Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 19

– Почему? – удивилась Груша. – Отказаться от такой чести?

– Вот и я удивилась, – вздохнула графиня. – Ведь такой случай для безродного! Что-то тут не так. Или врут сплетники, или у Платона какой-то свой умысел. По здравому размышлению пришла к мысли, что второе. Не прост наш княжич, ох, как не прост. Если он полковником у Буонапартия обретался, то что ему поручиком, тем более, в Петербурге? Там генералов больше, чем в Твери дворников.

– Но ведь при государе! – возразила Груша.

– При дворе поручиком быть хуже, чем в полку, – покачала головой графиня. – Там высоких чинов в разы больше, всякий помыкать станет. А у Платона твоего гордость как у принца. Уж, не знаю, отчего, но что есть, то есть. Его бы мигом сожрали – при дворе такие волки, что не княжичу чета. Видимо, он это понял – разумом его Господь не обделил. Вот и решил делать карьер в армии, и это получается, – Хренина указала на афишку. – После войны офицеры с орденами в гору пойдут, Платон – тоже. Ежели ко двору призовут, а такое может случиться, то уже не поручик, а майор. Повезет – и полковника выслужит. А это другой коленкор. На статскую службу позовут – так и чин выше могут предложить. А это статский советник[10], пятый класс, ваше высокородие. Глядишь и титул воспоследует. Кутайсов графом стал, будучи брадобреем у Павла Петровича, а тут лекарь при государе, да еще боевой офицер в прошлом. Даже самые злые языки примолкнут.

– Это ведь хорошо, мамА! – воскликнула Груша.

– Для Платона хорошо, – кивнула графиня, – а вот нам… Насчет женихов после войны я тебе говорила. А теперь представь: блестящий полковник или статский советник при дворе, государь ему благоволит… Желающих породниться с ним в Петербурге найдется много. Не только графы, но и князья согласятся отдать за него дочерей, и с приданым не поскупятся. А кто мы? Провинциальные дворяне. Не бедные, но и не сказать, чтоб сильно богатые. Роду не великого – жалованные графы в первом поколении. В высшем свете Петербурга таковых не больно привечают. Отсюда вопрос: захочет ли Руцкий, вознесясь, с нами знаться?

– Зачем ты говоришь так, маменька? – шмыгнула носом Груша.

– Затем, чтобы не питала великих надежд, – жестко сказала графиня.

– Платон Сергеевич мне стихи прислал, – возразила дочь. – Ждать его просил.

– А вот руки – нет, – буркнула Хренина. – Хитрый шельмец!

– Он честный и порядочный человек! – возразила дочь.

– Дай Бог, чтобы так, – вздохнула графиня. – Думаешь, я не хочу тебе счастья? Я Платону еще в Смоленске объявила, что отдам за него дочь, если выбьется в дворяне. Ожидала, что он это сделает, но чтоб так быстро и так далеко шагнуть… Знаешь, сколько людей, пробившись ко двору, забывали прежних знакомых? Уж мне-то ведомо. Вот и решила с тобой побеседовать. Как бы не стал Платон для нас журавлем в небе. Тут синицу бы поймать. Сама говорила, что офицеры в лазарете тебе предложения делали. Думаю, среди них есть приличные люди.

– Об этом не может быть речи! – вспыхнула Груша. – Даже не хочу слышать.

– Разбаловала я тебя, – покачала головой Хренина. – Родительской воли слушать не хочешь.

– Я лучше в монастырь пойду!

– Хорошо, – не стала спорить графиня. – Может, я не права и зря возвела напраслину на Платона. Смутило меня его быстрое возвышение. Поговорим о другом. Зять собирается послать людей в Москву глянуть, что там с домом. Даст Бог, уцелел. Если так, намерен вернуться. Он же при губернаторе обретался, его в службу непременно призовут. Москва сгорела, дел там найдется много. А я о нашем Залесье подумала. Уцелело ли оно? Может, разграбили и пожгли, а, может, и обошло лихо имение. Наши гонят французов и, глядишь, скоро освободят Залесье. Желала бы вернуться. Поедешь со мной или здесь останешься?

– Поеду! – кивнула Груша.

– Даже раненых своих бросишь?

– Никто их не бросает! – возразила дочь. – Это поначалу медиков в лазарете не хватало, каждая пара рук в цене была. Сейчас же недоучившихся лекарей из Императорской медико-хирургической академии прислали, стало легче. На меня стали коситься, – Груша вздохнула. – Дескать, что эта барышня в лазарете делает? Прихоть свою тешит? Карл Фридрихович меня понимает, раненые довольны, но других-то не убедить.

