Золярия (СИ) - Хан Владимир Феликсович - Страница 38

– И что они должны были объяснить?

– Знамо чего... Как жить правильно надо... Про законы справедливые... Сам рассуди: какой вред от простого хулиганства бывает и какой от лжи образуется.

– И какой? – у Ивана появилось любопытство, он не ожидал от простого алкаша подобных сентенций.

– Знамо какой! От хулиганства кому вред? – задал он вопрос и сам же на него ответил. – Только тому, которого обижают. А от вранья – всем людям худо. Потому как ложь является... – мужик старательно пытался вспомнить, вероятно, когда-то услышанное выражение. – Социлярно опасной. Во как! Понял?

– Социально опасной? – уточнил Иван.

– Во, во... Я и говорю... Очень опасное зло, прямо социлярное!

– И чем же оно так опасно?

– Ну ты даёшь? А ещё княжич! – было видно, что мужик удивился искренне. – У русских правда почитается, честность в почёте... Стало быть, если ты лож учиняешь, то всем честным гражданам в рожу плюёшь. А за такое непотребство Князь может огнём пытать и голову отсечь.

– За что я награждён таким папашей? Зверь тоталитарный! Никакой толерантности!

– Ты бы прежде чем Великого Князя хаять, русский язык выучил сначала, а то какие-то иноземные слова бормочешь. Тьфу! А ещё княжич... Слушать тошно...

– Ты с кем разговариваешь, холоп, быдло пьяное?! – Ивана подмывало выдать хороший мае-гери[1] в наглую опухшую рожу, но развитое чувство самосохранения не одобрило сей позыв.

Во-первых, он уже не бравый унтерштурмфюрер, а во-вторых, неизвестно как на такое отреагирует отец, Великий Князь. С братьями всё понятно, особенно со старшим – навешает затрещин и не вспомнит о толерантности.

Да и соперник...

Хоть и с похмелья, а уж больно здоров. Это тебе не беззащитные пенсионеры-консерваторы на Золярии.

– Никакой я не холоп! Я – вольный русский человек, и ты, сопляк, меня поносить не смеешь. Сам Илья Иванович говорил, что русский человек должон быть гордым и никому не спускать обиды! Понял? – гордый алкаш сплюнул под ноги удивлённому княжичу и пересел на лавку подальше, к девице. – Не о чем нам толковать, раз ты родителя не почитаешь... Слова русские выучи сперва... Тьфу!

[1] Удар ногой вперёд, который является одним из основных поражающих ударов техники ног в каратэ-до.

Тридцать вновь прибывших заключённых стояли в одну шеренгу вдоль пыльной дороги.

По ней расхаживал старший надсмотрщик и, глядя себе под ноги, монотонным гнусавым голосом зачитывал правила, которые должен выполнять каждый заключённый. Он бубнил слова настолько монотонно, без всяких коннотаций, что с непривычки было трудно уловить смысл сказанного и приходилось значительно напрягаться, чтобы запомнить хотя бы общую суть, в надежде потом что-то переспросить или додумать логически.

Иван напрягаться не привык, а потому мало что понял из объяснений, а в конце вообще перестал вслушиваться в неразборчивую речь.

Последнее, что сказал надсмотрщик, это то, что сейчас их группу вновь прибывших, рассортируют по бригадам и отправят на работу.

Наконец инструктаж закончился, и гнусавый надсмотрщик, не поднимая головы, ни на кого не взглянув, развернулся и пошёл по дороге к караульной избе.

На дорогу вышли бригадиры и принялись отбирать работников в свои бригады. Иногда около какого-нибудь здорового новичка останавливались сразу два, а иногда и больше бригадиров, желавших заполучить крепыша в свою бригаду. Спор длился не долго. После нескольких фраз, если не удавалось прийти к согласию, просто подбрасывался медный пятачок, и тот, кому выпадал счастливый жребий, забирал новобранца себе.

«Варвары! Разыгрывают... Как скотину на ярмарке...», – подумал Иван. – «Никакого уважения к человеческой личности...».

Постепенно длинная шеренга укорачивалась и укорачивалась, пока не стала состоять из четырёх престарелых доходяг и Ивана. Это удивило его. Он был далеко не хлипкого десятка, но почему-то его не выбрали первым?

