История и память - ле Гофф Жак - Страница 65

В XV в. историки-гуманисты закладывают основы светской исторической науки, свободной от мифов и вмешательства сверхъестественных сил. Известнейшим в это время является имя Леонардо Бруни (1369-1444), канцлера Флоренции: в своей «Истории Флоренции» (до 1404 г.) он игнорирует легенды об основании города и ни разу не упоминает о вмешательстве провидения. «Благодаря ему был проложен путь к естественному объяснению истории» [Fueter. I. Р. 20], а Ханс Барон имел все основания говорить о «Profanisierung»³⁸⁹ истории.

Отказ от псевдоисторических мифов сделал возможной длительную полемику по поводу мнимых троянских корней франков. Этьен Паскье в «Поисках Франции» (первая книга вышла в 1560 г., а десять книг посмертного издания - в 1621 г.), Франсуа Отман в своей «Франко-Галлии» (1573), Клод Фоше в «Галльских и французских древностях до Кловиса» и Ланселот Попел иньер в «Очерке новой истории французов» (1599) один за другим ставят под сомнение троянское происхождение франков, а Отман убедительным образом поддерживает версию о германском их происхождении.

В этом прогрессе исторического метода нужно особо подчеркнуть роль Реформации. Вызывая дискуссии, посвященные истории христианства и чувствуя себя свободными по отношению к авторитарной церковной традиции, протестанты способствовали развитию исторической науки.

Наконец, историки XVI в., и особенно французские, чья деятельность протекала во второй его половине, подхватили факел образованности, зажженный итальянскими гуманистами Кватроченто. Гийом Бюде своим трактатом о римских деньгах «De asse» (1514) вносит значительный вклад в нумизматику. Жозеф Жюст Скалиже (1540-1609) в «De emendatione temporum» (1583) рассуждает о хронологии. Протестант Исаак Сазобон (1569-1614), этот «редкостный эрудит», в «Исправлениях» (1612) возражает одному из самых правоверных католических кардиналов - Цезарю Барониусу (1588-1607) в связи с его «Церковными анналами», а фламандец Жюст Липе³⁹⁰(1547-1606) также обогащает историческое знание, особенно в областях филологии и нумизматики. Растет число таких словарей, как «Thesaurus linguae latinae» Robert Estienne (1531) или «Thesau linguae grecae» его сына Henri; фламандец Gr ter (1560-1627) публи кует первый «Corpus» надписей, к которому Scaliger составляет указатель. Наконец, не нужно забывать, что XVI в. привнес в историческую периодизацию понятие века³⁹¹.

В то время как гуманисты - в подражение античным мыслителям - стремились удержать историю в сфере литературы, несмотря на возрастание уровня образованности, некоторые из выдающихся историков XVI и начала XVII в. подчеркнуто отличали себя от литераторов. Многие из них были юристами (Воден, Винье, Отман), и эти «ученые люди в мантиях» предвосхищают историю «философов» XVIII в. [Huppert. Р. 188]. Дональд Келли показал, что история истоков и природы феодализма начинается не с Монтескье, а с дискуссий между эрудитами XVI в.³⁹²

Новая история, которую стремились создать великие гуманисты конца XVI и начала XVII в., в первые десятилетия XVI столетия подвергалась беспощадным нападкам и считалась проявлением свободомыслия. Результатом стал возрастающий разрыв между образованностью и историей (понимаемой как историография), отмеченный Полем Азаром³⁹³. Образованность добилась решительных успехов в эпоху Людовика XIV, тогда как история пребывала в глубоком упадке. «Ученые XVII века не интересовались важнейшими вопросами всеобщей истории. Они составляли глоссарии, как это делал большой крючкотвор дю Канж (1610-1688). Они, как Мабильон, писали жития святых; как Балюз, издавали источники по средневековой истории (1630-1718); как Вайян, изучали деньги (1632-1706). Короче говоря, они в большей степени тяготели к исследованию древностей, чем к исследованиям историческим» (Ibid. Р. 185).

Особое значение приобрели два начинания. Оба относятся к сфере коллективных поисков: «Большим новшеством стало то, что в цар ствование Людовика XIV получение образования осуществлялось в коллективных формах» [Lefebvre G. Р. 101]. Действительно, это стало одним условий образованности (эрудиции).

