Сказание о Синей птице - Цююань Ли - Страница 25

– Как я могу доверять тебе?

– Верить или нет – дело твое, но эта вэйци поглотила уже большую часть твоей души, постепенно оживая. Она уже способна предвидеть, что случится в мире людей. Позже ты получишь подтверждение моим словам.

Твой образ растаял, как туман.

– Господин, у горы Юйшань убит Гунь. – Голос стражника отвлек меня от раздумий.

– Что? Повтори!

– Гунь в течение девяти лет пытался обуздать воду, но вода никак не уходила. За неисполнение приказа император приговорил к смерти Гуня, который все еще усердно возводил дамбу у горы Юйшань, и отправил Чунхуа исполнить приговор.

Небо потемнело, на столике лежала игральная доска, белые и черные камни на ней светились в холодном свете, будто очи какого-то демона. Мое сердце пронзила острая боль, глаза затмила чернота.

– Как он казнен?

– Оставлен умирать, прикованный железными цепями к скале.

Шашки молча и равнодушно стояли на своих местах, я застонал и одним взмахом снес их всех с доски. Они с гулом скатывались со стола. Огонь во мне пылал так яростно, что хотелось разорвать грудь, и я с не меньшей яростью сорвал с себя одежду.

Я заперся в доме, запретив кому-либо беспокоить меня. В темноте со мной был лишь меч Гуня. Я не смог занять место Гуня в том походе и принять на себя вызов, а теперь горько оплакивал свою собственную долю.

Игральная доска засветилась мрачным светом.

– И что с того, что вэйци может предсказывать события будущего? Даже если бы я знал заранее, что случится с Гунем, разве я бы мог хоть что-то изменить? – Я бросил взгляд на лежащие на земле камешки.

– Напитай доску своей кровью, дай ей слиться с ней, и ты сможешь стать ее полноправным хозяином и через партии управлять человеческим миром. – Женщина в черном одеянии медленно появилась из тумана.

Я понял, кто передо мной. Дева Девяти небес, создательница этой игры. Она взмахнула рукавом, и камни, разбросанные вокруг столика, взмыли в воздух и ссыпались в коробки у доски.

Я внимательно посмотрел на нее и спросил:

– Зачем же ты дала мне вэйци?

– Она сама тебя нашла. Ее изготовил твой предок, император Хуан-ди. После того как он навел порядок в мире, вэйци была передана вождю племени Шан и стала реликвией на долгое время. Однако никто не мог постичь ее тайны. Ты стал единственным, кому это удалось без учителя.

– Все в мире идет своим чередом и танцует под свой мотив, поэтому мне не следует вмешиваться в естественный ход вещей.

– Как хозяин шашек ты здесь божество, а доска – это человеческий мир. С помощью шашек ты способен разыграть хорошую партию для мира людей.

– Неужели? – Я поднял на нее глаза. – И что можно считать хорошей партией? Бесконечные сражения?

– Сражения и кровопролития свойственны человеческой истории. Начиная с эпохи императора Хуан-ди мир нуждался в войне. Твой отец был слишком наивен, полагая, что музыка способна изменить животное начало в человеке. Добротой твоего отца пользовались злые люди. Именно поэтому ты, Гунь и остальные потерпели поражение. Чжу, откажись от пути своего отца и присоединяйся ко мне. Воспользуйся мечом Гуня, порежь ладонь, и пусть твоя кровь пропитает доску. От вэйци ты получишь власть, а она получит энергию жизни от твоей крови.

Я закрыл глаза, почувствовав, как огонь, что горит во мне с рождения, воспылал с новой силой.

«Чжу, уничтожь вэйци!» Твой голос звенел у меня в ушах. Замолчи, замолчи!

Я открыл глаза, вынул из ножен меч Гуня, что висел у меня на поясе, и с размаху ударил по доске.

– Демон!

В тот самый момент, когда лезвие коснулось доски, что-то вспыхнуло, мое сердце вздрогнуло, как будто оказавшись на пути у лезвия, а меч вылетел из рук. Доска осталась целой и невредимой. Капли пота стекали по моему лбу, а меч, казалось, вонзился мне прямо в сердце.

