Шарм, или Последняя невеста (СИ) - Билык Диана - Страница 25

И когда я застываю, будто пораженный параличом, Валерия перехватывает меня за пояс, прижимает к себе и шепчет:

– Смелей же, Север, я не засушеный василек. Не рассыплюсь.

– Дороги назад не будет, – больше для себя, чем для нее, выпускаю сквозь приоткрытые губы. Дыхание обжигает кожу, и я чувствую, как вены набирают кровь, как они наполняются чрезмерно и почти разрывают меня изнутри.

– И не нужно, – Лера царапает лопатки, пересчитывает ребра и замирает взглядом на восставшей плоти. – Я хочу, чтобы ты сделал это. Или трусишка? – она сладко улыбается и волнующе касается моих бедер ладонями, сжимает ягодицы и пропахивает пальцами спину. Возвращается юркими ручками вперед и дрожащими пальцами ведет по перевитому венами члену.

Я едва не кричу от назойливо-кисейных прикосновений, но запретить ей сейчас не в силах. И оттолкнуть уже не могу. Эту муку мне не преодолеть, а если Лере суждено стать последней невестой – пусть. Ради такой женщины и умереть не страшно.

– Ты удивишься, каким разным я могу быть, ромашка, – напираю немного, подвигаюсь вплотную. Нащупываю пальцами влажные складочки и раскрываю их для себя. Чувствую ее жар и пульсацию, и меня трясет от предвкушения, качает, будто я выпал в бушующее море в маленькой дырявой лодке.

– Я хочу знать тебя разным, – одними губами говорит Валерия и подается немного вперед, позволяя войти в нее. Нырнуть в тесный грот и задохнуться протяжным встречным стоном.

Она горячая, раскаленная, влажная. Я едва держусь, чтобы не сорваться с цепи. Но не сегодня, не сейчас.

Слежу за ее эмоциями. Лера смотрит на меня распахнутыми глазами, глубокими океанами, и шепчет:

– Прошу тебя… Поцелуй. Умоляю…

К черту договор! К черту все ограничения. Она права, нелепо, глупо, бессмысленно. Особенно, когда сам свои же правила нарушаешь.

Нападаю на ее губы. Рву, терзаю, как волк, что поймал аппетитного зайца. Валерия стонет мне в рот, а я захлебываюсь от эмоций и молний в паху, что вот-вот взорвутся и испепелят столетний дуб. Лера толкает язык и бедра мне навстречу. Но внезапно морщится и стискивает пальцы на плечах, будто сигнализирует «стоп», и я немного отступаю. Целую, отвлекаю, чтобы избавить от неприятных ощущений.

Чуть-чуть отстраняюсь, невеста закусывает вспухшую губу, сильнее вжимает пальцы в мои ягодицы и кивает.

«Я готова» – говорят ее глаза, «Я хочу тебя» – говорят ее руки, что настойчиво терзают мое тело, и губы, что беззвучно складывают слова.

И я толкаюсь вперед, как поршень, преодолевая сопротивление. Мне приходится придавить угловатые плечи к постели, чтобы Лера не сделала себе больней. Глотаю с поцелуем ее крик. Ору в душе, потому что не представляю, как это больно. И не хочу представлять.

Меня трясет от перевозбуждения, от осознания, что уже занес ногу над пропастью. Кажется, стоит шевельнуться внутри нее, и я изольюсь без особых усилий, стоит взглянуть на Валерию, и меня уже не спасти.

– Как ты, ромашка? – ласкаю ее невесомыми прикосновениями губ, утыкаясь в измокший висок, целую ухо. Шепчу: – Не молчи…

– Печет немного, – отвечает она едва слышно и стыдливо прячет лицо на моем плече. Внезапно вгрызается в него, а потом скользит язычком по укусу и щекочет зубами кожу. – Спасибо, Генри, – резко и надломлено выдыхает. И плачет. Навзрыд.

Пока я плавлюсь от желания пронзать ее собой, до упора и дикого необузданного желания разрядиться, она мучается страхами и печалями? Я не могу их забрать, но постараюсь отвлечь.

Шепчу в волосы что-то бессвязное, губами собираю сладкий бисер ее пота со лба, даю ей время опомниться, расслабиться.

– Спасибо… – ее потряхивает уже меньше, но голос все равно изломан хрипотцой.

– За что? – чувствую, как напряжение и давление постепенно гаснет. Кротко двигаюсь ей навстречу, едва ощутимо, и Лера подхватывает ритм.

