Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 125

Старшему много-много раз приходилось обнимать молодых, крепких мужчин. Приходилось брать их, порой силой. Взаимен он получал страсть. Похоть. Но ни разу молодой, сильный мужчина не приходил к нему в объятия, полный любви. Любви к нему, Старшему. Даже Михаил и Олег видели в нем господина, но не… возлюбленного.

А для Младшего он был именно возлюбленным. Серые глаза ясно говорили об этом. И это был не влюбленный раб, не влюбленный сабмиссив, это был даже не партнер, это был именно возлюбленный, во многом сильнее Старшего, но страстно желавший отдать ему себя, чтобы слиться с ним воедино. Любви все равно – кто сильнее, кто слабее, потому что она всё объединяет, все покрывает собой.

Они повалились на кровать, но Младший тут же отпрыгнул от Старшего с грацией хищника. Он встал на четвереньки, невероятно эффектный в своей сбруе, провел языком по губам, и Старший принялся торопливо сбрасывать с себя одежду. Он без слов понимал, чего хочет Младший. Точнее, чего хочет молодое, полное жизненных соков тело, истосковавшееся по сексу, и не просто по сексу, но сексу, полному любви. Пусть резкому, грубому, даже низменному сексу. Тело не знает другого. Тело вылеплено из праха. Но оно тоже жаждет любви, любви, которая ему доступна.

У Старшего внутри все как будто взорвалось. Младший предлагал ему себя. Себя! Не как раб. А как возлюбленный. Это тело, так красиво перетянутое сбруей, умоляло о том, чтобы его взяли. И не только тело. Не только. Младший как будто говорил ему:

– Ты по-прежнему сильный! Сделай! Сделай это! Я так хочу! Изгиб спины, чуть приподнятая светлая голова как будто говорили: «Я так хочу!» Старший не мог и не хотел противиться этому желанию. Он с рычанием вошел в Младшего. Медленно, безжалостно, жестко. Потому что так хотел Младший. И потому что он сам тоже так хотел. Именно так. Любовь приходит через боль. И тело, если любит, тоже должно испытать боль. Чтобы обрести любовь Потому что иначе не бывает. Или бывает, но не в их случае. Мускулистая спина Младшего напряглась, выгнулась, на ней четко прорисовались напряженные мускулы, позвонки, Старший крепко обхватил загорелые ягодицы, упиваясь их округлостью, упругостью, затем провел руками по крепким, гладким бедрам… Да, тело Младшего стало еще лучше. Холеное, гладкое, мускулистое, красивое. И Старший понимал, что всё это предназначено только для него. Для него. И он сходил с ума от этого осознания. Ему было сейчас плевать, трахался ли Младший все это время с кем-то, он даже понял бы, если бы Младший подставлял кому-нибудь задницу… Понял бы… Но он чувствовал: никто не входил в Младшего. Никто. Давно уже. Что бы там ни было у Младшего, и с кем ни было когда-то – это не имело значения. Младший берег себя для него. Младший старался для него. Потому что Младший любил его. Его! Старший всегда говорил себе, что Младший его не любит, что он влюблен в его лютого врага. И все же в глубине сердца, полного клокочущей тьмы ненависти и отчаяния, мерцал огонек надежды, что Младший любит его. Не как покровителя, наставника, Господина. Просто любит. Как любят люди. Обычной любовью, не преходящей никогда. Любовью, которую ничто не в силах уничтожить и которая обязательно прорвется сквозь грозовые облака тьмы и безнадежности. И сейчас он знал: Младший любит его. Любит. Именно так. Как и он – Младшего. А Младший, стоя на четвереньках и слегка задрав голову, изнывал от нетерпения. Если бы Старший видел сейчас его взгляд, он бы поразился. Возможно, даже испугался бы. Это был хищный взгляд голодного льва, готового растерзать всех и вся. И в то же время этот взгляд был полон любви и надежды. Тело Младшего снова жаждало боли. Не той извращенной боли, которую оно знало слишком давно и слишком хорошо, оно жаждало боли, через которую в тело входит любовь. Младший не принадлежал к тем молодым красавцам, которые холят и лелеют свое тело из самолюбования и желания быть привлекательными. Пусть и он был не чужд самолюбования, при всей своей отрешенности, но в последние месяцы он берег свое тело именно для Старшего. Поначалу неосознанно, а потом все более и более ясно осознавая