– Чжу, ты с шашками уже одно целое. У них три жизни, но только что ты разбил одну, поэтому не советую повторять…

Смех Девы и ее образ медленно растаяли. Она исчезла так же неожиданно, как и появилась.

У меня болело все.

Во сне мои души хунь [50] покинули тело, взлетев высоко-высоко, пока не достигли Долины Снегов. Я словно вернулся в детство и бездумно бродил в поисках дяди и Гуня.

Ветер и снег резали лицо, как острые кинжалы.

«Помни, ты человеческое дитя, не поддавайся искушению нарушить порядок в мире людей». Я будто снова услышал слова дяди с небес.

– Дядя, Гунь, где же вы? – кричал я в снежное поле, и ответом была мертвая тишина. Снежинки, медленно кружась, падали на землю.

Мои души бродили по заснеженной пустоши.

– Чжу, посмотри-ка, что случилось со столицей, – вел меня таинственный голос.

Снег у моих ног растаял, превратившись в квадратную прорубь. Там, в прозрачной талой воде, отражались голубое небо и белоснежные облака, и изменившаяся за последние несколько лет столица. Чунхуа был помощником моего отца и контролировал назначение и увольнение чиновников в племенном союзе. Он отстранил от дел всех важных государственных мужей – министра земледелия Хоуцзи, военноначальника Ци, главного придворного музыканта Куя, советника по судебным делам Гао Яо – и передал власть «шестнадцати мудрецам». Позволил «восьми гармониям» отвечать за земли, а «восьми достойным» – за культуру. «Шестнадцать мудрецов» разделяли с Чунхуа ненависть к инакомыслящим; согласные с шестнадцатью процветали, а кто были против них – погибали. Вожди не смели высказывать свое мнение. Реальная власть находилась в руках Чунхуа, и спустя годы не осталось никого, кто бы мог ему противостоять.

Отец тоже был под контролем Чунхуа. Тот убедил его выгнать старого советника Гао Яо, славившегося суровостью, справедливостью и самоотверженностью. Оголив меч, чтобы лишить себя жизни, Гао Яо оставил предсмертное послание: «У Чунхуа есть скрытые мотивы, император же дразнит тигров, что принесет свои горькие плоды».

Смерть Гао Яо сильно повлияла на отца.

Чунхуа упорно двигался по намеченному пути, а его стремление занять трон становилось все более очевидным. Отец наконец одумался, но когда решил действовать, то обнаружил себя в плотном окружении сторонников Чунхуа. Император был беспомощен.

Как-то ночью отец медитировал у костра.

– Ваше величество, Гунгун сейчас на горе Гуйцзи. Прикрываясь приказом усмирить потоки воды, он собирает войско для восстания, – сказал подошедший к нему Чунхуа и, поклонившись, спокойно ожидал приказа.

– Что ты имеешь в виду?

– Я отправил людей его схватить.

Отец поднял взгляд на Чунхуа, его глаза горели, как факелы.

– Раз ты уже послал кого-то его поймать, зачем ждешь от меня указаний? – Отец взмахнул мечом и расколол жаровню пополам – горящие угли покатились по земле. Стражники тут же бросились тушить угли.

Пораженный Чунхуа опустился на колени:

– Я виноват!

– Склонись же передо мной! – гордо приказал отец, обернувшись к нему.

Император остался один в зале. Угольки в разбитой жаровне из ярко-красных постепенно становились темными, теряя свой жар, превращаясь в остывший пепел.

Старейшина Гунгун не был наказан. Отец не оставлял попыток уменьшить влияние Чунхуа. Он начал с детей «шестнадцати мудрецов» Цюн Ци, Тао У и Тао Тэ, которые, пользуясь покровительством союза шестнадцати и будучи высокомерными и властными, вершили злые дела, и никто из соплеменников не смел сказать и слова против. Отец приказал Чунхуа схватить и казнить всех троих, тот не смог ослушаться.

Яо принялся за шестнадцать племен, и их вожди почувствовали запах крови, предвещающий бурю. Чунхуа всю ночь обсуждал с вождями сложившуюся ситуацию.

– Господин, император направил меч на наши шеи, Цюн Ци, Тао У и Тао Тэ были лишь мелкими камешками на его пути. Следующий шаг – это вы, господин. – В один голос вожди племен молили Чунхуа занять трон.