Наконец прибежал запоздалый бригадир и, чертыхаясь на весь белый свет, забрал то, что осталось. Свой новый начальник Ивану не понравился. Он был высок, вровень с Иваном, жилист и имел очень неприветливый, какой-то цепкий оценивающий командирский взгляд. Полосатая роба – выцветшая и в многочисленных штопках – указывала на немалое время, проведённое хозяином на этом карьере.

– За мной... – коротко бросил старожил карьера и, не оглядываясь, повёл своё приобретение к огромному по площади, но не глубоком карьеру.

Там его ждала построенная в три шеренги бригада. Полосатые каторжане топтались на месте и вяло переговаривались, но когда бригадир вместе с новичками приблизился, выровняли строй и замолчали, приняв стойку смирно.

– Встать в строй! – приказал бригадир новичкам, а когда Иван вместе с четырьмя доходягами занял положенное место в полосатом строю, продолжил. – Сегодня нам поставлена задача расчистить шестой отвал. Там случился небольшой оползень, и техника не может к нему пробиться. Инструктаж закончен. Мужики покажут... – уточнил он для новеньких. – Приступить к работе. Кто не хочет работать – идите вон к тем кустикам, дрыхните... – бригадир показал на группу чахлых кустов в метрах ста, на самом краю карьера.

Заключённые поспешили к дощатому сараю, где хранились тачки, лопаты и другой необходимый инструмент.

Иван растерянно топтался на месте. Зачем работать, если бригадир разрешил отдыхать в тени под кустами?

– Чё застыл, княжич? – Только сейчас Иван увидел, что не пошёл на работу ещё один каторжанин, шустрый и с виду разбитной хлопец, похоже, одного возраста с ним, но уже в старой замызганной робе. – Айда в тенёк, – парень потянул Ивана за рукав. – Здесь без дела стоять не велено.

Они поднялись из неглубокой ямы, зашли в тень под кусты, и напарник Ивана по безделью тут же вытянулся на жёсткой траве, водрузив ноги на толстый сук рябинового куста.

– Располагайся, – бросил он Ивану. – Меня, кстати, Костей зовут, – представился парень и протянул руку. – Будем знакомы.

– Иван, – ответил княжич и пожал протянутую руку.

Костя надвинул на глаза полосатую шапочку и сказал:

– Спи. У нас до обеда пять часов, на весь оставшийся срок выспаться можно. Когда ещё такая лафа наступит?

Иван послушно улёгся рядом, так же закрыл лицо шапочкой, но спать не хотелось.

«Что за каторга такая, где можешь не работать, если не хочешь?», – размышлял он.

Но как ни старался, не мог найти объяснения таким странным порядкам.

Постепенно, незаметно, но морфей, всё же, утянул его в своё царство...

Проснулся Иван от резких громких звуков. Щуплый мужичок в полосатой робе каторжанина усердно бил молотком по толстой листовой железяке, висевшей на высокой глаголине, что торчала у дороги.

– Это что? – спросил Иван у надсмотрщика, когда их вели на карьер, мимо этой конструкции.

– Виселица, – ответил надзиратель, но таким тоном, что уточнять, зачем на ней висит кусок железа, не захотелось – теперь и так стало очевидным предназначение конструкции.

«Средневековье!», – подумал Иван. – «Папаша – законченный ретроград. Почему не установить мощные динамики?».

Звон разбудил и Костю.

– Обед, – сказал он, сладко потягиваясь. – Пойдём на построение.

Они поднялись и не спеша побрели к длинным баракам, что виднелись в километре от карьера. Когда бездельники подошли к зданию столовой, то вся их бригада уже стояла у входа.

– Ещё раз задержите бригаду – выпишу карцер, – пообещал бригадир.

– Виноват, – ответил Костя и метнулся к строю.

– Виноват, – повторил Иван и последовал примеру товарища.

То, что он должен так ответить, Ивану подсказала память. На любое замечание командира надо отвечать соответственным образом. Так было и на службе в боевом крыле молодёжной секции Либеральной партии Золярии.

– Направо! В колонну по одному, бегом марш! – скомандовал бригадир, и вся бригада, по одному устремилась к умывальникам.