Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 124

====== 56. СПИСОК ХЕЙДЕНА ======

ГЛАВА 56. СПИСОК ХЕЙДЕНА Подмосковье, июль 2008 года В автомобиле они не обмолвились ни словом. Саша поднял темное стекло, закрывшее их от водителя и сидевшего на переднем пассажирском месте Владимира, и снова прильнул к Старшему. Он рвал его губы, душил в объятиях, поняв вдруг, как безумно истосковался по нему. Для Саши больше никого не существовало. Ни тех, кого он любил прежде, ни тех, кто любил его. Был только он – Старший. Его Старший. Его, его, его… Господи, кажется, никогда Саша не думал так ни о ком. Он всегда считал себя чьей-то собственностью: постоянной или временной. И хотел быть именно собственностью. Да, многое изменилось, особенно когда появился голубоглазый Эм. Но Саша и представить себе не мог, что Старший – сильный, властный, жестокий, всемогущий – будет ЕГО. Что именно ему Саша будет шептать: «Мой-мой-мой!» и рвать его губы, впиваясь в них отчаянно, до боли. И в ответ слышать: «Твой-твой-твой!!» От Старшего! От его Старшего! Никогда он представить себе не мог, что Старший скажет ему: «Твой». Никогда! Их отношения начинались как отношения Господина и раба. А теперь они как будто оказались в другой вселенной, где уже не действовали жестокие законы подчинения, а было нечто другое, что нельзя выразить словами. Даже во время их встречи в тюремной камере не было того, что было сейчас. Это было настоящее безумие. Саша расстегнул брюки Старшего, едва не оторвав пуговицы и жадно заглотнул уже стоявший колом член. Безо всяких ласк, осторожных прикосновений – заглотнул как изголодавшийся хищник, мыча и рыча от восторга. Старший тоже рычал, ему казалось, что он попал в фантастический сон и больше всего страшился, что этот сон растает и он вновь останется один, а Младший растает как призрак. Хотя горячий алчный рот и цепкие объятия говорили, что все это реальность. Временами Младший поднимал глаза, не выпуская изо рта член Старшего, и, наверное, в другой ситуации это выглядело бы комично, если бы не любовь и львиная страсть, вырывавшиеся из светло-серых глаз и сводившие Старшего с ума. Длилось это всего минуту, может быть, чуть больше. Долгое воздержание и бешеная страсть. И вот, Саша уже заглатывал солоноватую сперму: алчно, упоенно, урча от наслаждения. А потом они просто сидели, обнявшись и ничего не говоря друг другу. Им не нужны были слова. Они были вместе. Просто вместе! Наконец, машина въехала в ворота дома. Владимир выскочил и проворно открыл дверь. Старшего встречали словно короля, вернувшегося из похода. У дверей выстроились охранники, прислуга и те менеджеры, что сохранили верность своему боссу в трудный момент. Ближе всех к двери стоял Михаил, одетый, как всегда, в черное. За его плечом Старший с удивлением увидел бледное, напряженное лицо Олега и слегка нахмурился. Тут же он почувствовал легкое прикосновение руки Младшего к своей ладони. Тот словно говорил, что все в порядке, что так и должно быть. Они вместе с Младшим двигались по своеобразному коридору, образованному выстроившимися людьми. Не хватало разве что красной ковровой дорожки. Старший шел впереди, Младший чуть отставал, и его серые глаза скользили по присутствующим, как будто говоря, что власть, которую их обладатель обрел, с возвращением Старшего никуда не делась и не денется. Что касается Старшего, то он выглядел осунувшимся и очень усталым. В волосах заметно прибавилось седины, но нельзя было сказать, что он внезапно постарел. Он держался прямо, в нем по-прежнему чувствовалась сила. Это был все ещё молодой мужчина, немногим за сорок. Мужчина, переживший тяжелое испытание, но всем своим видом показывавший, что ничуть не сломлен. И