Меч Тамерлана - Кретова Евгения - Страница 22

«Интересно будет посмотреть на этот поселок утром», – отметила Катя, проваливаясь в дремоту.

Она слышала тихие мужские голоса – Данияр и Ильяс разместились в гостиной вместе с Джафаром и Ахметом. Они планировали завтрашний день. Ильяс упомянул, что связи здесь тоже нет и он хотел бы созвониться с Мансуром, чтобы тот подъехал и забрал их. Джафар пообещал, что завтра утром связь будет.

«Хорошо бы», – вздохнула Катя, чувствуя, как засыпает.

Тело стало легким, а голова – ясной, будто внутри светозар загорелся. Мысли текли не задерживаясь, серебрясь, будто горный ручей.

Спокойно.

Не спеша.

Гипнотизируя.

Скрипнула кровать рядом – это устроилась мать Джафара. Катя сквозь сон пожелала ей спокойной ночи и еще раз поблагодарила за гостеприимство – только потом сообразив, что, очевидно, хозяйка не говорит по-русски.

«Отчего Джафар не заберет ее в город? Ей ведь тяжело в таком доме. Да и если заболеет, вряд ли до этих мест скорая быстро доедет», – думала она сквозь сон.

Ей снилась горная дорога. Она тянулась вверх, к остроносой вершине, через туманы и облака, спускавшиеся по склону подобно лавине. Мысли вновь и вновь возвращались к Недоле: где она? Правильный ли они выбрали путь, чтобы найти ее?

Скрипнула дверь. Катя почувствовала, как ноги придавило чем-то тяжелым. С трудом разлепила веки: рыжий кот забрался на топчан, уставился на нее, устраиваясь поудобнее на одеяле. Он оказался тяжелее, чем она думала. Лунный свет освещал пушистую шерстку, плотно прижатые ушки и… безусую морду. Катя даже сквозь сон удивилась – она впервые видела безусого кота.

«Интересно, что с ним приключилось?» – подумала, решив, что обязательно спросит об этом утром.

Тут же отметила, что Ахмет оказался прав: дождь уже закончился.

Она хотела уже встать, но облака, спустившись с гор, приподняли Катю, понесли. Гром грохотал где-то далеко, то и дело виднелись разлетающиеся снопы молний и электрических искр где-то на линии горизонта. Девушка увидела звездное небо, будто полог над ложем, – яркие, непривычно огромные звезды будто сами прыгали к ней на ладони.

Сон был такой осязаемый, что Катя невольно засомневалась, спит ли она, хотела подняться. Но голова оказалась тяжелой, руки – неповоротливыми, а одеяла – такими мягкими и теплыми, что шевелиться расхотелось. Да и сколько там ей оставалось спать, если мужчины рано утром собирались в дорогу. За окном уже занимался рассвет – девушка чувствовала его тепло и красновато-оранжевые блики, что прорывались сквозь полуопущенные ресницы.

– Спи, красавица, – донеслось до нее у виска.

В груди тревожно отозвалось запахом серы и дыма.

Гореслава подошла к саркофагу и устроилась у ног высокого изваяния. Величественная мраморная статуя изображала женщину в царском облачении: богато украшенная корона, тяжелые обнизи, закованная в доспехи грудь. При всей воинственности она была нежна и хрупка, Гореслава не могла перестать любоваться ею – ее длинными и гибкими пальцами, сжимавшими рукоять меча, мягким, чуть приоткрытым ртом, словно изваяние дышало, жило. Тонкая ткань юбок подчеркивала округлые бедра. И меч, на который опиралась эта царственная особа, – не простой, бутафорский, а настоящий, боевой, – и то, как крепко держала она его, напоминало, что красавица была создана для мира, но вынуждена воевать.

Запрокинув голову, Гореслава вглядывалась в черты незнакомки, имя которой не могла прочитать. Ей казалось, что грозная воительница прожила непростую жизнь. И у нее было немало врагов, раз ее гробницу спрятали так далеко от людей. А может, она приносила несчастья так же, как сама Гореслава, и поэтому нашла покой вдалеке от людских троп и деревень.

– Тебе здесь одиноко? – спросила она женщину с мечом. Сухой, надтреснутый девичий голос рассыпался под каменными сводами, утонул в тишине. Изваяние не отвечало.

Вздохнув, Гореслава посмотрела на меч, что таскала с собой. Единственное напоминание, что она – это она, что-то материальное, что не позволяло уйти в ледяной холод и удерживало здесь, на границе миров: шаг влево – мир людей, шаг вправо – мир богов, и тонкая полоска мира тех, кого уж нет, – под ногами. Но эта тонкая полоска – словно бездна.

Меч был тяжелым, рукоять, инкрустированная опалами и диковинным агатом, похожим на чешую дракона, удобно ложилась в ладонь. Блуждая между камней, она слышала, как лезвие скребет их поверхность – отвратительный звук, от которого бежали мурашки по коже и шевелились волосы на макушке. Но именно этот звук подсказывал ей, куда ступать, – он становился глухим и тусклым в мире богов и особенно резким, нетерпимым в мире людей. Гореслава держалась середины… И ждала, когда снова встретится с сестрой.

На его лезвии сохранились черно-бурые подтеки крови Кати – Гореслава не стирала их. И ей казалось – благодаря им она нет-нет да видела, как в глубине металла мелькал профиль сестры. Катя была в каком-то странном месте: высокие коробки домов с десятками светящихся квадратиков окон, шумные дороги и опасно стремительный транспорт. Всякий раз, когда, разглядывая лезвие, Гореславе удавалось увидеть сестру, она радовалась и, подобрав призрачно-темную ткань платья, бежала к ней.

Но всякий раз, стоило изображению погаснуть, теряла ее из виду.

«Где же ты?» – шептала она тогда, возвращаясь в темную пещеру с величественной статуей царицы и ее саркофагом.

Но каждая такая попытка становилась все страшнее – переходя из мира в мир, Гореслава больше слышала. И звуки ей совсем не нравились. Стоны, проклятия невинно погубленных жертв, смех злодеев, шипящие ненавистью заговоры и льющаяся сладкой рекой ложь. Каждый раз звуки становились ближе, осязаемее.

И вот она уже могла различить того, кто ими управляет, – темный силуэт крылатого монстра, темного и жуткого, как сама мгла. Красные глаза-угольки искрились яростью.

Он не видел ее, этот монстр. Но ощущал ее присутствие – Гореслава поняла это по сбившемуся дыханию непроглядной темноты, нетерпеливой дрожи, что сдерживала она из последних сил.

– Ты вся печаль земли, ты горе и беды этих несчастных, – вкрадчиво шептал голос, то приближаясь к Гореславе, то отдаляясь от нее, становясь то громче, то тише. – Посмотри, что ты наделала. Только ты можешь облегчить их страдания…

«Я не виновата», – хотела она оправдаться в ответ, но вместо этого притаилась, вглядываясь в колышущееся неизведанное, и сделала шаг назад. Что-то внутри подсказывало ей держаться подальше от этой черноты. Что-то близкое, болезненное, чего она не помнила.

Меч, что она сжимала в руке, поймал отражение саркофага. Белый мрамор в нем казался воском, прозрачным и теплым.

Из недр памяти всплыло воспоминание: тепло деткой кроватки, бордово-красный полог и свеча, что таяла на столе, едва освещая незнакомый профиль. Острый крючковатый нос и тяжелый подбородок. Надменный изгиб губ.

Мужчина.

Он повернул голову и подошел ближе, загородив собой свечу. Теперь Гореслава могла видеть лишь его силуэт, чувствовать, как пальцы коснулись полога и чуть отодвинули его. Как рука скользнула к кроватке, но не коснулась ее, а замерла над головой девочки, остановившись на мгновение. Хриплый голос, будто шелест ломанных на ветру мертвых веток, произносил заклинание. И тут же пальцы сомкнулись в кулак, резко взмыли вверх, будто отрывая что-то невидимое.

Боль захлестнула Гореславу – она помнила ее сейчас так же отчетливо, так же ясно. Она заполнила ее от пяток до макушки, выплескиваясь зловонной рвотой. Внутренности скрутило, холодный пот пробил насквозь, не позволяя дышать. Она помнила, как сменялись перед ней взволнованные родные лица. Как знакомые губы шептали молитвы и заклинания. Помнила острый травяной запах. Но тьма, живая и тяжелая, все сильнее заполняла ее.

В узком просвете балдахина оставалась только тающая восковая свеча на столе.

Пока не померкла и она.

Гореслава вспомнила человека, что оказался у ее кроватки, – он был виновником ее смерти.