Роза в цвету - Олкотт Луиза Мэй - Страница 32

Роза встревожилась: если он собирается пить за здоровье каждого, тут никакая голова на плечах не удержится. Она понимала, что обсуждать это сейчас – значит проявить неуважение к бабушке Изобилии, и тем не менее ей очень хотелось напомнить кузену, какой именно пример она пытается ему подавать в этом отношении: сама Роза не прикасалась к спиртному, и все мальчики это знали. Она задумчиво крутила на запястье свой браслет – прелестную гирлянду незабудок из бирюзы, – и тут даритель подошел к ней снова, по-прежнему пребывая в отличном настроении.

– Милая моя скромница, вид у тебя такой, будто ты готова разбить все чаши с пуншем в этом городе, дабы спасти нас, молодых весельчаков, от завтрашнего похмелья.

– Да уж следовало бы, потому что похмелье – враг веселья. Чарли, милый, не сердись, но ты лучше меня знаешь, что для людей твоего склада сегодня день опасный, так что будь, пожалуйста, осторожен, хотя бы ради меня! – добавила Роза, и в голосе зазвучала незваная нежность, ибо невозможно было, глядя на стоявшего перед ней галантного красавца, отогнать чисто женскую мечту о том, чтобы он навеки остался таким же молодым и отважным.

Чарли увидел в ее глазах, никогда не смотревших на него с неприязнью, новоявленную нежность, придал этому факту совершенно несоразмерное значение и с неожиданным пылом возгласил:

– Ну конечно, счастье мое!

Жар, запылавший на его щеках, перекинулся и к ней на щеки – в этот момент Розе показалось, что она в состоянии полюбить этого кузена, который так охотно принимает ее советы и так отчаянно нуждается в благотворном влиянии, которое сделает из него достойного человека. Мысль сверкнула молнией и угасла, но сердце забилось сильнее, как будто давняя привязанность затрепетала на грани некоего иного чувства, и в результате в Розе проснулась ответственность, которой она никогда раньше не ощущала. Повинуясь внезапному импульсу, она произнесла с милой смесью серьезности и игривости:

– Если я стану носить этот браслет, чтобы помнить о тебе, дай мне слово носить вот это, чтобы помнить свое обещание.

– И тебя помнить тоже, – прошептал Чарли, склоняя голову, чтобы поцеловать две ручки, вставившие белую розочку ему в петлицу.

Именно в этот занимательный момент в парадную гостиную вошел новый гость (надо сказать, что бабушка Биби давно уже деликатно удалилась). Роза обрадовалась тому, что их прервали: она пока не до конца разобралась, что творится у нее в сердце, и боялась, что внезапный порыв заведет ее слишком далеко. Что же до Чарли, он сообразил, что ему испортили чрезвычайно многообещающий момент, поэтому бросил на новоприбывшего отнюдь не благожелательный взгляд и прошептал:

– До скорой встречи, моя Роза, вечером загляну осведомиться, как ты пережила этот утомительный день.

После чего Чарли удалился, столь холодно кивнув бедному Фун-Ши, что добродушный азиат стал гадать, не нанес ли ему ненароком какого смертельного оскорбления.

У Розы не было времени проанализировать зарождавшиеся в душе новые чувства, потому что мистер Токио немедленно подступился к ней с поздравлениями, в которых китайская обходительность уморительно сочеталась с американской скованностью; впрочем, он даже и шляпу не успел снять, как Джейми завопил с поразительной энергичностью:

– А вот и еще один! Ну ничего себе!

Гости шли косяком несколько часов подряд, и дамы самоотверженно оставались на своем посту до позднего вечера. Потом тетя Джесси отправилась домой в сопровождении очень сонного сыночка, а бабушка Биби, совершенно выдохшись, ушла спать. Доктор Алек возвратился не поздно – среди его друзей не было людей света, – но за ним срочно прислала тетушка Сара, и он повиновался со свойственным ему добродушием. Собственно, к таким призывам он успел привыкнуть, потому что миссис Сара перепробовала множество опасных недугов и наконец остановилась на болезни сердца – простейшем способе держать всех окружающих в постоянной тревоге: сообщение, что она при смерти, стало для них обычным делом. К сердцебиениям можно привыкнуть, как и ко всему на свете, так что особой тревоги доктор не испытывал, но на призыв всегда откликался и прописывал какое-нибудь безобидное снадобье, сохраняя благорасположенность и трезвомыслие.

