Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 27

По лицу барона вижу — рыбные места он выдавать не собирается, хотя мы вместе совсем ещё недавно воевали, причём довольно-таки неплохо.

У Жалдырина и Будённого при виде чудо-агрегата текут слюнки.

Смеюсь.

— Нет, ребята… Не обижайтесь, но игрушка не для вас. Ручной пулемёт пойдёт в штурмовой взвод. Там ему самое место. Но, прежде чем вручить его штурмам, вы должны освоить его сами, изучить матчасть и техническое устройство, а потом поработаете в качестве инструкторов.

Двух других более счастливых людей на свете в этот день не существуют. И мореман и будущий маршал Советского Союза готовы бежать с пулемётом прямо сейчас, я всё-таки останавливаю Будённого, чтобы напомнить о выступлении перед офицерским собранием.

— Доклад переписал?

— Ещё трошки осталось. Чуть-чуть.

— Ну-ну… Ладно, ступай — осваивайте машинку.

Память вдруг выдаёт новую подсказку: моим штурмовикам придётся орудовать в тесных окопах. С обычным оружием там не очень повоюешь — развернуться и то проблема.

В первую мировую неплохо себя показали дробовики. Вот бы снабдить ими второй взвод.

Понятно, что оружие нештатное, по официальным каналам хрен продавишь. К тому же, мне желательно заполучить дробовики вот прям щаз, крайний срок — завтра.

Выкладываю соображения Маннергейму. Тот задумчиво трёт затылок.

— Ох, Николай Михайлыч… Умеете ж вы озадачивать…

— Так я ж не ради себя!

— Только это вас и извиняет! Попробую пустить в ход кое-какие связи. Может, и выцарапаю вам дюжину дробовиков.

— Две!

— Побойтесь бога, штабс-ротмистр!

— Хотя бы полторы…

— Пусть будет полторы, — вздыхает Маннергейм.

Оба понимаем: хочешь получить хоть что-то — проси немыслимое в немыслимых количествах. Что-то да перепадёт. То есть штук на пять-шесть дробовиков можно рассчитывать.

Ещё день уходит на всякие мелочи и частности: этого — туда, этого — сюда. Ну и что — что не хочет?..

Зато теперь у меня полный расклад: кто, где и за какие заслуги.

Затыкать дыры на фронте эскадрон не бросают, значит, у меня есть время на подготовку людей. В первую очередь — офицеров и вольноопределяющихся.

Сначала гоняю их, они потом гоняют своих подчинённых.

Делюсь наработанным опытом, разъясняю непонятные моменты и всякие тонкости, вроде системы оповещения сигнальными дымами и птичьими криками. Показываю нашу импровизированную полосу препятствий, учу владеть разными видами вооружения, включая трофейные.

Настоящий офицер должен уметь делать всё и даже чуточку больше.

Ненавижу пустую беготню, поэтому занятия идут по строгому плану. Эх, мне б месяца два-три, да кто ж мне их даст!

Судя по оперативным сводкам, японцы накапливаются напротив наших позиций, не сегодня — так завтра, пойдут в наступление.

Но и изматывать солдат не хочется — ничего хорошего из того, если они пойдут отражать врага смертельно усталыми, не выйдет.

Ищу во всём золотую середину и, как мне кажется, нахожу, пусть и с большим трудом.

Бойцы вроде поднаторели и с «копыт» при этом не падают.

Опять же — хорошая и обильная кормёжка, после которой солдат не испытывает дискомфорт и не сидит в нужнике в позе орла часами.

Решительно отказываюсь от занятий строевой. Вот наступит время парадов, так тогда в полном объёме и сразу! А пока пусть лучше учатся броскам от наших окопов к вражеским.

Проверками мне не докучают, но нет-нет, да мелькнут на горизонте чьи-то золотые погоны с крупными звёздами.

Судя по выражению на лицах — приезжают не столько посмотреть, сколько полюбопытствовать, чем это тут занимается экспериментальное подразделение и что делает из того, что неведомо другим.

Хорошо, что у меня выработанная ещё из прошлой офицерской жизни привычка переносить такие вещи стоически, не выпадая из колеи. Тем более я сам заинтересован, чтобы наш опыт распространился как можно шире.