это. Ему хотелось, чтобы Старший насладился им. Насладился по-настоящему, так, как хотел бы. И он был уверен, что всё будет не так как прежде. Не так. Если Старший примет то, что всё теперь изменилось. Когда Старший отбросил ошейник, которым Младший намеренно его искушал, заставляя сделать выбор, то Младший понял: тот принял. Принял перемену, которую не смог принять Йен. Принял то, что сейчас перед ним на четвереньках стоит не сабмиссив, готовый к полному подчинению, но равный, готовый отдать ему себя. Боль – настоящая, желанная, мощная, разрывающая – боль, предвестница наслаждения, пронзила Младшего сзади. Он выгнулся и утробно зарычал. Зарычал не как человек, в этом рычании было нечто потустороннее, но не было ничего зловещего, дьявольского. Это было другое. Совсем другое. Полное жажды любви. И боль растворялась в любви, по мере того, как он все сильнее чувствовал в себе Старшего, двигавшегося плавно, но неумолимо и все увеличивавшего темп. Разрывы боли становились все чаще и все слабее, они как будто гасли в теплом океане, накатывавшими могучими волнами и уносившими в бескрайний простор, прочь от пустынного берега, где на безжизненных песках лежат скелеты и бродят зловещие призраки, ищущие блеск золота, власти и самоупоения. Ничего этого не было в океане, где они оказались вдвоем, только вдвоем, где каждый отдавал другому себя, всего без остатка, растворяясь друг в друге, становясь единым целом, одной вселенной, полной сверкания звезд, таинственной жизни и радости. Эта вселенная слишком долго была наполнена зловещей тьмой, от которой были свободны лишь маленькие лагуны с их серыми озерами, но теперь эта вселенная раскрывалась, развертывалась, наполняя собой все бытие. Младший даже не прикасался к своему члену, Старший лишь задевал – все чаще и все резче – чувствительную точку сзади, и Младший почувствовал стремительный прилив оргазма. Он зарычал, а затем издал беспомощный и одновременно чистый, почти мальчишеский крик, переходящий в протяжный стон сумасшедшего счастья. Над ним тоже послышалось рычание, тело Старшего задрожало, как будто переполненное невиданной силой, и он стал изливаться в Младшего. В своего, своего Младшего, который хотел принадлежать только ему. Наконец, хотел этого сам, сам. Потому что любил его. Потому что оба они любили друг друга. *** Ибица, август 2008 года Тайлер Скотт лежал на нудистском пляже знаменитого гей-курорта. На Ибицу он рванул прямо из Льежа, срочно взяв «творческий отпуск» на своем телеканале. Его руководство требовало объяснений, что происходит. Какого хрена Скотт пообещал «сенсацию века», для которой понадобилось гнать в Льеж, через Атлантику, целую съемочную группу, а потом все вдруг внезапно изменилось, закончившись грандиозной пьянкой съемочной группы в снятых специально для нее за бешеные деньги номерах в шикарном отеле и необъяснимым трехдневным исчезновением самого Скотта, который потом объявился, и вид у него был жалкий, напуганный. Он заявил, что «всё накрылось, ничего не будет», и тут же нагло затребовал себе отпуск. Другой на месте Скотта был бы тут же уволен. И, возможно, телеканал стребовал бы с проштрафившегося сотрудника неустойку за понесенные расходы. Но Тайлер Скотт всё-таки был не рядовым репортёришкой. Он был «звездой» канала. Пусть не самой яркой, но звездой. Да еще после его каминг-аута, спровоцированного знаменитым Хейденом, увольнять его было делом хлопотным. Все знали, что Скотт – полное говно, которое тут же подключит к делу многочисленные правозащитные и прочие организации, а те с радостью поднимут вой из-за «гомофобии» на одном из ведущих американских каналов. Словом, телебоссы не торопились бросать говно на вентилятор, а предпочли дать ублюдку отпуск, которого он требовал, а уж потом, после отпуска, разобраться, что всё-таки случилось и в зависимости от этого принимать решения. Сам же Скотт, после личного знакомства с «рыжим маньяком», который пусть и не тронул его даже пальцем, но своими угрозами и взглядом зеленых глаз, в которых было нечто звериное, вселил в прожженного и видавшего виды репортера такой ужас, что тот мысленно попрощался с жизнью и готов был решительно на все, чтобы спасти