Седина в бороду - Фарнол Джеффери - Страница 16
- Предыдущая
- 16/63
- Следующая
Послышался шорох. Сэр Мармадьюк приподнялся. Сквозь зеленую листву он увидел, что по тропинке идет Ева с кувшином в одной руке и каким-то свертком в другой.
– Доброе утро, Джон! – улыбнулась девушка.
К великому изумлению джентльмена она выглядела очень свежей, все в ней сверкало опрятностью – от стройных лодыжек до локонов, выбивающихся из-под шляпки.
– Как тебе спалось, Джон?
– Неплохо! – Он с ужасом подумал о своем небритом подбородке и мятом сюртуке. – Из моего ответа следует неловкий вопрос: я храпел?
– Изредка, Джон! – совершенно серьезно ответила девушка, но на щеках ее заиграли лукавые ямочки. – А вот и завтрак – молоко, хлеб и масло, все очень свежее!
– Но откуда?
– За лесом есть ферма. Ты удовлетворишься столь скромным завтраком, Джон?
– Сама амброзия не сравнится с ним, мое дитя! Но ты выглядишь так опрятно, Ева-Энн, – в голосе его прозвучала невольная зависть, – а я…
– Недалеко протекает ручей, а гребень всегда со мной.
– Ну что за женщина! Может, у тебя и бритва найдется?
В ответ она звонко рассмеялась. Сэр Мармадьюк улыбнулся, ему казалось, что даже птицы запели еще веселее.
– Как хорошо проснуться таким чудесным утром и услышать твой веселый смех, Ева-Энн. – Он вскочил и отправился к ручью. Потоптавшись на берегу, он наконец опустился на колени и неловко умылся, найдя эту процедуру весьма неудобной, но освежающей. Кое-как вытеревшись носовым платком и расчесав влажные пряди гребнем Евы-Энн, он двинулся назад, всецело поглощенный мыслями о еде. Завтрак был уже готов – две кружки внушительных размеров, наполненные до краев, высились посреди белоснежной салфетки, вокруг были разложены ломти хлеба, щедро намазанные маслом.
– Ты любишь хлеб с маслом? – спросила Ева, с некоторым беспокойством глядя на груду бутербродов.
– Не знаю.
– Они не слишком толстые, Джон?
– Это лишь придает им еще большее очарование.
– Ты голоден?
– Как волк!
– Тогда я нарежу еще хлеба, так как я тоже ужасно проголодалась.
Вскоре, расположившись под деревом они принялись за еду. Сэр Мармадьюк с приятным удивлением обнаружил, что свежий хлеб с молоком в такой обстановке может быть столь же аппетитен, столь же вкусен и куда менее навязчив, чем самое искусно приготовленное и умело приправленное блюдо.
О вы, Искушенные Гурманы, Знатоки Гастрономии, чьи пресыщенные и изнеженные неба каждое новое блюдо призвано ласково щекотать, уговаривая попробовать себя, вы, для кого хлеб с маслом всего лишь неприятные детские воспоминания, о, если бы вы могли испытать счастье голода, то удивительно состояние, когда рот наполняется слюной при одной мысли о еде, если бы вы хоть на краткое мгновение могли оказаться на месте безупречно воспитанного джентльмена средних лет и видеть, как Ева-Энн проворными взмахами ножа намазывает на хлеб желтое масло, наблюдать, как эта рука разрезает хрустящую хлебную корку, как блестящие глаза лукаво взглядывают из-под полей шляпки и словно спрашивают:
– Еще кусочек, сэр?
Тогда бы вы, конечно же, ответили так же, как отвечал наш герой.
– Спасибо, пожалуй.
– Осталась лишь одна горбушка, Джон!
– Удивительно! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Мы съели целый каравай, невероятно!
Когда с завтраком было покончено, Ева аккуратно сложила салфетку, с сомнением взглянула на пустую посуду.
– Эти кружки – не слишком-то удобный груз! Меня заставили их купить, а теперь…
– Сколько они стоили, дитя мое?
– Хозяйка просила шиллинг, но удовлетворилась восемью пенсами, но и это слишком дорого.
– В самом деле? – улыбнулся сэр Мармадьюк. – С этого момента, Ева-Энн, расплачиваться буду я. А что касается этих кружек, то давай попросту оставим их здесь.
– Но, Джон, восемь пенсов! Оставить здесь…
– Все лучше, чем нести с собой.
– Как жалко! – вздохнула она.
Бросив последний взгляд на гостеприимное дерево, они тронулись в путь.