– За то, что нежен, – вдох. – За то, что ты такой, – выдох, – неожиданный жених.

– Моя невеста… Ты моя теперь, ромашка, – выдаю первое, что на уме, и прикусываю язык до крови. Совсем крыша поехала от внутреннего пожара. От каждого движения вперед, от толчков бедрами и сокращения сердца в груди.

А Валерия смеется сквозь слезы. Тихо, но так светло, что мне становится легче. Кажется, кто-то говорил, что надежды не воскресают? Еще как. Как зомби, восстают из мертвых и начинают жить своей жизнью, несмотря на то, что их никто не звал и не ждал.

Кожа под ладонями горит, в ушах шумит, в горле колючий спазм. Я тяну Леру за бедра, уверен, делаю ей больно своей напористостью, но она не сопротивляется. Потому что с каждым движением мы будто создаем произведение искусства. Где в толчках и стонах просыпается счастье, а тело рвется от наслаждения и наполняется жутко-болезненной истомой. Она накрывает нас куполом, как защитным барьером. Теперь мы больны друг другом.

Набираю побольше краски и делаю широкие мазки. Раз-два-три! Глубже-больше! До основания и остановки пульса.

И, когда она внутри скукоживается-скручивается, а снаружи взрывается сухим хрипом, я срываю тетиву, и стрела оргазма выгибает позвоночник.

Я устаю почти до потери сознания и, после сладких мгновений с Генри, незаметно для себя, утратив связь с реальностью, засыпаю на его плече.

С утра он так тесно ко мне прижимается, что я согреваюсь изнутри и просыпаюсь от нежной духоты. Хочется в нее нырять, потом выбираться и снова с головой… чтобы захлебнуться от счастья.

Теплые и крепкие пальцы на животе заставляют меня гореть и дышать ненормально порывисто и думать о неприличностях. О том, как Север прикасался, как владел мною, и как я ему отдавалась.

Я стала старше на целую жизнь после его поцелуев и прикосновений. Мне кажется, что теперь ничего не будет так, как прежде.

Томно от воспоминаний, и могу только представить, что будет дальше. Нет, не могу представить – я все это пройду. Испытаю. Только бы Генри дал чуточку свободы и подпустил к себе ближе. Пусть на время действия шарма, пусть. Сколько получится. Неделю, месяц, два. Пусть. Я просто хочу немножко счастья. Я сейчас, как голодный пес, которого дразнят костью и обещают за послушание дать еще кусок мяса. Да кто в своем уме откажется от лакомства?

Чтобы не разбудить Генри, осторожно выбираюсь из теплого плена и прикрываю его обнаженное бедро, выраженное тугими крепкими мышцами. Он такой огромный, спортивно сложенный, но такой нежный и бережный, что я невольно думаю о силе его рук. На коже до сих пор ощущения его ладоней, и от этого только горячей. Я хочу это чувствовать, хочу знать, что все по-настоящему.

Долго смотрю на небольшой синяк на его скуле и разбитую губу. На костяшках крупного кулака, что сейчас заброшен куда-то за голову, выступили зримые гематомы.

Как я могла усомниться?

Север так рвался, спешил, защищал меня… Есть что-то, чего я не понимаю: оно терзает его душу и не дает раскрыться. Сам же говорил, что много воды утекло, и жизнь у него не была радужной и девственно-чистой.

Я не могу не дать ему шанс. Наши стремительные отношения тревожат Генри так же сильно, как и меня, и хочется верить, что дело не в шарме. В глубине души я надеюсь, что я ошибаюсь, и магия – это всего лишь мое больное воображение и нелепые совпадения.

Стыдно за испачканные простыни, но сейчас я не стану их стирать, не стану нарушать покой Генри. Пусть поспит и наберется сил.

В кухне уже вовсю гуляет утренний туман. Кажется, что он заползает с улицы на светлый пол, как сбежавшее молоко. Возле сторожки стоит высокий мужчина, отсюда не видно лица. Он курит и поглядывает в сторону леса. Кивает коротко, словно говорит по телефону, и, скользнув взглядом по окну, исчезает в охранной будке.

Красивый здесь район, даже не верится, что до центра рукой подать.

Долго думаю, чем порадовать Генри сегодня на завтрак, но продуктов в холодильнике оказывается скудно-мало. Останавливаюсь на омлете с замороженными овощами, и пока готовлю, листаю ленту новостей в соцсети.