свою драгоценную шкуру, сбежать на край света, забиться в какую-нибудь дыру и жить там тихо как мышь. Но когда он получил свободу, то страх не то чтобы прошел, просто Скотту стало казаться, что все не так уж плохо. Хотя было и плохое. Когда Скотт позвонил Хейдену, чтобы попробовать стрясти с него еще пять миллионов за «моральные страдания», тот просто повесил трубку. И это было плохо. Но Хейден уже перевел на счета Скотта десять миллионов долларов. И это было хорошо. Теперь нужно было отдохнуть, продумать линию поведения. Утрясти проблемы с руководством канала. Скотт не сомневался, что у него это получится. Связываться с ним не решатся, сработает страх перед «говном на вентиляторе». А потом стоит попытаться снова поговорить с Хейденом и попытаться стрясти с него еще миллион-другой. Ну, сколько получится. Хоть сколько-то. Да, Скотт теперь ни при каких обстоятельствах не пустил бы в ход попавшие ему руки копии документов и сведения, которыми с ним поделился Хейден. Он понимал, что подпишет себе смертный приговор. Возможно, Хейден и не решится на подобное. Даже скорее всего не решится, слишком большой он чистоплюй, несмотря на все свои сомнительные делишки в обезьяньих джунглях и русских медвежатниках. Но перед мысленным взором Скотта стояли изумрудно-холодные глаза Киллерса. Глаза вампира. Нет, не вампира, в них было что-то другое. Но даже более пугающее, хищное, безжалостное. Киллерс, не тронувший его даже пальцем, наводил на Скотта поистине священный ужас. Он никогда не хотел бы встретиться с этим человеком. Хотя… Скотт вдруг подумал, что не прочь был бы отдаться Киллерсу. Такому сильному, такому пугающему… Гей-радар Тайлера Скотта обычно его не подводил. Но в случае с таинственным Киллерсом он странно барахлил. Киллерс не был геем. Но все-таки что-то говорило Тайлеру: был. Мысль отдаться Киллерсу пришла, когда Тайлер нежился на нудистском гей-пляже Ибицы. Перед этим он нюхнул порошка, который заволок его сознание мечтами о зеленоглазом Киллерсе. Увы, Киллерса здесь не было. Зато Скотт познакомился на Ибице с двумя парнями-итальянцами. Такие крутые мачо. Черноволосые с крепкими тренированными телами, красивой растительностью на торсах. Точнее, сказать, не Скотт с ними познакомился, а они сами проявили инициативу. Минувшей ночью в гей-баре, где Скотт напивался, приглядываясь к заполнившим бар молодым и не очень молодым мужчинам и прикидывая, с кем бы можно было бы провести ночь. Кого трахнуть. Или кому отдаться. Там и появились эти двое итальянцев. Итальянцы на испанской Ибице? Что у них, в Италии, мало своего моря? Впрочем, неважно. Но Скотт сразу запал на этих эффектных мачо, так напоминавших ему сицилийских мафиози-убийц, какими их обычно показывают в голливудских фильмах. Он хотел их. Черт он, он очень хотел их! Точнее, хотел отдаться им. Сразу двоим. И они вроде бы были не против. Но потом вдруг словно растворились в воздухе, назначив встречу на завтра, на нудистском пляже. В ту ночь Тайлер трахал какого-то молодого англичанина. Все бы ничего, но у англичанина оказалась совершенно белая задница, да еще покрытая красноватыми прыщами, Тайлер не терпел таких задниц. Ему нужны были крепкие, загорелые ягодицы, которые можно так упоительно мять… Вот как у тех сицилийских мафиози. Тайлер тогда вдохнул еще порошка и представил себе, что трахает не прыщавую жопу бритиша, а загорелую, крепкую, упругую жопу красавца-итальянца. Ничего, завтра. Завтра… Завтра… Тайлер опасался, что итальянцы его продинамят. Но те появились. На нудистском пляже, совершенно голые. От их великолепных членов, от их фигур – не таких, какие бывают у качков, часами ошивающихся в фитнес-клубах, а борцовских фигур: сильных, мощных, и в то же время гибких, грациозных. Тайлеру тут же предложили глотнуть бренди. Он отказался было: пить бренди на жаре… Но выпил. Слишком настойчивыми были взгляды итальянцев с глазами, черными как ночь. А потом итальянцы зашептали ему на ухо. Понятно, что на пляже прилюдно это было бы рискованно. А вот в тех кустах… В кустах Тайлер с наслаждением вдохнул порошка. Сознание поплыло. – Купаться! – радостно воскликнул один из черноглазых мачо. Тайлера, который уже с