то, что он потерял несколько килограммов веса не делало его слабее. Уж, во всяком случае, в том, что касалось воли. И все-таки кое-что изменилось. Изменилось существенно и бесповоротно. Это было присутствие Младшего рядом. Никто пока не мог толком сказать, в чем дело. Но таинственную перемену чувствовали все. Когда Старший пожал всем руки, раздался тихий голос Младшего: – Ему надо отдохнуть. Всё – завтра. Это был очень тихий голос. Но его услышали все. И все поняли, что противиться этому решению нельзя. Это понял даже Старший. Его брови чуть дернулись, но он ничего не сказал, всем видом показывая, что его Младший совершенно прав. *** Рим, август 2008 года Йен сидел в маленькой уютной гостиной на небольшой вилле, располагавшейся на юге Рима – неподалеку от древней Аппиевой дороги. Древние стены виллы были увиты плющом и диким виноградом и скрывали от посторонних глаз всё, происходившее внутри. Конечно, Йен куда охотнее отправился бы к Гору в Казиньяно. Но в свои нынешние дела он не мог посвятить Гора. Даже если бы Йен промолчал, Гор все равно догадался бы. И еще у Йена был суеверный страх перед старой пинией… Она, казалось, умела читать мысли. Она знала тайны не только прошлых, но и грядущих столетий. И это пугало Йена. Несгибаемый атеист Йен Хейден стал в последнее время весьма суеверным. По правде говоря, в Италию он прилетел без особой охоты. Ордер на его арест по-прежнему был в силе во всех странах Евросоюза, хотя, судя по всему, его должны были вскоре снять, ведь над этим трудилась целая свора адвокатов Йена. Но в Италии благодаря усилиям Тирини, который по-прежнему занимал пост вице-премьера, ордер не действовал. Хотя и от итальянцев можно было ожидать любой пакости. После случая с Киллерсом Йен не доверял никому. Ему всюду мерещились враги и заговоры. В Италию Йена привел мутный план, зародившийся в его затуманенных алкоголем мозгах, когда он пребывал в запое в роскошном вашингтонском отеле. Йен теперь не пил, но тот самый план не испарился вместе с алкогольным дурманом. Более того, Йен был полон решимости воплотить его в жизнь. Пусть у него отобрали любовь. Но ненависть и жажду мести у него не отнимет никто. Реализация плана упиралась в одну, но очень большую проблему. Прежде деликатными вопросами, которые могли бросить тень на безупречную репутацию Йена Хейдена, занимался Эрик Киллерс. Он справлялся с этим идеально. Но теперь сам Киллерс был одной из главных целей атаки, которую планировал Йен. И оказалось, что Йену было просто не к кому обратиться по столь деликатному вопросу. Шеф его службы безопасности Рамирес никогда не занимался подобными вещами. Он, конечно, понимал, что у его босса есть какие-то особые тайны, но всегда держался в стороне от каких-либо незаконных операций. Таким образом, Рамирес исключался. Больше надежд Йен возлагал на заместителя Рамиреса – Блэрса, который взялся за льежскую операцию, закончившуюся, впрочем, грандиозным фиаско. Да, Блэрс вряд ли сможет переиграть такого аса, как Киллерс. Но, в конце концов, на что-то ведь Блэрс способен! Однако когда Йен вызвал Блэрса для конфиденциального разговора, Блэрс отказался наотрез. Даже баснословная сумма, которую предложил Йен, не смогла соблазнить опытного безопасника. Впрочем, встреча с Блэрсом не была совсем уж безрезультатной. Даже напротив. Блэрс дал Йену контакты людей в Европе, которые, в принципе, могли бы взяться за это дело. Как выяснилось, речь шла об итальянской мафии, с которой Блэрс имел какие-то темные контакты еще в те времена, когда работал в резидентуре ЦРУ в Риме. Йен нахмурился. С итальянской мафией ему связываться не хотелось. А еще его беспокоило, что он вообще пошел на этот разговор с Блэрсом. Конечно, оба