Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 123

Все рушилось. Точнее, всё рухнуло. Саша многое прощал Йену. Но этого уже не простит. Саша воспримет это не только как подлость Йена в отношении Мурзина, но и как подлость против себя лично. Это станет последней каплей. Йен это понимал. Понимал отчетливо и безнадежно. Как, наверное, с ужасом понимает человек, падающий с высоты, неизбежность смертельного удара о землю.

В этот момент раздался звонок Тайлера. Насколько можно было понять, после заснятых на видео откровений Киллерс отпустил его на все четыре стороны, причем голос Тайлера теперь звучал вполне бодренько. Но послушать Тайлера, так Киллерс превратил его в кровавый фарш. И теперь этот фарш истерично требовал от Йена еще пять миллионов долларов. Пять Йен уже заплатил Тайлеру в качестве задатка, десять должны были быть перечислены после выхода репортажа. Конечно, никакой репортаж теперь выйти не мог, это понимали оба. Но Тайлер все равно вопил, что требует не только причитающиеся ему десять миллионов, но и еще пять, за моральные и физические страдания. В общей сложности, Тайлер требовал 20 миллионов долларов, угрожая в противном случае опубликовать… Йен даже не дослушал его, коротко послав и отключив звонок. И тут телефон пискнул. Пришло сообщение.

От Саши.

В сообщении было одно слово: «Подлец».

После этого в мессенджере в чате с Сашей появилась надпись: «Отправка сообщений ограничена». Саша заблокировал номер Йена. Да, обойти блокировку можно было тысячами способов. Но Йен понимал, что Саша заблокировал не номер. Саша заблокировал его самого. Своим коротким «Подлец». *** Подмосковье, июль 2008 года Саша чувствовал себя выжатым лимоном. Очередные встречи с помощниками Старшего основательно его измотали. За эти почти два месяца, когда он стал некоронованным принцем-регентом империи Мурзина, Саша незаметно для себя постепенно превратился если и не в полновластного правителя, то в человека, от решений которого зависело очень многое. Иногда судьбы многих миллионов долларов (и это были вовсе не те миллионы, что лежали в сингапурском банке, к которым Саша так и не притронулся). А главное, судьбы людей. Порой у Саши раскалывалась голова от проблем, что излагались в его присутствии, и ему было плевать на всё, лишь бы быстрее добраться до подушки и немного подремать… Но он чувствовал себя принцессой из сказки, которая решает, что ей написать на приговоре: «казнить» или «помиловать». И пишет «казнить», потому что это слово короче, а принцессе лень. Саша понимал, что вот сейчас от его «казнить/помиловать» зависят судьбы людей, живущих в небольших поселках и городках вокруг крупных комбинатов. Решая вопрос об акциях (опять проклятые акции!), он решает вопрос об уровне зарплат этих людей, единственном источнике их дохода. Он, холёный хастлер, чьи руки никогда не знали мозолей, решает судьбы тысяч, десятков тысяч людей! Он был не вправе вершить их судьбы, но ему приходилось это делать. Саша чувствовал в себе силы, и эти силы все прибывали. Но одновременно росла и тяжесть, которая ложилась на его плечи. Он понимал, что его даже щадят, не всё рассказывают. Он так и не узнал, что стало с информатором из окружения Эрика, который сливал людям Йена информацию об их передвижениях. «Это моя компетенция», – кратко сказал ему Эрик. Саша промолчал. Но Саша медленно поворачивал штурвал полузатонувшего гигантского корабля, который построил Старший. Он выводил корабль из мутных, бурных, опасных вод нелегальных финансовых махинаций. Понятно, что такие дела не делались в течение месяца или двух. Но Саше в каком-то смысле повезло. Поначалу «партнеры» Мурзина просто не принимали его всерьез. Они видели, что на капитанском мостике полузатонувшего, но все еще остававшегося на плаву корабля принимаются странные, нелогичные с их точки зрения решения, корабль как будто меняет курс и медленно движется к неизвестной точке назначения. Но в бизнес-кругах были уверены, что корабль Мурзина в любом случае обречен, что он пойдет ко дну уже очень скоро. Никто не видел, что творится на капитанском мостике, а тем более в машинном отделении. Информация оттуда поступала, но благодаря тому, что Владимир вовремя вычислил стукачей, им сливали искаженные данные о происходящем. Таким образом, информация, выходившая наружу, свидетельствовала о том, что менеджеры Мурзина перегрызлись между собой и рвут на части то, что еще можно урвать, а мурзинский любовничек, который был кем-то вроде «смотрящего», не интересовался ничем кроме своей драгоценной персоны и секса. Кстати, чтобы поддерживать этот имидж развращенного и скучающего богатого бездельника Саша довольно регулярно выбирался в гей-клубы и на прочие тематические тусовки. Там он сидел с привычным отрешенным видом, что-то высокомерно изрекал, ни на кого не глядя и отшивая всех, кто пытался с ним заигрывать. И это выглядело вполне правдоподобно. Хотя бы потому что Саше все это было не интересно. Он действительно скучал на этих тусовках. В мыслях у него был Старший – его спасение. И ответственность за то, чем Старший управлял. Саша действительно передал безликому пять процентов акций «Сокоде». И теперь судебная машина завертелась. Рассматривался вопрос об изменении Старшему меры пресечения на домашний арест. Саша ждал этого. Очень ждал. На одном из совещаний с помощниками Старшего он незаметно для себя отключился от темы разговора и принялся набрасывать в планшете:

Мне хочется света

из темных зрачков твоих глаз,

где прячутся тайны

грядущих и прошлых вселенных.

Не надо вздыхать,

что день пролетел и угас,

пусть гибнут миры –

любви не страшны перемены!

Пожар поцелуев

холодным ветрАм не задуть,

и сердце стучит

назло надоевшим разлукам,

по звездным дорогам

любовь продолжает свой путь,

а значит, мы вместе,

и значит, живем друг для друга!

Прошу, не грусти!

Я вновь повторяю слова,

что ты для меня

звездой путеводной сияешь.

Ты любишь меня?

Душа лишь тобою полна!

Тобою одним.

Тобою, любимый!

Ты знаешь.

Прочитав набросанные строки, Саша вздрогнул и впал в ступор. Он вдруг осознал, что написал это стихотворение, думая о Старшем. Обращаясь именно к нему. Никогда он не писал любовных стихов, в которых обращался бы именно к Старшему. Тем более с такими словами:

…Душа лишь тобою полна!

Тобою одним.

Тобою, любимый!...

И Саша понимал, что это правда. Правда. Все, что происходило прежде, все это было прелюдией. Метаниями трусливого ума и жаждущего извращенных удовольствий тела. Жажда наваждений, принимаемых за любовь.

А главное начиналось сейчас. Сейчас. Со Старшим.

