Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 20

– Сурово вы с ними, Платон Сергеевич, – заметил Синицин, когда дезертиры потянулись прочь. – Хоть бы по сухарю дать. Христианские души все же.

– Нет среди них христиан! – отрезал я. – Они отринули бога еще в свою революцию. Разрушали храмы, убивали священников, разоряли могилы, чтобы обобрать покойников. Ладно бы у себя, но они принесли голод и разорение на русскую землю. Сколько сожженных деревень и сел мы по пути встретили? А ведь там жили люди, которые французам ничего дурного не сделали. Это первый резон, Антип Потапович. И второй: у нас под началом две сотни человек. Им предстоит идти вражескими тылами не один день. Провианта немного, и никто снабжать им не собирается, поскольку интендантств в лесу нет. Может статься: последний сухарь будем делить. И вы хотите, чтобы я отдал его этим оборванцам?

– Извините, Платон Сергеевич! – смутился Синицын. – Просто жалко стало.

Мне тоже жалко, я ведь не фашист и не олигарх. Это для них люди – мусор. Когда видишь эти чумазые рожи, с побелевшими от мороза щеками и носами и понимаешь, что все они гарантированные покойники или добыча волков, на душе щемит. Но я задавил в душе это чувство – не к месту и не вовремя.

Как я оказался с егерями в лесу, и чего жду у дороги? Расскажу. Началось с того, что я все же измерил артериальное давление Кутузову. Как? Простым способом. Наутро после битвы у Малоярославца всплыло в памяти. После окончания медицинского колледжа меня направили по распределению в сельский ФАП[2] в помощь работавшему там фельдшеру. Было ему за 80, дедушка давно просил прислать смену. Поначалу он вводил меня в курс дел, учил и наставлял. Лекарем Иван Севостьянович был от бога, знал невероятно много, плюс громадный опыт, в том числе военный. 1941–1944 года Севостьянович провел в оккупации под немцами, где лечил партизан и мирное население.

– Ничего, считай, не было, – рассказывал мне, – ни инструментов, ни медикаментов. Ампутации ножовкой делал, мне на ней кузнец разве что зубья помельче высек. Обезболивающее – стакан самогона. И ведь выздоравливали!

Иван Севостьянович и научил меня, как измерить давление без тонометра. Все просто, как мычание. Берем обыкновенную деревянную школьную линейку длиной 20–25 см, золотое кольцо обручального типа и шерстяную нить. Просим пациента обнажить левое предплечье от запястья до локтя и уложить его на стол внутренней стороной к верху. Кладем на руку линейку так, чтобы ноль оказался на запястье или ладони – у кого как получится по длине. Затем цепляем кольцо на нить, вывешиваем, чтобы расстояние от него до сжимающих нить пальцев составляло те же 20–25 см и аккуратно ведем над линейкой от локтя к запястью. Над какой цифрой кольцо качнется вначале – таково у человека систолическое («верхнее») давление в миллиметрах ртутного столба. Ведем дальше. Вновь качнулось – диастолическое («нижнее») давление.

Я признаться не поверил и пожелал испытать метод. Севостьянович даже выделил для этого свое обручальное кольцо. И что же? Оказалось, как тонометром. Плюс-минус 5-10 мм, но для такого способа точность невероятная[3].

– Никто не знает, почему так происходит – ни ученые, ни врачи, – сказал мне старый фельдшер. – Но работает.

Золотое кольцо нашлось в трофеях, я даже не стал спрашивать, как оно туда попало – обручальное. Наверняка с пальца стащили. С шерстяной ниткой проблем не возникло – взял у Пахома. Здесь многие офицеры носят вязаные чулки, а их периодически нужно чинить, чем и занимаются денщики. Дощечку для линейки мне выстругали солдаты, получилась тонкая и относительно ровная. Сойдет, мне из нее не стрелять. Готовую сантиметровую линейку взять негде – не существует в нынешней России таких девайсов. Разметку на дощечку нанесли артиллеристы – у тех нашелся измерительный инструмент. Не в сантиметрах, конечно – в дюймах, но это не проблема. Четыре дюйма – это 10 сантиметров, если кто не знает. Я просто подписал в нужных местах необходимые цифры, а умелец-артиллерист выжег их по дереву раскаленным на огне шильцем.

