Шарм, или Последняя невеста (СИ) - Билык Диана - Страница 24

Я вижу, как расширяются его зрачки, затягивают меня в темный омут. На прикосновение теплых глаз тело отзывается мелкой дрожью. Соски под тонким ажуром белья наливаются, каменеют, а по коже рассыпается приятная изморозь, будто ветер подхватил с крыш сухой снег и погнал его по полям. На волю.

Мне жарко под его темно-золотым взглядом. Смущенно прикрываю веки, смотрю на Генри из-под ресниц и не понимаю, почему все-таки выбрал меня. Нижнюю губу искусала до крови, чтобы не сказать лишнее, чтобы не разбить молотом грубости хрустальное перемирие. Надежду на чудо.

– Что знаешь, Генри? – умоляю его говорить дальше. Мне это нужно.

Но жених трепещет, будто не для меня это в первый раз, а для него.

– Ты пахнешь ромашковым полем, – тепло мягких губ приближается к коже, но не напирает, а зависает в сантиметре от солнечного сплетения. Где-то в глубине, под ребрами, кричит-стонет сердечная мышца, выплясывая марш только для Генри. Каждое слово, что он неразборчиво шепчет, гравируется на моем теле, оставляет вечные невидимые шрамы.

Тянусь вверх неосознанно, но Север,надавив рукой на плечо, властно прижимает меня к кровати.

– Хочу услышать, чем ты пахнешь, – признаюсь и, распахнув глаза, ловлю Генри в воздухе. Он подныривает, отстраняется, перехватывает мои ладони.

– Никаких прикосновений без разрешения, – поглаживает руки, переплетает наши пальцы, целует по одному.

– Это хуже пыток, – хнычу и дергаюсь, чтобы высвободить кисти. – Лучше сразу убей, Генри.

– Тише, все будет хорошо, – посыпает новую волну шарма вместе с шепотом. – Доверься. Это ведь ненадолго, – он заносит мои руки снова на подушку над головой и опускает ладони на плечи. Ныряет кончиками пальцев под бретельки лифчика и освобождает грудь. – Будь послушной, ромашка. – За его руками тянется-льется лавовая дорожка. Вверх от груди, по шее, скуле, зацепив губы. И снова вниз, по пройденному пути.

Генри замирает ладонью в ложбинке над ребрами, будто слушает, как неровно бьется мой пульс, и, нарисовав на коже незатейливый узор, накрывает грудь.

Кажется, мы выдыхаем вместе.

Или это был вдох?

– Ты обещала, помнишь? Обещала сделать все, как я попрошу, – чуть понижает голос и усиливает тиски. Жмет груди до жарких пульсирующих волн, что смывают мое самообладание и стыд. – Или мне придется достать копию договора и заставить тебя подписать его.

– Как угодно, Генри, – шепчу ослаблено. – Даже если подпишу, я буду осознанно нарушать его, чтобы стать твоей рабыней. Ты не понимаешь, что для меня значишь.

– Я этого боюсь, – умелые пальцы соскальзывают с груди, приподнимают меня и ловко расстегивают застежку на спине.

– Разве любить – плохо? Почему боишься?

– Бездумно любить первого встречного, – отвечает он категорично и хлестко.

– Тогда ради чего…

Генри наклоняется, подхватывает языком сосок и прикусывает до легкой боли, и я больше не могу говорить.

Натянутое тело расправляется, согревается, и я все равно тянусь к Генри, как цветок к солнцу. Перехлестываю пальцы на его затылке. Север резко стискивает мои руки и поднимает их над головой, прижимает к подушке. Снова.

– Не будешь слушаться – свяжу, – грозно говорит он, но я все равно не боюсь.

Улыбаюсь и облизываю губы, что невыносимо просят поцелуев, покалывают от нетерпения.

– Свяжи, – бросаю вызов и смотрю, как в радужках Севера вспыхивают протуберанцы. Вырываюсь и заплетаюсь вокруг его шеи и грудью чувствую вибрацию от его рычания.

– Не сегодня. Не сейчас, – наклоняясь и не сводя с меня глаз, хрипит Генри, но больше не сопротивляется.

Я ликую маленькой победе, что удалось выхватить в этой борьбе. Не на жизнь, а на смерть.

И когда его губы вновь касаются сжавшихся до боли сосков, я неосторожно вскрикиваю, а Генри вздрагивает и отпускает меня на секунду. Вплетаю пальцы в его мягкие волосы. Неосознанно тащу сильней, чем нужно.

