Мое сердце – бензопила - Джонс Стивен - Страница 8

Потешная картина, и Джейд провела достаточно времени в восстановительном центре Тетон Пикс, чтобы вдоволь над ней посмеяться, но на самом деле перед ее мысленным взором возникает не собравшаяся ночью толпа, а шериф Харди: как он выходит из воды, держа ее на руках, как согревает теплом своего тела, как его обвисшие к шестидесяти годам щеки подрагивают всякий раз, когда он издает рык – мол, не дам этой девчонке умереть, только не в мое дежурство.

В слэшерах от местных полицейских толку нет. Таково непреложное правило жанра. И то, что шериф Харди в него не вписывается – еще один гвоздь в гроб ее фантазий.

Сейчас этот гроб весь истыкан гвоздями.

– Ничего колюще-режущего там не припрятала? – Шериф Харди кивает на двери школы, возле которых они, наконец, остановились.

– Топорики и мачете не в счет? – Джейд выдает свою лучшую зловещую ухмылку, берется за ручку двери, но… что это за коричневый конверт с надписью «личные вещи» у Харди в руке?

Харди вздыхает так, будто Джейд причиняет ему боль, и говорит:

– Если хочешь, отвезу тебя назад…

– Не переживайте, шериф, на территории школы – никакого оружия. Все знают, что свои топорики и мачете я держу в Кровавом Лагере – под досками в шестой хижине.

Харди облизывает губы, и Джейд понимает: он не знает, что с ней делать.

Ее это вполне устраивает.

– Это мне? – Она указывает на загадочный конверт, и Харди неуверенно протягивает его ей.

– Просто я хочу… тебя защитить.

Джейд изо всех сил старается выдержать его взгляд, а сама взвешивает на руке неожиданно тяжелый конверт. Что за личные вещи?

– Считайте, что защитили. – Дверца открыта, правая нога касается земли, и не успевает Джейд захлопнуть дверцу и обернуться, как чей-то отец на золотистой «Хонде», скрипнув шинами, задевает ее лодыжки пластиковым бампером.

Джейд отпрыгивает и обеими руками шлепает по капоту. Сквозь наэлектризованную синюю челку смотрит на колени, которые едва не пострадали, медленно поднимает взгляд и буравит лобовое стекло, чтобы заглянуть в душу чужого отца. Душа, как и грудь, изрядно уделана кофе. Джейд неторопливо снимает с капота руки и отводит взгляд лишь в последний момент. Подняв перевязанную кисть руки, придерживая внизу конверт, она гордой походкой идет вперед, под поникшими флагами пробирается сквозь толпу – и вновь вступает под своды знаний, вдыхает их утренний напалм.

Пахнет лаком для волос, средством для мытья полов и украдкой выкуренными сигаретами.

– Встречай, родная школа.

Никому нет дела.

Марля на руке чешется, хочет, чтобы ее сняли, но для Джейд это броня, по крайней мере на сегодня, поэтому пусть остается. Харди повел себя по-джентльменски и не стал спрашивать, хотя в его взгляде читалось: зачем девочке-самоубийце нужна повязка поверх швов, которые давно сняли, поверх шрама? Кстати, неплохо бы замаскировать его татуировкой – в виде растопыренных мертвых пальцев. Конечно, повязка ей ни к чему, хотя на самом деле без нее никак.

Повязка, ясное дело, краденая. Джейд знает, что все лучшее в жизни – краденое. К примеру, этот конверт.

Никто за ней не следит, и она идет в «тихую» комнату, возле дирекции, где может укрыться любой ученик, если ему тревожно, и мысли несутся по кругу – родители разводятся, парень или девушка не отвечают на сообщения, скоро выпускные экзамены, просто замучила жизнь – да что угодно.

Джейд разматывает красную ленточку – вот завязали! – и достает из конверта так называемые личные вещи.

Сначала – именная нашивка с комбинезона, видимо, все, что от него осталось после того, как санитары накинулись на нее со своими тупоносыми ножницами. Джейд сует ее в передний карман – пришьет на следующий комбинезон. Дальше пластиковый пакет с сережками, что были на ней в ту ночь. Одна – жемчужно-белая, с улыбающимся лицом, другая – то же самое лицо, но с кровавой слезой и пентаграммой Мэнсона между глаз. Потому что эти две маски – с обложки альбома группы «Мотли Крю». Она сует конверт под мышку и вставляет свой «Театр боли» в мочки ушей, извиняясь перед четверкой металлистов за то, что до сих пор ни разу о них не вспомнила.