Роза устала, но спать ей не хотелось, нужно было обдумать сразу несколько вещей, поэтому она не легла, а уселась у камина в кабинете и стала дожидаться прихода дядюшки, а с ним, возможно, и Чарли – хотя вряд ли он появится в столь поздний час.

Видимо, сердцебиение у тети Сары случилось особенно неприятное, потому что настала полночь, а доктор так и не вернулся, и Роза собиралась уже отправиться на боковую, когда услышала, как кто-то пытается открыть дверь в прихожую.

«Бедняжка! – подумала она. – У него руки так замерзли, что он не может попасть ключом в замочную скважину».

– Это ты, дядя? – добавила она, сбегая вниз, потому что Джейн отличалась медлительностью, а ночь выдалась не только ясная, но и студеная.

– Да, – прозвучал ответ.

Дверь распахнулась, однако вошел не дядя Алек, а Чарли, который немедленно осел на один из стульев в прихожей и остался сидеть, не сняв шляпы, потирая голые руки и мигая, как будто свет его слепил; при этом он бормотал торопливо и прерывисто:

– Я же сказал, что приду, оставил парней дальше провожать старый год, у них там, знаешь ли, отменно весело. Но я своего слова никогда не нарушаю, так что вот он я. Ангел в голубом, ты уже всех сразила?

– Тише! Официанты еще не ушли. Давай-ка в кабинет, согреешься у огня – ты совсем замерз, – сказала Роза и пошла вперед, чтобы придвинуть кресло к камину.

– Ну ничуточки тут не теплее, зато удобно. А где дядя? – спросил Чарли, который шагал за ней следом, так и не сняв шляпу, засунув руки в карманы и не отводя глаз от белокурой головки.

– За ним прислала тетя Сара, я не ложилась – хотела узнать, как она там, – сказала Роза, старательно вороша угли.

Чарли засмеялся и привалился к углу библиотечного стола.

– Бедный дядя! Умерла бы уж она поскорее, пока совсем его не измотала. Дать ей разочек побольше эфира – и пусть отправляется в дальнюю дорожку.

– Не смей такого говорить. Дядя считает, что воображаемые недуги подчас столь же мучительны, как и настоящие, – вскинулась Роза, оборачиваясь к кузену с недовольным видом.

До того она не успела его толком разглядеть – робела после их утреннего разговора. Его вид и поведение изумили ее не меньше, чем его слова, и выражение ее лица стремительно изменилось, напомнив Чарли, что нельзя забывать о манерах. Он встал, поспешно стащил с головы шляпу и остался стоять, глядя на Розу непривычно неподвижным, но при этом рассеянным взглядом и продолжая говорить столь же торопливо и отрывисто, как будто, единожды начав, уже не мог остановиться:

– Прости, шутки у меня не высшего пошиба, больше так не буду. У меня от жара в комнате что-то голова кружится, я, наверное, простудился. Холодно, промерз совсем, хотя мчался как оглашенный.

– Надеюсь, не на этом твоем злонравном жеребце? Я знаю, как это опасно – поздно ночью, да еще и одному, – сказала Роза, отступая за кресло, потому что Чарли двинулся к камину, осторожно миновав скамеечку для ног.

– Опасность будоражит, этим она мне и нравится. Никто еще меня не называл трусом, пусть только попробует. Я никогда не отступаю и не позволю какому-то жеребцу собою командовать. Будет пытаться меня сломить, я ему сам шею сломаю. Нет, я это не всерьез, ты ничего такого не подумай, все хорошо. – Чарли рассмеялся, и Розу сильно встревожил его смех, потому что в нем не было ни капли веселья.

– Как прошел день, удачно? – спросила она, пристально глядя кузену в лицо, он же стоял, задумчиво разглядывая сигару и спичку в своих руках и явно сомневаясь, которой из них нужно чиркнуть, а которую раскурить.

– День? А, изумительно. Тысячи две визитов, славный ужин в клубе. Рэндал у нас поет не лучше вороны, но я славно утер ему нос, когда попытался спеть нашу старую добрую: