Имперская жена (СИ) - Семенова Лика - Страница 37

Я снова молчала. Старик будет в бешенстве, если я скажу правду — я понимала это. И сам вопрос… Разве можно вот так спрашивать о подобном? Я изо всех сил старалась сделать вид, что смущена до крайности, но это, судя по всему, не производило никакого впечатления. Его интересовал вполне конкретный интимный вопрос, и он намеревался получить ответ.

Тенал поджал губы:

— Я недостаточно ясно выражаюсь, красавица моя?  Надобно яснее? Изволь… Когда мой сын имел тебя в последний раз? Или и это для тебя недостаточно ясно?

Я чувствовала, что заливаюсь краской. Густо, жгуче. Скорее от гнева, чем от стыда. Мне хотелось провалиться. Я с трудом пошевелила губами:

— Пожалейте мою стыдливость, ваше сиятельство. Почему бы вам не узнать подробности у своего сына?

Старик подался вперед, ухватившись за подлокотники:

— А я спрашиваю тебя. И услышать хочу от тебя.

Я сцепила зубы:

— Мне нечего вам сказать, ваше сиятельство.

Он кивнул несколько раз, неспешно поднялся и направился в мою сторону:

— Что ж… мне многое понятно. Но вот ты, похоже, не слишком понимаешь всей серьезности положения, милая моя. Время идет, но ты до сих пор не беременна. Лишь это имеет значение. — Он приблизился и медленно обходил меня. — И это — исключительно твоя вина. Мне все равно, в какие игры играет мой сын, но раздвигать ноги — твоя прямая обязанность.

Я не выдержала, подняла голову:

— Я жена, а не шлюха.

Тенал улыбнулся, и от этой улыбки меня морозило:

— Ты будешь тем, кем скажут. И станешь делать то, что скажут. Знаешь, красавица моя, история знает случаи, когда обязанности сыновей приходилось выполнять отцам. Один Тенал или другой Тенал… Не слишком важно. Один дом, одна кровь, одна прямая ветвь. Все это не имеет значения для династии, когда важен результат.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я отшатнулась и даже попятилась. Не верила, что слышу все эти невозможные слова. Тугой корсаж казался особенно тесным и не давал вздохнуть. Я задыхалась, хватала ртом воздух, понимая, что вот-вот могу лишиться чувств.

Максим Тенал лишь желчно оскалился, взгляд полоснул ножами:

— Я еще в силах, дорогая моя. И с легкостью могу занять место своего сына. И сделаю это, если понадобится. Мне плевать, в какие брачные игры вы оба играете. Плевать, что ты, безродная, возомнила о себе. Ты не шлюха? — он расхохотался. — Какие громкие заявления! Ты, видно, не можешь понять одну простую вещь: сама по себе — ты ничто. И цена тебе — пыль. Без ребенка, без наследника, ты никому не нужна. Ни Императору, ни мне, ни моему сыну. И не надейся, что тебе просто позволят вернуться в свою дыру. Я никогда не допущу, чтобы подобным образом запятнали честь моего дома. Подумай об этом… Хорошенько подумай...

Он сделал шаг к двери, но остановился, обернулся:

— Я даю тебе два месяца, деточка. И если ты не понесешь — это будет только твоя вина. И разговаривать мы станем уже совсем иначе. Тебе не понравится.

Он опять направился к двери, но снова обернулся, и у меня оборвалось сердце.

— Надеюсь, у тебя хватит ума понять, дорогая, что мой сын не должен ничего знать об этом разговоре? Визит не скрыть. Скажешь, что я проявлял отцовское участие. И будь весела, кислая мина не к лицу новобрачной. — Тенал уже подошел к двери, но снова остановился: — Два месяца, запомни. Я не стану шутить.

Я стояла, закаменев. В это мгновение хотела впрямь превратиться в камень. Чтобы остановилось сердце, замерло дыхание. Чтобы я перестала мыслить и чувствовать. Ноги держали ровно до тех пор, пока не исчез из вида край рыжей мантии.

И будто полоснули бритвой по сухожилиям под коленями.  Я осела на пол под шорох своей юбки, рухнула и смотрела в одну точку. Но не видела ничего. Перед глазами плыло, в ушах звенело. Меня будто парализовало. И ни единой мысли — холодный черный вакуум.

Индат вбежала, кинулась передо мной на колени, схватила мои руки:

— Госпожа моя!