– Почему ты все время молчишь, Ева-Энн? – спросил Мармадьюк спустя некоторое время.
– Я думаю о том, что сейчас творится дома и в Уисборо Грин. Они, наверное, уже обнаружили его.
– Не стоит изводить себя подобными мыслями, дитя мое.
– Ах, Джон, я не могу об этом не думать. И все-таки будь что будет! Я готова к самому худшему. Этой ночью Господь ответил на мои молитвы и дал мне силы бесстрашно перенести все, что будет ниспослано мне судьбой. Все до самого конца, все, даже виселицу. Но хватит об этом. Как твои бедные израненные ноги, Джон?
– Мои ноги? – он обернулся и взглянул в ее безмятежно-чистые глаза.
– Твои сапоги все еще натирают?
– Нет, нет, Ева. Да даже если это и так, то тут уж ничего не попишешь.
– Ты должен купить другие, Джон, и как можно скорее.
– Ты очень странная девушка, Ева-Энн. Дитя и женщина одновременно.
– Мне уже двадцать два, Джо.
– А ты носишь какой-нибудь иной цвет, кроме серого?
– По воскресеньям я надеваю черное, сэр.
– Ну тогда при первой же возможности куплю тебе платье, голубое или розовое…
– Нет, Джон, благодарю тебя, не надо.
– Но голубой цвет так подойдет к твоим глазам!
– Только не голубой, Джон!
– Тогда розовый…
– И не розовый! Я действительно не могу. Это такие мирские цвета, Джон, мирские и… тщеславные. Мне будет казаться, что деревья и те глазеют на меня. Я никогда не надену подобного платья.
– Ну тогда, может быть, белое с узором.
– С узором?
– Да. Хотя я предпочел бы просто голубое. Полагаю, нам надо изменить свою внешность самым коренным образом.
– Изменить внешность? – переспросила она, замерев. – Ты хочешь сказать, что нас могут преследовать, что меня разыскивают? Хорошо, Джон, я надену все, что ты скажешь.
– Даже голубое платье с кружевным подолом?
– Нет, нет, в таком платье невозможно идти по лесу, оно же станет цепляться за ветви.
– Но зато оно так прекрасно оттенит твою красоту! А еще купим шляпку или накидку с капюшоном и несколько пар чулок…
– И корзинку, Джон, с крышкой!
– И пару легких, удобных туфелек…
– И зеркало, Джон, пожалуйста!
– Да, конечно, складное зеркальце, а еще кружки с тарелками, ножи и вилки, горшок для приготовления пищи, расчески и гребни и…
– Джон, нам тогда понадобится телега! – расхохоталась Ева-Энн.
– Телега? – задумчиво повторил сэр Мармадьюк. – Повозка? Лошадь? Пони! Прекрасное предложение!
Какое-то время сэр Мармадьюк размышлял. Солнце светило столь ярко, птицы пели столь жизнерадостно, а сапоги уже жали не так сильно, как прежде, и наш герой даже начал насвистывать веселую мелодию. Поймав себя на этом занятии, он повернулся к своей спутнице и воскликнул:
– Поразительно!
– О чем ты, Джон? – удивленно спросила Ева.
– Я свистел!
– Ну и что, Джон?
– Человек столь зрелого возраста! Ева-Энн, я не делал этого с тех пор, как был безответственным мальчишкой!
– А ты был мальчишкой, Джон?
– Конечно, был.
– Но в это так трудно поверить.
– Почему же?
– Потому что ни один мальчишка на свете не может вырасти в столь величественного и важного господина.
– Ха, дитя мое, скажи мне, о каком величии может идти речь, если человек обладает подбородком как у динозавра и насвистывает как деревенский парень?
– Может, если речь идет о тебе, Джон. Ты сохраняешь достоинство даже во сне, даже, когда твои волосы напоминают грачиное гнездо.
– И даже когда я храплю, Ева-Энн?
Она снова расхохоталась, и он снова подумал, как мелодичны и приятны для мужского уха эти звуки.
– О, Джон, ты сохранишь величие везде и всюду, потому что ты – это ты!
– Ну тогда я должен быть совершенно невыносим.
– Только не для меня! – воскликнула она с такой горячностью, что он обернулся.
– Но почему, дитя мое?
– Потому что ты храбр и добр, Джон! Потому что, несмотря на свое высокое происхождение, ты получаешь удовольствие от простого хлеба! Потому что ты решил разделить страхи бедного загнанного создания, потому что ты способен идти пешком через всю страну в тесных сапогах и беззаботно насвистывать…
- Предыдущая
- 16/63
- Следующая