Он вернулся к реальности. Надо были принимать очередное тяжелое решение. Саша дал санкцию. Отныне еще один из незаметных каналов перекачки денег на Запад уходил из-под контроля империи Мурзина. В обмен на солидный пакет акций того самого уральского металлургического комбината, часть которых Мурзин еще раньше передал Саше. Это означало еще больше головной боли. Но меньше темных дел, из липкой и запутанной сети которых Саша пытался вытащить Старшего. Старший одобрит это. Одобрит. Саша знал. Просто знал. Когда совещание закончилось, и он с облегчением поднялся с места, надеясь, что уже через минуту его голова будет лежать на вожделенной подушке, к нему неслышно подошел Владимир и сказал: – Как договаривались. Он ждет во флигеле. Саша вздрогнул. Он совсем позабыл о предстоящей встрече с Олегом. *** Москва, июль 2008 года – Ты ебанулся, все-таки приехал! – Михаил гневно хмурил брови, но его выдавали глаза, в которых плескалась радость от встречи с зеленоглазым любимым. – Силецкий знает, что ты жив, он ведет на тебя охоту! – Не только на меня, – спокойно парировал Эрик. – Наш… лев тоже под ударом. Старый дьявол не успокоится, пока не отправит в могилу его, меня. Ну, и твоего Старшего, само собой. Ему уже плевать на всё, он хочет нас всех убить. – Ему не дадут! Слишком многим… -… знаю, знаю, слишком многим это невыгодно. Знаю, Майкл, знаю. Но ты же сам воевал. Ты ведь не хуже меня знаешь, что такое псих. Конченый псих. Которому плевать на всё, на всех, да и на себя в первую очередь. Оба мужчины внимательно смотрели друг на друга. – Наш ничего не должен знать, – наконец, произнес Михаил. – Он не узнает, – в зеленых глазах появился стальной блеск. Тяжелая сильная рука сжала тонкую мускулистую руку. На лицах мужчин появились улыбки. Точнее, одна улыбка на двоих. И в этой улыбке не было смерти. В ней было совсем другое. *** Вашингтон, июль 2008 года Йен беспробудно пил три дня. Такого с ним еще не случалось. Конечно, бывало, что он напивался – редко с горя, чаще во время буйных гей-вечеринок, или чтобы просто снять нервное напряжение, Но пить три дня, не переставая, начинать день не с чашки кофе и занятия в спортзале, а с бутылки виски, а потом еще и еще – такого не было. Кажется, Йен начинал лучше понимать русских, над склонностью которых к пьянству прежде любил презрительно подшучивать. Теперь у него самого случился самый настоящий запой. Йен забухал, как сказали бы в России. Кстати, во время своих визитов в Москву он не раз слышал это слово. И хотя русского языка он практически не знал, именно это слово и его значение почему-то запало ему в память. Он bukhal. Несгибаемая воля, которой он так гордился, сломалась. Она уже давно испытывала колоссальное, нечеловеческое напряжение. С того самого дня, когда он впервые увидел Сашу. И воля, наконец, не выдержала. Йен просто устал. Смертельно устал. Он вдруг понял, что ему больше не хочется к чему-то стремиться. Аэронавтика, суборбитальные полеты, летающие электромобили – все это уже не вызывало в нем ни малейшего интереса. Свобода, прогресс, права личности – все это было как будто в другом мире, к которому он больше не имел ни малейшего отношения. А в мире, где оказался Йен, была пустота. Точнее, нет, пустоты не было. Но Йен был в этом мире не нужен. Не нужен прежде всему самому себе. Не за что было зацепиться, не за кого было ухватиться. Не за кого. Вот что было самым страшным, самым безнадежным. Да, Йен понимал, что у него началась тяжелая депрессия. Что ему надо показаться психоаналитику. А может быть, даже и психиатру, который выпишет ему какие-нибудь антидепрессанты. Но он не хотел. Знал, что надо, но не хотел. Потому что возвращение к прежней жизни стало бы лишь симулякром, самообманом. Это все равно как в подростковом возрасте можно быть фанатом какой-нибудь группы, сутки напролет слушать ее музыку, копировать ее наряды, прически, знать о ней все до мелочей, общаться с такими же фанатами… А потом, со временем, ее музыка перестает быть интересной. Да, можно изредка послушать под настроение. Но ты уже другой. Совсем другой. И Йен понимал, что стал другим. Совсем другим. Но он не принимал себя такого – другого. Не желал принимать. Слишком много сил – душевных, эмоциональных, интеллектуальных, физических, наконец, было вложено в того, прежнего Йена. Который теперь превращался в прах, как средневековый Голем, созданный каббалистом… Йен всегда жил ради того, чтобы быть первым, а в новом мире он никогда не будет первым! Там его предназначение – служение. Но Йен не желал никому служить. Он хотел бороться и повелевать. А не служить. Даже тому, кого любил больше всего на свете. Йен метался по постели шикарного номера в вашингтонском отеле The White Сircle и рычал. А затем присасывался к очередной бутылке и снова рычал, начинал вопить что-то невнятное, бессвязное, заказывал в номер еще выпивку… Он оказался в Вашингтоне не просто так. Видео с откровениями Тайлера было направлено в том числе и по вашингтонским адресам. Тем самым. Киллерс! Не было сомнений, что это было делом рук Киллерса! Киллерса, который обещал ничего не предпринимать против