трудом держался на ногах, буквально поволокли к берегу, там как раз была безлюдная бухточка. Его буквально втащили в воду, а он блаженствовал, чувствуя, как его несут сразу два молодых, охуительно сильных красавца. Входят в воду, несут все дальше, дальше от берега…. *** Москва, август 2008 года Михаил и Эрик лежали в постели, утомленные утренним сексом. Эрик взял пульт, включил телевизор. По обыкновению настроил англоязычный канал. «…Тело известного американского репортера Тайлера Скотта был найдено в воде, недалеко от одного из пляжей популярного курорта на испанском острове Ибица. Никаких насильственных признаков смерти на теле не обнаружено. Вместе с тем в крови погибшего найдено высокое содержание кокаина и алкоголя, что, по мнению судмедэкспертов, и стало причиной смерти…» – Ты? – тихо спросил Михиал. – Нет, – бесстрастно ответил Эрик. – Не я. На кой хрен он мне сдался? – Тогда кто? Есть мысли? – Еще бы! – Кто же? – Хейден, – уверенно произнес Эрик, зеленые глаза холодно блеснули. – Заметает следы? – Хотел бы я думать, что так. Но боюсь, что дело хуже. – Что именно? – Хейден вышел на тропу войны. – О чем ты? – нахмурился Михаил. – Пока ни о чем, – пробормотал Эрик и, отключив телевизор, положил на живот ноутбук и углубился в изучение каких-то сайтов… Михаил лежал, прижавшись к любовнику, и думал о чем-то своем. Точнее, сейчас он ничего не думал. Ему было просто хорошо. Хорошо и спокойно. Он и не заметил, как прошел почти час, а Эрик все шарил по каким-то сайтам, писал кому-то странные послания, получал не менее странные ответы… – Вот, смотри. Теперь ты понял? – спросил Эрик, указав на крохотное информационное сообщение на сайте какой-то англоязычной итальянской газеты. *** Сан-Франциско, август. 2008 года Если в Москве было уже утро, то в Сан-Франциско был вечер. На западе горел закат, в городе потихоньку загорались огни, но подсветку Золотых ворот еще не включили, и они казались темными и мрачными, словно мост в ад… Йен одиноко сидел в своем огромном кабинете и читал то же самое сообщение на англоязычном итальянском сайте, что в ту же самую минуту на другом континенте читали Эрик и Михаил. «В отеле Gloria в континентальной Венеции найдено тело Мишеля Вертье без признаков насильственной смерти. Согласно полицейским источникам, умерший занимал высокий пост в спецслужбах Франции, поэтому к расследованию смерти подключены французские власти. Вместе с тем полицейские источники отмечают, что, скорее всего, криминального следа в этой истории нет, у скончавшегося была тяжелая форма панкреатита, что и стало, по всей видимости, причиной смерти. Тем не менее расследование продолжается». Йен слегка нахмурился, но затем расслабился. Понятно, что смерть Вертье будут тщательно расследовать. Заместитель директора службы контрразведки Франции, доверенное лицо президента, которого, по-хорошему, тоже следовало бы отправить на тот свет, но… слишком рискованно. Однако шансы на то, что расследование приведет к Йену, ничтожно малы. Да, они есть. Но риск того стоит. Вертье заслуживал того, чтобы лежать мертвым на дне пропасти. Как и Тайлер он получил то, что заслужил. Итальянская мафия взялась выполнять контракт с Йеном неожиданно ретиво и действовала четко. Но Йен знал, что впереди самая опасная цель. Цель, которая вполне способна превратиться в охотника. Киллерс. *** Москва, август 2008 года – Ты ведь понимаешь, что я тоже значусь в его списке? – Эрик с улыбкой покосился на любовника, положившего свою тяжелую лапу ему на грудь. – Я тоже, – спокойно ответил Михаил. – Ты? – светлые брови Эрика чуть дернулись. – Думаю, он захочет не просто убить тебя. А еще и причинить тебе боль. – Боль? Знаешь, я в своей жизни… – Не физическую боль. – Что ты имеешь в виду? – Ты любишь меня? – темные глаза Михаила внимательно смотрели в горящие изумрудные глаза Эрика. – Люблю. – Тебе будет больно, если я погибну? Изумрудные глаза расширились. В них на долю мгновения мелькнул страх, тут же сменившийся пониманием, а затем стальной, непреклонной решимостью. – Вот и ответ, – успел прошептать Михаил, прежде чем в его губы впились губы любовника, а гибкие, сильные руки сжали его в стальных объятиях.