– Зачем это вам, Платон Сергеевич? – полюбопытствовал Кухарев, вручая мне готовую линейку.

– Кровяное давление измерять, – не стал скрывать я.

– Для чего? – удивился некогда отставной фейерверкер, а ныне артиллерийский подпоручик.

– Что бы знать здоровы ли кровяные жилы у человека.

– Да? – задумался Кухарев и попросил: – А мне можно… померить?

– Обнажи левую руку по локоть и садись к столу, – ответил я.

А что? Прибор нужно испытать. Кольцо показало у Кухарева повышенное давление – 160 на 100. Чистоты эксперимента ради, я измерил давление у себя – 120 на 80. Нормально, у меня такое и в своем времени было.

– Испорченные у тебя жилы, Ефим Игнатьевич, – сказал я Кухареву. – Не налегал бы ты на водочку и табак.

– А то что? – насупился подпоручик.

– Чревато ударом. А от него или сразу помрешь, или паралич разобьет. Будешь лежать как колода. Тебе это нужно?

– Совсем что ли нельзя? – дрогнувшим голосом спросил Кухарев.

– Разве что изредка для сугреву, – смилостивился я. – Но не каждый день как сейчас.

Разговор имел последствия. Тем же вечером ко мне заявился фон Бок.

– Мой труг Ефим сказать, что вы запрещать ему пить вотка, – сообщил недовольно. – Warum[4]?

– У него порченные кровяные жилы, – ответил я по-немецки. – При такой болезни нельзя. Может разбить паралич.

– Меня проверять, – сказал немец, подумав, и стал стаскивать с левой руки мундир.

Замер показал 140 на 90. Плюс-минус лапоть, конечно, на таком приборе, но результат понятен.

– У вас тоже повышенное давление, – «обрадовал» я капитана.

– Вотка пить найн? – огорчился фон Бок.

– Одну чарку в день можно, – разрешил я.

– Айн чарка? – огорчился пруссак.

– Можно две, но тогда в следующий день ни одной.

– Цвай чарка айне ден, – кивнул капитан. – Нул на цвайте ден. Ефим?

– Тоже так, – махнул я рукой. Все равно Кухарев не удержится. Пусть хотя бы умерит аппетит.

– Гут, – улыбнулся пруссак. – Данке.

Следующим пришел Семен – у него с давлением оказалось в порядке, чему друг обрадовался. Лишать себя удовольствия опрокинуть чарку-другую – наказание. Затем за мной приехали от Паскевича. Слух о странном капитане, который был лекарем во Франции, где научился определять порченые жилы у человека, со скоростью молнии распространился по лагерю. Была ли тому причиной скука или отсутствие развлечений – армия два дня простояла у Малого Ярославца без движения, но я внезапно стал необыкновенно популярен у высшего командования. За день измерил давление у полутора десятка генералов – некоторых огорчил, а других, наоборот, обрадовал. Заработал больше ста рублей – генералы не скупились. Я пытался отказываться от денег, но меня не слушали. Будь я военным лекарем – понятно, ему по службе положено. А так строевой офицер, да еще не в прямом подчинении, одолжение делает. Извольте получить за визит, и не менее пяти рублей, реноме генерала нужно блюсти. В конце концов я махнул рукой, и стал принимать деньги. С генерала шибко не убудет, а мне пригодятся.

Вечером меня потащили к Кутузову.

– Говорят, голубчик, что ты лечишь людей по французской методе? – встретил меня вопросом светлейший.

– Не лечу, а ставлю диагноз, ваше светлость, – возразил я. – То есть выявляю хворь, в частности, порченые жилы.

– Меня посмотреть можешь?

– Разумеется, ваша светлость! – поклонился я. – Обнажите левую руку до локтя и сядьте к столу.

Денщик помог Кутузову стащить сюртук[5] – главнокомандующий обычно ходил в нем, надевая мундир только по особым случаям, и закатал ему рукав на руке. Я положил на нее линейку и провел над ней кольцом. 180 на 100. Плохо, но я ожидал худшего.

– У вас повышенное давление крови в жилах, ваша светлость, – сообщил я Кутузову.

– А теперь ему проверь! – указал светлейший на денщика.

Сомневается… Я подчинился. Кольцо показало у денщика нормальное давление, о чем я и объявил. Кутузов пристально наблюдал за моими манипуляциями.