Йена. И Йен верил словам того, кого считал своим другом. Ну да, сам Йен установил негласную слежку за Эриком, но ведь это же другое, совсем другое! Эта слежка ничем самому Эрику не грозила, а вот ответный удар, который с молниеносной быстротой нанес Киллерс, был направлен против Йена! Лично против него! И хотя Йен твердил Тайлеру, что в репортаже не следует делать акцент на вовлеченности администрации США в ситуацию вокруг «Сокоде», обосравшийся ублюдок нес ахинею, из которой выходило, что противодействие планам Вашингтона в Чамбе было одной из главных целей Йена. Впрочем, это было бы полбеды, мало ли что мог нести лживый, продажный говнюк, к тому же насмерть перепуганный. Но в Вашингтон были отправлены и копии документов… Йен был слишком неосторожен, не продумал всех последствий, потому что привлек Тайлера второпях. Одним словом, Йена вызвали в Вашингтон. Именно так: вызвали. И Йен помчался. Потому что ситуация окончательно вышла из-под контроля, и надо было как-то ее улаживать. Парни из американского «глубинного государства» могли… они слишком многое могли. Йен вел с ними опасную игру, и теперь, благодаря трусу Тайлеру и предателю Эрику, оказался на краю пропасти. Йен, конечно, выстраивал линию обороны, у него были свои аргументы. Но встреча в неприметном особняке на берегу Потомака разбила вдребезги все его построения. Эта встреча стала для него настоящим ударом. «Глубинное государство» не терпело посягательств на свою невидимую власть. И не прощало брошенного ему вызова. Пусть бизнес Йена, по крайней мере, его американский сегмент, был абсолютно законным, это ничего не меняло. Его действия в Чамбе были более чем сомнительными. В Европе речь шла о взятках (Йен не сомневался, что тут подсуетился Вертье). В России… Как такового бизнеса в России у Йена не было, но многие его контакты там вызывали вопросы. Плюс феерический полет на Кубу. Общественное мнение могло быть на стороне Йена, но закона никто не отменял. Йена трудно было запугать. Даже представленные факты (кроме кубинской эпопеи) можно было дезавуировать при наличии блестящей команды юристов (а уж юристы у Йена были первоклассными). Но дело было не в этом. Йену четко объяснили, что он пошел против американского государства. Против интересов этого государства. И пусть американское государство действует не такими брутальными и демонстративно устрашающими методами, как российское, но суть одинакова: государство уничтожит любого, кого сочтет нужным. И Йену внятно объяснили, как это будет сделано. И никакие юристы ему не помогут. Будет уничтожен его бизнес. Его имя, репутация – всё. Йен Хейден просто перестанет существовать. Даже если и не сядет за решетку. Эта встреча окончательно добила Йена. Именно она вдруг сделала бессмысленным всё, во что он вроде бы верил. За что боролся. Нет, даже сейчас он не сломался бы. Даже сейчас. Если бы не то короткое послание из одного слова: «Подлец». Все это вкупе – давление в Вашингтоне, предательство Эрика (а Йен считал это предательством), послание Саши – все это привело к тому, что Йен просто запил. Сначала вызывал к себе в номер мальчиков из эскорта, устраивая с ними дикие оргии. Но администрация отеля в конце концов заявила мистеру Хейдену, что это выходит за всякие рамки и его будут вынуждены попросить из отеля, если он не прекратит превращать свой номер бордель. Йен не возражал. Он просто продолжал пить в одиночестве. Но в его помутившемся от алкоголя сознании зрел план мести. Сначала Тайлер. С этим разобраться будет проще всего. Затем Киллерс. С этим куда сложнее и опаснее. Но и он не Господь Бог. Киллерс совершил ошибку, признавшись однажды Йену, кто был его любовником. Что ж, тем хуже для него. Сначала любовник Киллерса. Затем сам Киллерс. Потом Вертье. Это опасно. Он заместитель шефа французской контрразведки. Но что с того? Вертолет с Йеном разбился под Парижем. А сколько вертолетов разбивается в Африке, куда Вертье регулярно наведывается. Дальше – Мурзин. Само собой. Силецкий… да плевать на него. Или нет. Посмотрим. А дальше Саша… Саша… Он должен прийти к Йену. Иначе… иначе они погибнут. Оба. Йен некоторое время лежал, глядя в потолок, а затем набрал номер Блэрса. *** Подмосковье, июлю 2008 года Разговор происходил в том самом флигеле, где Саша жил некоторое время, после того, как Старший едва его не выгнал. Теперь здесь был Олег. Роли как будто поменялись. Саша пришел, измотанный бесконечными совещаниями. Но все равно он в своем деловом костюме выглядел подтянуто, ухоженно, возможно за счет осанки, которая стала прямой, горделивой, в мягким движениях угадывалась львиная грация, ясный взгляд был безмятежным и в то же время странно безжалостным. Олег, сидевший на краешке стула, был одет в кожаную куртку, черную майку и черные джинсы (несмотря на середину, даже конец июля). Его взгляд был затравленным. Владимир встал на своём обычном месте у двери, но бросил неуверенный взгляд на Младшего: оставаться ли ему или выйти? Саша жестом приказал остаться. И заметил, что Олег облегченно вздохнул. Кажется, он боялся остаться с Сашей наедине. Воцарилось молчание. Саша понял, что