Я не шелохнулась, ни единый мускул не дрогнул на моем лице. Я будто утратила контроль над собственным телом, не чувствовала касаний Индат.

— Госпожа моя!

Она трясла мою руку. Сильнее и сильнее. Уже с каким-то паническим остервенением. Заглядывала в лицо, и я видела ужас в ее блестящих увлажнившихся глазах.

— Госпожа моя! — Индат медленно отстранилась, зажала рот ладошками. Покачала головой, и слезы сорвались с ресниц: — Что он сделал с вами, госпожа моя? — Она вновь коснулась моей руки: — Я найду управляющего. Позову медика!

Я с трудом нашла в себе силы разомкнуть губы:

— Не надо медика, Индат — он не поможет. И, тем более, этого полукровку… — Я с усилием оттянула ворот корсажа: — Сними. Сними это с меня — мне нечем дышать.

Индат кинулась мне за спину, нащупала автоматические крючки, и тугой корсаж тут же ослаб, развалившись, как разрезанный дольками плод. И из меня будто вынули стержень. Я обмякла, согнулась. Уткнулась лицом в ладони и шумно дышала. Но слез не было. Ни единой слезы.

Индат привычным жестом поглаживала меня по спине:

— Госпожа, нужно встать.

Я, правда, не понимала. Заглянула в ее лицо:

— Зачем?

— Не к лицу госпоже сидеть на полу.

Я даже усмехнулась:

— Какая я госпожа?.. Я более вещь, чем ты. Индат.

— Вот глупости, госпожа!

Она пыталась поднять меня, но я качала и качала головой:

— Если бы ты только слышала, что он говорил. Если бы слышала!

Индат оставила свои попытки, сложила руки на коленях:

— Я слышала. Все слышала…  Я специально неплотно закрыла дверь.

Я снова усмехнулась, подняла голову:

— Значит, ты все понимаешь… Это не люди, Индат. Это чудовища. Все они. Здесь нет людей. Ни единого человека. Я убью себя, если этот страшный старик сделает то, что обещал.

Она поджала губы, подалась вперед, снова хватая мою руку:

— Но ваш муж… он не позволит.

— Мой муж? А где он, мой муж? Я не знаю, что хуже: когда он вспоминает обо мне, или когда забывает.

Она с силой сжала мои пальцы:

— Он любит вас.

— Замолчи, Индат.

— Я это чувствую.

— Замолчи! Что ты можешь знать о любви? Откуда? Мой муж — такое же чудовище, как и его высокородный отец. Они могут лишь приказывать и унижать.

— Господин хочет помириться с вами, разве это не понятно? А все эти подарки!

Я покачала головой:

— Все это не имеет значения. Всего лишь предметы, которые можно дать, а можно и отобрать. Я даже не считаю их своими. Мне было бы достаточно искренних слов. Слов, в которых  я бы не усомнилась. Они значат намного больше. Но здесь не знают, что такое чувства. И, тем более, что такое честность. Он прав, этот ужасный старик: я — никто, и цена мне пыль. Я задыхаюсь здесь, Индат. Я несчастна здесь. Настолько, что охота умереть.

— Не говорите так! Я верю, что все обойдется.

Индат вновь попыталась меня поднять. Я не противилась, встала на неверных затекших ногах. Меня морозило и, казалось, этот безжалостный холод сковал внутренности.

— Я хотела полюбить его Индат. Принять ту судьбу, которую мне дали. Со всей честностью. Я готова была ее принять, — я приложила кулак к груди, — потому что замирало что-то вот здесь с той самой проклятой первой встречи. Ведь это не просто так… Но он все растоптал. Он ненавидит меня. За безродность. За то, что меня навязали. И я сама себя ненавижу! За то, что забылась! За то, что посмела на что-то надеяться! Мы среди чудовищ, Индат! Они повсюду. И мой муж — всего лишь одно из них!

Слезы все же покатились.  Я отвернулась, обводила взглядом комнату, которую опрометчиво считала своей. Нет, здесь не было ничего моего. Ничего, чего бы я не могла лишиться в любой момент. Ни вещей, ни моей Индат, ни, кажется, даже собственной жизни. Старый Тенал отчетливо дал понять, что и ее я могу потерять. Я скользнула взглядом по приоткрытой двери и захлебнулась судорожным вдохом.