Первым начинанием является творчество иезуитов, инициатором которого был отец Хериберт Розвей (Розвейде), умерший в Анвере в 1629 г. Он составил своего рода каталог рукописных жизнеописаний святых, хранящихся в бельгийских библиотеках. Основываясь на этих материалах, отец Жан Боллан вынудил свое высшее руководство одобрить план публикации жизнеописаний святых и агиографических документов, упорядоченных в соответствии с календарем. Таким образом, возникла группа иезуитов, специализировавшихся в области агиографии, названных болландистами и опубликовавших в 1643 г. два первых, датированных январем, тома «Acta Sanctorum»^{394 395}. Болландисты и сегодня полны активности в той области, которая продолжает пребывать на первом плане в сфере образованности и исторических исследований. В 1675 г. некий болландист, отец Даниэль ван Папенбрук опубликовал в начале второго, датированного апрелем, тома «Acta Sanctorum» диссертацию «О различении истинного и ложного в древних пергаментах». Однако Папенбрук не был удачлив в применении своего метода. И стать подлинным основателем «д₁и₅-₆ пломатики» довелось некоему французскому бенедиктинцу - дому Мабильону.

Жан Мабильон принадлежал к другой группе, наделившей ученость собственными грамотами на благородство, - к группе бенедиктинцев, относившихся к подвергшейся реформе конгрегации Сен-Мор, которая превратила в то время Сен-Жермен-де-Пре в Париже «в цитадель французской учености». Программа их деятельности была разработана в 1648 г. Люком д'Ашери. Охваченная ею сфера включала жития греческих и латинских отцов церкви, историю церкви, историю ордена бенедиктинцев. В 1681 г. с целью опровергнуть Папенбрука Мабильон опубликовал «De re diplomatica», где изложил правила дипломатики (изучения «дипломов») и критерии, позволяющие установить подлинность общественных и частных актов. Марк Блок не без некоторого преувеличения признал «1681 г., год публикации "De ге diplomatica"», великой датой в истории человеческого разума» [Bloch. Р. 77]. Мабильон главным образом разъясняет, что сопоставление двух независимых источников позволяет установить истину и, будучи вдохновлен Декартом, применяет принцип, в соответствии с которым «повсюду следует составлять настолько исчерпывающие списки и столь всеохватные обзоры», чтобы «можно было быть уверенным в том, что ничего не упущено»³⁹⁶. Сохранились два анекдота, которые показывают, до какой степени при рубеже XVII и XVIII в углубился разрыв между историей и ученостью. Когда официальный историограф Людовика XIV отец Даниэль, которого Футер называет все же «добросовестным тружеником», готовился писать свою «Историю французского ополчения» (1721), его привели в Королевскую библиотеку и показали 1200 работ, которые могли быть ему полезны. В течение часа он просмотрел некоторые из них, а затем заявил, «что все эти вещицы представляют собой ненужные бумажки, в которых он не нуждается для написания своей истории». А аббат де Верто (1655-1735), только что закончивший работу, посвященную осаде Родоса турками, увидев принесенные ему новые документы, отказывается от них со словами: «Моя осада завершена!»

Деятельность по распространению учености продолжалась и растянулась на весь XVIII в. Работа же в области истории, на какое-то время заглохшая, была оживлена главным образом в связи с дискуссиями по поводу происхождения - германского или римского -французов, французского общества и его институций. Историки вновь принялись за поиски причин, увязывая при этом внимание к учености и интеллектуальную рефлексию. Этот союз - несмотря на некоторую несправедливость, допущенную по отношению к XVI в., -подтверждает мнение Коллингвуда: «Если признать, что Гиббон и Моммзен являются историками в строгом смысле этого слова, то до XVIII в. историков как таковых не было», иначе говоря, не существовало автора какого-либо «исследования, которое одновременно было бы критическим и конструктивным, предметом которого являлось бы прошлое, взятое в его целостности, и методом которого стала бы реконструкция прошлого на основе как письменных, так и иных документов, проанализированных и проинтерпретированных в критическом духе»³⁹⁷. Анри Марру, со своей стороны, подчеркивал: «Ценность Гиббона (знаменитого английского автора "Истории упадка и крушения Римской империи", 1776-1788) состоит именно в том, что ему удалось осуществить синтез вклада классической учености в том ее виде, какой она постепенно обрела начиная со времени первых гуманистов и вплоть до бенедиктинцев Сен-Мора и их соперников, и смысла - глубоко понятого им благодаря его постоянному обращению к работам философов - великих проблем человечества, рассматриваемых во всей их полноте и широте» [Маггои, 1961. Р. 27].