говорить придется ему. – Не знаю, что нам с тобой обсуждать, – заговорил он спокойно и даже устало. – Срок принятия решения давно прошел. Ты свой выбор сделал. – Я.. – начал было Олег, но Младший, как будто, не слыша его, продолжал: – Я тоже сделал свой выбор. Наши пути с тобой разошлись. – Я… – Я понимаю, – продолжал Младший, игнорируя попытки Олега что-то сказать. – Я понимаю, что ты так устроен… Когда ты стал рабом Старшего, ты нашел себя. Нашел смысл. Нашел цель. Нашел, Господина, в конце концов. Который тебе был нужен. И нужен сейчас. Так? – Да, – чуть слышно сказал Олег. Он видел перед собой не прежнего Сашу, которого ненавидел и презирал. Это был совсем другой человек. И этот человек его притягивал: не то своим холодным, но доброжелательным спокойствием, не то своей властностью, в которой не было ни высокомерия, ни агрессии, только достоинство. Которого прежде в нем не было. – Ты хочешь служить Старшему. Но не мне, – продолжал между тем Младший. – И я тебя понимаю. Я больше не буду пытаться утвердить над тобой свою власть. Я делал это, потому что такова была воля Старшего. Но и у меня… у меня тоже есть воля. Теперь. Ты не будешь моим рабом. При этих словах Младшего в светлых глазах Олега мелькнуло отчаяние, он упал перед Младшим на колени. Он отчетливо понимал, что хочет служить именно этому Младшему. Не тому, который был раньше и которого Олег презрительно именовал шлюхой, а вот этому – такому незнакомому и такому притягательному. Притягательному своей властностью, львиными глазами… У Олега вдруг возникло понимание, что он должен служить именно этому человеку. Именно ему! Старшего будет уже недостаточно! – Возьми меня! Оставь меня себе! – выкрикнул Олег, стоя на коленях. – Пожалуйста! Умоляю! Стоявший в дверях Владимир нахмурился, а потом неожиданно выступил вперед. – Возьми его назад, а? Прошу! Но тут же замолчал, когда увидел молнию, сверкнувшую в глазах Младшего. – Он не сможет иначе… Он сопьется… Он руки на себя наложит, – чуть слышно прошептал Владимир. – А у нас тут что, вытрезвитель? – неожиданно рассмеялся Младший, и в этом смехе совершенно не было издевки, скорее мальчишеский задор. – Черт с тобой, – неожиданно махнул он рукой. – Живи здесь. В этом флигеле. Старший скоро должен вернуться. Я… – голос Младшего дрогнул. – Я надеюсь на это. И он пусть решает. – Нет! – вскрикнул Олег. – Если ты меня не примешь, то и он меня не примет! Младший озадаченно смотрел на опального раба. Он понимал, что Олег прав. У Старшего хватит жестокости выставить за ворота неугодного Младшему раба. Как бы этот раб ни отличился, стремясь загладить свою вину. Младшему снова предстояло решать. И, по правде говоря, думал он сейчас не о судьбе непутевого Олега, а о том, чтобы всё-таки добраться до подушки и ненадолго забыться. Он устал. Очень устал. Постоянно что-то решать. Брать на себя ответственность. Удовлетворять чьи-то просьбы и мольбы, а чаще отказывать. Он устал. Саша отошел к окну. Вдали сверкали на солнце синие воды водохранилища. «Эх, искупаться бы!» – подумал Саша. Искупаться. Смыть с себя тяжелый груз забот, ответственности. Просто раствориться в синих водах. Но тут перед его взором закружились призраки. Призраки людей – и которых уже не было в живых, и которые жили и здравствовали. Нет. Ему нельзя уходить. Нельзя устраняться. Нельзя. Он слишком долго устранялся ото всего. И теперь должен платить за это. Какой бы высокой ни была цена. Он резко обернулся, и снова его вгляд встретился со взглядом опального раба. В этих глазах Младший видел готовность служить. И не просто готовность служить. Встать в когорту белых львов. Мистика! Саша, несмотря все мистические события, относился к мистике с большой осторожностью. Он не воображал себя царем, повелителем. Да, он ощущал свою необъяснимую власть над людьми, но не хотел пользоваться ею ради самой власти. И еще он видел тех, кто готов, действительно готов ему служить. Вопреки всему, что было в прошлом. – Я принимаю тебя, – тихо сказал он Олегу. Тот схватил руку Младшего и поцеловал ее. Младший не отнял ее, молча улыбнулся и вышел из флигеля. Наконец, он доберется до вожделенной подушки. Сейчас. Вот сейчас. Он рухнет на кровать, не раздеваясь. Он устал. Очень устал. И тут зазвонил телефон. Высветился анонимный номер. Саша нахмурился, скорее всего, это не предвещало ничего хорошего. Он нажал кнопку ответа и услышал голос безликого. – Наша часть сделки тоже выполнена. В закрытом режиме прошел суд об изменении меры пресечения. Домашний арест. Забирайте. *** Москва, июль 2008 года Бронированный мерс в сопровождении джипа охраны резко затормозил у входа в мрачное здание одного из московских судов. Из него выскочил молодой человек со слегка растрепанной прической. Он огляделся по сторонам. Телохранители тут же окружили его. – Где? – спросил он старшего телохранителя. – Где он? Тот лишь кивнул, что-то выслушав в наушник. Железная дверь отворилась и Младший увидел знакомые темные глаза, которые тут же полыхнули, но уже не темным огнем, а огнем радости. Он бросился навстречу Старшему, наплевав на всех, сжал его объятиях и прижался к губам…