Но конверт тяжелый вовсе не из-за нашивки и сережек. Главный вес – пластиковый мешочек, а в нем лежит мобильник с розовыми стразами.

– Ты еще кто? – спрашивает Джейд, вытряхивая телефон наружу и пытаясь его оживить, но он умер, видимо, в ту самую ночь или даже раньше.

Почему Харди решил, что телефон – ее? Может быть, нашел в каноэ? Обронил кто-нибудь из санитаров? Почему пахнет арахисовым маслом?

Джейд снимает розовый чехольчик – вдруг там есть опознавательные знаки или спрятана кредитка? Ничего такого, лишь наклейка «если найдете» с номером телефона, который начинается с +31, видимо, код страны, а дальше имя – Свен.

Джейд набирает номер на своем телефоне, слушает гудки, потом включается автоответчик и что-то говорит на непонятном языке. Она смотрит, что означает +31 – Нидерланды.

– Ну и ладно. – Поскольку номер теперь есть в ее списке звонков, она срывает наклейку «если найдете» и выкидывает в мусорный бачок, и теперь для начальства, учителей или шерифов этот телефон – ее. В подтверждение она запихивает его в правый задний карман, а свой телефон сует в лифчик – говорят, от этого бывает рак груди, ну и хрен с ним. Вдруг придет сообщение от воображаемой лучшей подруги, и тогда сигнал отзовется прямо в сердце.

Повезло, что не стала копаться в своем мобильнике по дороге сюда. Харди бы засек, что у нее на коленях телефон, и сразу спросил бы про тот, что в конверте, да еще в розовом чехле – Джейд, если честно, себе такой нипочем бы не выбрала.

Хотя розовый цвет ей кое о чем напоминает.

Джейд прищуривается, копаясь в уголках памяти, пытаясь за что-то зацепиться, но зависает и возвращается в школьную суету лишь за пару минут до первого звонка. Правда, на химию она не спешит. Успеется. Первым делом – женский туалет возле спортзала, там народу всегда меньше. По пути туда она ждет, что разговоры смолкнут, бегущие ноги притормозят… но ничего не происходит, все как обычно: мимолетный взгляд, и тут же глаза в сторону. Ясно, это снова Дженнифер Дэниэлс, или Джейд, или Джей Ди, или кем она себя объявит в этом году. Даже на ее повязку почти никто не реагирует.

В чем же дело? После нее кто-то еще совершил самоубийство, и даже более эффектное? И она – уже устаревшая новость?

Джейд забегает в женский туалет и достает с дальнего зеркала, над которым на кафельной плитке выведено «Станция шалавы», подводку для глаз, одну на всех – это нацарапала какая-нибудь оторва, которая не опустится до общаковой подводки, боясь подхватить глазную инфекцию, либо мать этой оторвы лет пятнадцать назад.

Пережить день без своих черных окуляров для Джейд невыносимо.

Она широко распахивает глаза, начинает малевать черные, как у енота, круги, вжимая лицо прямо в зеркало, и вдруг сзади раздается голос:

– Похоже, в этом году ястребов будет тридцать два.

Джейд меняет фокус и видит в зеркале отражения Рики Лоулесс и Греты Диммонс, девчонки несутся к выходу, их слова воздушным шаром плывут следом, зависают в воздухе, и у Джейд есть возможность их обдумать.

Тридцать два ястреба в школе Хендерсона?

Считая, что Джейд вернулась к учебе… ясное дело, она не фанат математики, но разве без нее выпускников не тридцать? Либо ее посчитали два раза, раз уж она воскресла из мертвых, либо какой-то умник перепрыгнул в выпускники, пропустив один класс?

Важно другое: не все ли ей равно? Позволит ли она Рике и Грете занять хотя бы один процент драгоценного пространства ее мыслей? Единственная причина, по которой они вообще считают выпускников, – обе готовят школьные подарочные фото, то есть отвечают за фотографии класса, дурацкие снимки у выставочной витрины, возле которой, как в «Сиянии», фотографируется каждый выпускной класс. Похоже на лист картона для коллекций монет, только вместо монет – лица выпускников, и каждое приделано к изображению пернатого Хендерсонского Ястреба, а свиток с текстом под снимками обещает: в будущем все они будут парить над землей, хватать змею за хвост или наблюдать за историей с высоты птичьего полета, Джейд толком и не помнит эту дурацкую дребедень.