Ливонское наследие (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 25

— А купцы не хотят барышей лишаться, и платить мзду совершенно не намерены. И плывут мимо Ревеля.

— К вящей досаде всех горожан, что с крепостных стен взирают на эту картину. Потому ревельцы начали вооружать суда пушками — уже семь каперов снарядили, и еще столько же собрались подготовить. Будут нападать на купцов и приводить суда в гавань. Все уже потирают руки от возможного дохода, что дадут эти предприятия, — глаза датчанина сверкнули, и он негромко добавил, — да меня пригласили участвовать в этих нападениях…

— Распря между дворянством Гарриена и Вирланда, ваша светлость, имеет давние корни, — Эйларт Краузе, рыцарь из одного древнейших ливонских родов, поклонился Магнусу, к которому перешел на службу, и продолжил свое повествование.

— Ревельцы никогда не хотели давать свободу торговли в гавани зерном, которое имелось в закромах мыз. Дворянство терпело ущерб, и было вынуждено продавать хлеб по тем ценам, которые устанавливал магистрат. Бюргеры обнаглели до того, что иной раз не просто били без всякого на то основания верных наших слуг, порой гофлейтов. И ужас — поднимали руки свои на благородных людей и даже рыцарей. А ревельцы, к великому позору и бесчестию дворянства, незадолго до войны приказали схватить достойного господина из-за беглого крестьянина, которого он приказал схватить в городе. И не приличный судья для дворян — командор ревельский, а дело то вел к страшному ущемлению чести городской фохт.

Магнус внимательно слушал Краузе, осознавая, что глубинные противоречия между «вольным» городом и дворянством зашли слишком далеко. Все правильно — в глубине феодального сословного общества зародился новый капиталистический уклад со своими правилами — как написано в учебнике по истории средних веков, по нему учился в школе. И теперь город выигрывает в этом противостоянии.

— Даже магистру поношение сделали, ничего не боясь, а людей его срамили и бесчестили разно, порой избивали. И принимают у себя крестьян, что сбегают от своих владельцев, отчего замки и мызы ущерб великий терпят, а поля сорняками и травой зарастают, ибо нет тех, кто их обрабатывать обязан. И на все наши обращения, не принимать беглых, а только нанимать прислугу с согласия дворянина, только посмеиваются, говоря, что им решать кого брать, а кого нет. И ответы свои пишут, настолько издевательские, что привести их вашей светлости затруднительно.

— А вы расскажите мне, господин Краузе, мне это очень интересно послушать. Ведь нынче я полностью вступил в управление епархией и являюсь ревельским епископом по праву, подтвержденному магистратом, а также рыцарством земель, на которых находятся приходы. И как пастырь обязан разбирать все сложные вопросы и заботиться о нуждах верующих. Чтобы царствовала благодать и справедливость.

Магнус до сего часа так и не решил, надлежало бы ему радоваться, или, наоборот, печалиться. Хорошо, что сумму платежа он сократил более чем втрое, но с другой стороны доходы разоренной епархии упали настолько, что дальнейшие убытки могли нанести по его казне безжалостное «кровопускание». А если русские войска вскоре пройдутся по всем западным монастырям и церквам, то разорение для них будет страшное, тут никаких денег на восстановление не хватит.

— По гавани ревельцы так ответили — она открыта для любого, кто в гости приплывет, или покинуть эти земли захочет. И купить в ней можно все, что необходимо для потребного обихода, если только это не сопряжено с обманом для бюргеров, что для города нетерпимо. Потому ежегодно читается объявление, что гость с гостем не должен совершать торговых дел. И тем нас дворян на положение гостей поставили?! Справедливо ли это, если земли наши вокруг города расположены?!

— Совершенно верно, я прекрасно вижу наносимые дворянству обиды, и те несправедливости, что творят горожане.

Магнус мотнул головой, отнюдь не разделяя праведный гнев рыцаря. Он понимал, чтобы хоть как-то урвать свою толику власти, нужно лавировать между противоборствующими группировками, стать посредником и на этом получить свою долю. Принцип «разделяй и властвуй» востребован с древних времен и всеми правителями.

