храм, чтобы убедиться. Долго пришлось искать такой, где не горит солнечный камень.

– И… что?

– Любовь людей, обращенная к ликам чудотворов, в самом деле течет через границу миров, – если ты понимаешь, о чем я говорю. Тот чудотвор, что выдавал себя за меня, верно назвал межмирьем ту область, попадая в которую колдуны видят мир духов. Я бы предположил, что мир духов в чем-то подобен нашему, хотя это смелое предположение. И если чудотворы в самом деле похожи на колдунов, то истекающая отсюда эманация подобна силе, которую мы, колдуны, получаем от наших добрых духов.

И тут Зимич вспомнил: Борча говорил то же самое! Но тогда его перебил логик, выдвигая версию проще – о власти над умами. И всем она понравилась, потому что Борча говорил умно и путано, а логик – просто и понятно.

Тем временем колдун-ученый продолжал:

– Я бы пошел дальше: расширил эту аналогию. Дело в том, что эманация, исходящая от Надзирающих, много сильней, чем та, что исходит от простого человека. Возможно, для мира чудотворов Надзирающие подобны нашим добрым духам, а обычные люди – глупым духам, которые имеют мало силы, но способны ее отдавать. Мы редко стремимся взять силу у слабых и глупых духов, это делают лишь те колдуны, которых не научили находить сильных духов: деревенские знахари или гадатели, например. Но обычных людей в сотни раз больше, чем Надзирающих, и твой колдун-гвардеец был совершенно прав: истекающая эманация сливается в реки, широкие реки, вместо ручейков.

– Но… зачем им столько?

– Пока не знаю. И для нас это не главное. Главное в том, что нечто уходит из нашего мира в мир духов, а мир – это целостная система, и если где-то прибывает, то где-то обязательно убывает. Я не знаю, к каким последствиям это приведет, но вряд ли это останется без последствий.

– А я ведь писал об этом… – вспомнил вдруг Зимич, холодея. – Я не мог объяснить, но я чувствовал… Посмотри, я притащил узел с вещами, там мои бумаги…

– Твой узел хозяин разобрал еще вчера. Бумаги – в столе.

– Посмотри. Я написал: медленная смерть мира.

– Возможно и такое. Если это будет продолжаться долго.

– Но тогда это точно нужно прекратить! Надо рассказать об этом… – Зимич приподнялся.

– Кому? Людям? Они не поймут и не поверят.

– Хотя бы Государю. Неужели он желает Млчане медленной смерти? Я не верю даже в то, что этого хотят Надзирающие.

– Да этого, наверное, никто не хочет. Но, я думаю, Государю, как и Надзирающим, нет до этого дела. Им это дает власть и деньги, а остальное их не интересует. Так устроены люди…

– Неправда, люди устроены не так!

Ловче грустно улыбнулся, но спорить не стал.

Они говорили до обеда, и за обедом (под воркотню хозяина о сочных шпигованных индюшачьих ножках, о неостывающей жирной бараньей похлебке с чесноком и печенных в меду полупрозрачных яблоках с блестящими боками), и еще немного после обеда. И пришли к выводу, что чудотворы, появившиеся в Млчане, – это что-то вроде колдунов-ученых, только их не единицы, а десятки, если не сотни. И к тому, что уничтожение колдунов многократно ухудшит положение, потому что некому будет обеспечить обратный приток силы из мира духов.

И, конечно, Зимич написал Государю еще одно письмо – на этот раз убедительное, – но, поразмыслив, понял: никто не захочет в это поверить, тем более Государь. А подтвердить правоту Зимича будет некому: ученых спрашивать не станут, не в чести́ теперь ученые.

И, конечно, он сочинил еще одну сказку, но она получилась слишком сложной для того, чтобы ее повторяли на каждом углу.

Похмелье прошло, боль утихла, а ощущение безысходности не кончалось, лишь делалось все тягостней и тягостней. Осознание бессилия нисколько не похоже на ненависть, от него опускаются руки. И хочется кричать во весь голос, но многого ли этим добьешься? Лишь прослывешь полоумным.