Одним эскадроном можно выиграть сражение, но точно не войну. Мы — всего лишь та соломинка, что способна переломать хребет верблюду, но надо, чтобы таких соломинок было много, не один тюк.

Поэтому я не жалуюсь и не прошу, чтобы нас оставили в покое. Наоборот, с охотой рассказываю про все нововведения.

Конечно, есть вероятность, что информация может уйти налево, к японцам, но, думаю, рано или поздно — это всё равно произойдёт. Сейчас важнее не сохранность секретов, а подготовка, причём в массовых масштабах.

В часть приезжает репортёр с фотографом. Лицо репортёра кажется мне подозрительно знакомым, особенно пухлые обвисшие усы.

— Гиляровский, Владимир Алексеевич, «Русские ведомости». Пишу фронтовые заметки, — представляется он и с любопытством смотрит на меня:

— Слышал о вас много необычного, господин штабс-ротмистр. Признаюсь, был изрядно заинтригован и потому приехал, чтобы увидеть всё собственными глазами. Ну и узнать вас получше.

Точно! Теперь вспоминаю, где его видел. Это же сам король российской журналистики, дядя Гиляй! Большой знаток Москвы и патриот Родины!

Он-то мне и нужен.

— Давайте по-простому, без чинов и званий. Николай Михайлович Гордеев, — улыбаюсь я. — Рад вашему визиту! Думаю, нам есть о чём с вами поговорить, Владимир Алексеевич!

Гиляровскому чуть за полтинник. Это по меркам моего бывшего времени — почти молодость, а тут, в начале двадцатого века, такой возраст считается уже чуть ли не старостью.

Но «дядя Гиляй» полон сил и кипучей энергии.

Вислые усы, крупный нос, лихо заломленная коническая каракулевая папаха — вылитый Тарас Бульба[1].

— Показывайте, как тут у вас всё устроено, батенька! — его мощная и несколько грузноватая фигура бывшего циркового борца и бурлака так и пышет здоровьем.

— Ступайте за мной, Владимир Алексеевич.

Веду его по расположению: солдатская столовка — ряд столов и скамеек под дощатым навесом с плетёнными из соломы стенами-матами, полевая кухня, военно-полевой сортир — в наибольшем удалении от места приёма пищи, дабы не разводить антисанитарию.

Длинный ров, чтобы разом хватило на одномоментное отправление больших и малых нужд примерно трёх десятков бойцов, сверху устроен дощатый насест с «очками» и длинными, сколоченными из крепких жердей треугольными «козлами».

Перекладины на «козлах» позволяют уверенным пользователям сидеть не орлами, балансируя над отхожим местом, а цивилизованно, как на стульчаке, отправлять естественные надобности.

От непогоды и посторонних взглядов уборная прикрыта такими же плетёными из соломы стенами и крышей.

Дядя Гиляй удовлетворённо кивает, понимая солдатские нужды.

— Гляжу, Николай Михалыч, вы о санитарии изволите озаботиться? — Гиляровский указывает на длинный умывальник на полтора десятка персон, устроенный на входе в клозет.

Умывальник представляет из себя деревянный коробчатый жёлоб, устроенный несколько в уклонку, дабы вода естественным образом из него стекала и не застаивалась, и длинную трубу из сочленённых между собой толстых полых стволов бамбука с деревянными коническими клапанами, называемыми в просторечии «сосками».

Вода в бамбуковую трубу подаётся из большого деревянного бака, сколоченного эскадронным умельцем-бондарем.

— Зачем добавлять работы армейским эскулапам, Владимир Алексеевич? Им и так есть чем заняться. Да и боец уместен в бою, а не страдающим от дизентерии в госпитале.

Дядя Гиляй понимающе хмыкает.

— Здорово всё у вас, по уму сделано. Есть чему поучиться. А то мне прежде приходилось бывать в таких расположениях, где офицерам нет никакого дела до их подчинённых.

Вздыхаю. Что есть, то есть.

— А это к чему? — Гиляровский показывает на подведённый к сортиру ручей.

— Проточная вода уносит нечистоты на поле. И нам хорошо — не воняет, и китайцам — получают дармовое удобрение.

— Сами додумались? — «Дядя Гиляй» смотрит на меня с нескрываемым уважением.

— У японцев подсмотрел во время разведки, — признаюсь я.