— А насчет притеснений дворянства в городе, — было видно, что рыцарь Краузе воодушевился после сказанных Магнусом слов, и говорить стал чуть громче, — ответили, что все делается по освященному любечскому праву. А оно утверждено Священной Римской империи венценосными правителями — а потому идти против императоров и городских прав есть богопротивное занятие. А этим правом ревельцы предлагают воспользоваться всякому, кто того желал, будь он высокого или низкого звания, богатым и бедным, духовным и светским, бюргерам и крестьянам.

Краузе остановился, посмотрел на внимательно, и с видимым сочувствием, смотревшего на него молодого принца. И с прорвавшейся в голосе горечью стал рассказывать о ревельских порядках.

— И сказали в магистрате в ответ, что если кто-нибудь пойман в их городе, и обвинен в поступках, достойных наказания, то они берут на себя обязанность судить всякого, будь преступление совершено в какой-либо стране. А когда мы возмутились этим решением, то нам ответили, что так ведется во всех ганзейских городах, и они держатся его, чтобы не упускать умаления. Наконец, уговорились, что если впоследствии встретится случай, что дворянин снова убьет крестьянина, и друзья убитого захотят задержать в городе свиту этого дворянина, то об этом следует вначале знать ревельскому командору, что под вашим попечением находится.

— Да, к сожалению моему, прискорбные случаи действительно случаются. Но я, как пастырь, приложу все силы, чтобы их становилось меньше с каждым годом, — Магнус продолжал лицедействовать, прекрасно осознавая, что поступит так, как будет ему выгодно в тот или иной момент. Но Краузе, что свойственно людям, воспринял это за «чистую монету», ведь молодым людям принадлежит искренность, а, значит, принц говорит то, что у него на душе лежит, заговорил горячо:

— Многие дворяне недовольны, и хотят бить бюргеров по головам так, что кровь будет стоять на улицах. А член нашего совета в Гарриене сказал в лицо ратману города следующие слова — «Два раза ревельцам примеряли и надевали красную шапку»…

— Что-что, я не совсем вас понял любезный Эйларт?

— Под «красной шапкой», ваша светлость, у нас понимают битье по голове до крови. Так этот благородный рыцарь сказал следующие слова — что он всячески противился битью, и старался отстранить от этого негодующих городскими порядками дворян. Но теперь видит, что иначе быть не может. Коршун должен налететь на цыплят!

— Пожалуй, очень громко сказано, — тихо произнес Магнус. Картина гибели Ливонии получила еще один мазок, яркий и откровенный. Царь Иоанн Васильевич начал войну в самый удобный момент — Ливонскую конфедерацию потрясали внутренние конфликты — все воевали против всех. Города с дворянами, а последние с крестьянами, что не желали мириться с рабским положением. Епископы воевали против магистра, желая отстоять свои права, а тот был фактически бессилен, чтобы навести порядок. И в эту «похлебку» кипящих противоречий вложили «специи», с острым вкусом — католики против лютеран, эсты, латыши и ливы против немцев, что занимали господствующее положение. А если добавить ненависть бедных к богатым, раба против рабовладельца, голодного покупателя к продавцу хлеба — какой тут мир с единением, с трудом удерживались от всеобщей резни.

Потому интервенция соседей была предопределена — разлагающее государство всегда терзают клыками хищники, чтобы урвать себе долю по праву сильного. До поры до времени они смотрели пусть нетерпеливо, но спокойно — нужно было дождаться, пока русские обескровят ливонцев, и сами ослабеют во взаимной борьбе.

И вот этот долгожданный момент наступил — в январе польский король Сигизмунд-Август уже вступил на защиту, нет, не Ливонской конфедерации, а своих собственных интересов — усиление Москвы не входило в его планы. А через год в этом «веселье» начнут участвовать шведы, и вот тогда станет совсем плохо. Но время еще есть, как и возможность значительно укрепить свои позиции, ведь лучше быть субъектом, чем объектом политических игр, называемой Ливонской войной.