– Непослушная… непокорная, – он прикусывает плоть, оттягивает ее, облизывает и обводит упругим кончиком языка по ареоле.

А я дышу в потолок и благодарю шарм за то, что спутал-заплел меня с Генри. Именно с ним. Я хочу, чтобы он был первым и единственным. Мне даже кажется, что я его уже люблю. Не знаю за что и почему. И знать не хочу. Стремительно, быстро, невозможно, но сердце екает, когда он шепчет «Мятежная вредина» и сползает с поцелуями ниже. Туда, где в пучок собрались пламенные розы.

Легкое касание ладони к чувствительному месту взрывает сноп блестящих конфетти. Шарм ликует, беснуется под ребрами, едва не пробивает их напором, вьется вокруг нас ажурным шарфом. Наверное, нет никакой магии, я просто придумала ее, но у меня от наслаждения так вспыхивает перед глазами, что кажется, и правда, мы опутаны красными лентами.

Как оказываюсь без трусиков, не помню, эта секунда проваливается под стыд смешанный с безумным желанием.

Генри прижимает руку к горячей плоти, водит вверх-вниз по нераскрытым складочкам, трогает мелкие волосы. Медленно, будто испытывает, проверяет меня на прочность. На крепость духа, что трещит по швам.

Выгибаюсь и закидываю руки за голову, сдавливаю углы подушки, беззвучно кричу. Я не могу до Генри дотянуться, меня слишком выгибает от наслаждения. Мне нужна опора, чтобы не упасть. Якорь, чтобы не уплыть в безбрежное море. Тяжелая цепь или груз, чтобы не улететь в открытый космос.

Генри ласков, нежен и медлителен. Будто нарочно растягивает время, чтобы в нужный момент сбежать.

Но вопреки моим страхам, Север чуть разводит мне колени и заставляет раскрыться ему навстречу. Проводит черту между «раньше» и «сейчас», когда нежно теребит воспаленное место кончиком пальца, а потом осторожно вводит его в меня.

– Ге-е-енри… – с губ срывается хрип. – Ты меня мучаешь. Я хочу бо-о-ольшего…

Он дотягивается до губ второй рукой и запечатывает просьбу.

– Это особенная ночь. Я хочу, чтобы ты ее не забыла, – ниже, ниже. Его голос уходит куда-то в сторону, а потом гаснет в поцелуе. Интимном, жарком, напористом.

Север добавляет второй палец и продолжает плавно в меня входить. Целует, ласкает языком плоть и заставляет вертеться юлой под его руками. Рычу и приподнимаюсь над кроватью. Резко падаю, бесконечно падаю, потому что он не останавливается. Не позволяет вдохнуть, выдохнуть. Заражает меня жаждой и голодом, как смертельным вирусом.

Когда толчки языка доходят до абсурда: бьют током по одной точке, а пальцы ритмично вырывают из меня остатки дыхания, я трескаюсь, как кракелюр. На мелкие сегменты и расщелины.

Вздрагиваю всем телом и, сжимая неосознанно ноги, запускаю в волосы Генри пальцы. Мне все равно, что он против, я хочу сейчас его чувствовать, и пусть потом хоть долг, хоть тюрьма. Неважно.

Как же она кончает. Приоткрыв покрасневшие от поцелуев губы, запрокинув руки над головой, вцепившись до белых пальцев в подушку, приподняв упругую грудь.

Я сошел с ума рядом с ней.

И почему мне не попалась опытная, мерзкая тварина? Жадная, некрасивая, глупая. Почему я связал себя узами помолвки с этой нежной и хрупкой девочкой, что сейчас так умопомрачительно сжимается вокруг моих пальцев?

Я же мог отступить. Еще тогда в беседке, при первой встрече, мог встать и уйти.

Или нет?

Мне кажется, что я уже порвался. На части, лоскуты, рассыпался на крошки. Просто рассеялся в воздухе, как вода из пульвелизатора.

Ромашка. Такая светлая, нежная, как летний цветок. Моя ромашка.

Свинтило мозг напрочь! О чем я думаю?

Валерия сводит от судорог ноги, дрожит еще больше, чем до этого. Я позволяю ей немного привыкнуть к ощущениям и замечаю голодный-нерастраченный блеск в светлых глазах.

– Лера… – скидываю халат и быстро надеваю презерватив, замечаю, как она наблюдает и кусает губы. Поднимаюсь к ней, нависаю. Невеста тянется, оплетает худыми руками мою шею, царапает, до боли тянет волосы. И я уже не противостою, потому что не могу. Она сильнее меня. Намного сильнее.