они были более чем осторожны, беседовали у шумящего фонтана в саду особняка. Подслушать их разговор со стороны было невозможно. Но у Йена возникла параноидальная идея: а что, если Блэрс его все-таки записывает? Мало ли, что там у него лежит в кармане… В эту минуту в плане Йена Хейдена добавился еще один пункт: избавиться от Блэрса. Как именно – он еще не знал, но решение было принято. И пересмотру не подлежало. На римской вилле Йен встретился с людьми, ничем не напоминавших итальянских мафиози, которых обычно изображают в фильмах. Никаких черных, гладко зачесанных волос, никаких мрачных физиономий. Никакой ауры жестокости и власти. Нет, это были два добродушных на вид человечка средних лет, в скромных костюмах. К удивлению Йена, убежденного, что итальянцы многословны, эмоциональны и бестолковы, беседа с этими добродушными сеньорами была на редкость конкретной и прямой. Итальянцы брались выполнить заказ. Точнее, заказы. У Йена снова возник параноидальный страх, что эта беседа может быть записана, чтобы его шантажировать. Никогда еще Йен, пусть и не считавший себя ангелом с белыми крыльями, не опускался до прямых контактов с темным миром мафии. Но отступать было поздно. Жажда мести оказалась сильнее. *** Москва, июль 2008 года – Всё завтра, всё завтра, – шептали пухлые губы. Старший, замерев, смотрел на своего Младшего, как будто видел его впервые. Когда они, оказались, наконец, в спальне, в их спальне, которая так долго пустовала, Старший замер, как будто не веря своим глазам. Все здесь осталось на своих местах, как будто он покинул спальню лишь этим утром. Но всё изменилось. Нет, не так: изменился Младший, который тем самым изменил всё, решительно всё. Их свидание в следственном изоляторе, секс в тюремной камере уже ясно показали, как многое изменилось в их отношениях. Но теперь они оказались в привычной обстановке. Дома. И если раньше это был дом Старшего, то теперь чувствовалось, что и Младший стал в нем в хозяином. Хозяином трех кругов, угрюмых подземелий и прочего. Для этого не нужны были юридические бумаги. Достаточно было взглянуть на Младшего, чтобы понять: теперь он равен Старшему. А может быть, не просто равен. Старший, замерев, смотрел на Младшего. А тот скидывал с себя деловой костюм с удивительной грацией, причем это была не грация шлюхи, а уже иная грация: грация повелителя. Младший обнажился, демонстрируя Старшему свое тело, которое за прошедшие месяцы стало, как будто, еще более красивым: загар стал сильнее, мускулы более выпуклыми и четкими, плечи – чуть шире, а талия чуть тоньше. Собственно, фигура Младшего и прежде был привлекательной: пусть в ней не было модельной красоты, но она всегда источала удивительную сексуальность, заставлявшую многих вожделеть странного парня-шлюху с необычными глазами-озерами. Теперь Младший был не только сексуален, он был еще и красив. Эту красоту ему придавали небольшие изменения в фигуре, осанке, а главное – изменения в его грации. Это был не раб, прячущийся от мира в туманах своих глаз-озер, это был уверенный в себе молодой мужчина – спокойный, гордый, властный – даже очень властный, но без высокомерия и самолюбования. Про таких говорят: повелитель по природе. И этот мужчина ловкими, привычными, красивыми движениями натягивал на себя сбрую. Это была все та же сбруя, которую он прежде носил. Но теперь она смотрелась на нем совершенно иначе. Это была не сбруя раба, но облачение воина, и не просто воина, но военачальника, готовящегося вести своих солдат в бой. В глубине серых глаз-озер теперь таилась львиная сила, пугающая и притягивающая одновременно. И Старший не мог отвести глаз от открывшейся ему картины. Волосы Саши как будто посветлели – возможно, выгорели за время пребывания на Сицилии, в Африке, да и на достаточно жарком в то лето подмосковном солнце, глаза тоже как будто посветлели, стали ясными, смелыми, но, может быть, просто на них так падал свет. Но Старший понимал, что это не так. Перед ним был тот Младший, которого он давно угадывал в отрешенном поэте-шлюхе. Младший, с которого он упорно и порой жестоко сдирал рабскую шкуру. Младший, который теперь не уступал ему во внутренней силе, более того, превосходил его, одним видом своим доказывая собственное превосходство. И это было то, что надлежало принять Старшему. Или отвергнуть. Именно сейчас наступал решающий момент. Младший достал из шкафа кожаный ошейник с металлическими вставками, задумчиво посмотрел на него, затем перевел взгляд на Старшего. Это был не столько вопросительный, сколько выжидающий взгляд. Старший не шелохнулся. Младший его не торопил. В голове Саши мелькнула мысль о том, что Йен Хейден уже сделал свой выбор. Выбор, который нельзя изменить. Выбор, который навсегда воздвиг между ними невидимую стену, по обе стороны которой погасли огни, которые они прежде принимали за любовь – подлинную, чистую прекрасную. Но те огни, как оказалось, не были любовью. Или были, но любовью переродившейся в нечто холодное, темное, зловещее. А разве может так переродиться настоящая любовь? Неизвестно. Никто не знает ответа. И сейчас настал черед Старшего, который, стоял, замерев, и его темные глаза казались чернее ночи. Младший, не сводя с него глаз, сделал шаг к нему. Затем еще. Еще. В руках он держал ошейник, словно собираясь вручить его Старшему. Он как будто говорил: «Ты сам должен принять решение». Именно те слова, которые Старший так часто ему повторял. И Старший вдруг почувствовал всю тяжесть этих слов. Тяжесть, о которой он прежде не догадывался. Он, привыкший решать, командовать, повелевать, теперь чувствовал смятение. А еще… еще в нем зрело желание не уступать. Не уступать даже частицы своей власти Младшему. Комок тьмы, таившийся в его сердце, вдруг превратился в темный вихрь злобы и ревности. Нет. Не уступать! Он должен быть выше! Он должен обладать всей полнотой власти! Это то, чем он всегда наслаждался! То, ради чего он жил! Он выхватил кожаный ошейник из рук Младшего, желая надеть его на загорелую, сильную, мускулистую шею, а затем резко притянуть к себе того, кто был и должен остаться его рабом… нет… Младшим… И тут пылающий темным огнем взгляд Старшего вновь встретился со спокойным, удивительно ясным взором Младшего. В этом взоре – гордом и безмятежном – не было никакой озлобленности, не было бунта, как не было и желания снова надеть ошейник. Этот ясный взор внезапно разогнал тьму, сгустившуюся в сознании Старшего. Нет! Никогда он не жил ради власти! Власть была способом, средством борьбы с внутренними демонами, и эта борьба часто была уродливой, отвратительной, даже кровавой. Но жил он не ради этого! Он лишь просто мечтал о любви! Казавшейся ему недосягаемой. И эта любовь сейчас смотрела на него. Ясными глазами, полными прозрачности и силы. И Старший понял, что если снова наденет на Младшего ошейник, то потеряет всё, но не приобретет ничего. У него останутся лишь воспоминания о парне с серыми глазами-озерами, блуждающими по неведомым мирам. И не будет ни счастья, ни радости, а любовь будет навсегда отравлена тьмой. Старший должен был отказаться от тьмы, что бушевала в его сердце, заволакивала сознание. Отказаться ради своего любимого – прекрасного и открытого ему, ради любимого, который и сам прошел через ад и столь многим пожертвовал ради Старшего. Старший резким движением отбросил ошейник, который, звякнув, упал на пол, шагнул к Младшему и заключил его в объятия.