«Вот и славно!» – едва не воскликнула графиня, но вовремя сдержалась.

– Значит, едем! – сказала дочери. – Как только французов прогонят к русской границе, и это станет известно, двинемся в путь. Готовься. Думаю, это случится скоро.

[1] Наполеон действительно писал Кутузову жалобу на действия партизан. Письмо привозил его адъютант. Историки считают, что это было хитростью со стороны французского императора с целью разузнать, находится ли русская армия по-прежнему в Тарутино.

[2] Помимо строевых казаков, носивших мундиры, в Отечественной войне 1812 года участвовало многочисленное ополчение с Дона, одетое и вооруженное не по уставам. Именно оно задавало тон в действиях казаков во второй половине войны.

[3] Смешно, но именно так думали французы и в реальной истории, столкнувшись после отступления из Москвы с ополченцами, которых не успели переобмундировать. Их сочли особым родом войск.

[4] В этой реальности Аракчеев стал военным министром после смерти Барклая де Толли.

[5] Амант (устаревшее) – любовник.

[6] Орден Святого апостола Андрея Первозванного, высшая награда Российской империи того времени.

[7] Согласно Статуту ордена.

[8] Козюля – гадюка.

[9] Свобода и равенство (искаженное франц.)

[10] Статский чин в Табели о рангах, занимавший промежуточное место между полковником и генералом в армии.

Отступающая армия – зрелище невеселое. Нет, если она отходит в полном порядке, стройными колоннами, да еще под командованием толковых офицеров, смотреть можно, хотя все равно грустно. Пережил, когда тащились от Могилева к Смоленску и далее – к Бородино. Но сейчас по дороге текла не армия, а толпа. Одетая в шинели, крестьянские тулупы или полушубки (кому-то повезло раздобыть), женские салопы[1], а то и вовсе в дамские платья до пят. Головы замотаны платками, некоторые в меховых шапках – это опять-таки у везучих, и только торчащие к небу штыки ружей выдают в этих оборванцах солдат. Ну, типа. Что, хлебнули, мусью, русского морозца? Он ударил, как и в моем времени, в ночь на 6-е ноября и одномоментно унес жизни тысяч солдат Великой армии – они просто не проснулись поутру. Офицеры из тех, кто ночевал в относительном тепле, на рассвете увидели их – сидящих и лежащих у потухших костров и всех мертвых. Мы проезжали мимо этих кладбищ под открытым небом – впечатление жуткое. Возле трупов уже копошились стаи волков, растаскивая покойников на куски. Мерзкое зрелище – егеря плевались и крестились. Потом французы и прочие немцы догадаются, что костер нужно жечь всю ночь и сидеть у него, не отходя, иначе – песец. Потом они будут набиваться в дома и сараи, как сельди в бочки, и гибнуть от давки, угарного газа или в огне пожаров – это если какой-то «умник» догадается для сугрева разжечь в сарае костер или жарко натопить крестьянскую печь. Последнюю делают из глины на деревянном каркасе. От неумеренной топки каркас загорается – получи фашист красного петуха и братскую огненную могилу. Звиняйте, мсье, но это вам не в Париже.

Я сложил подзорную трубу и спрятал ее в сумку – ничего интересного, нужной нам цели не наблюдается. Подождем.

– Чаю, ваше благородие? – подскочил Пахом, правильно поняв ситуацию. – Горячий.

– Давай!

Денщик подал исходящий паром котелок. Я стянул перчатки и обхватил теплую медь голыми руками – так приятнее. Не замерз, нет, но тело все равно хочет тепла. Особенно, если ты ночевал в лесу и сейчас торчишь на морозе. Англичане говорят: нет плохой погоды, есть плохая одежда. На последнюю нам грех жаловаться: у каждого солдата и офицера овчинный полушубок (у меня – бурка), меховые шапки казацкого образца, толстые зимние панталоны из сукна и такие же портянки. У офицеров – вязаные шерстяные чулки. Есть и валенки, но пока обходимся без них – приторочены к седлам. Все новенькое, выданное интендантами. На лошадях – зимние попоны, хотя русские лошади морозов не боятся – косматые. Корми их вдоволь, не позволяй застояться – и не пропадут. А еще костры у нас горят – из сушняка, бездымные. Хотя дыма можно не опасаться – хвойный лес его рассеивает, а французам не до нас. Если и заметят – пройдут мимо, не обратив внимания. Может, какая-то их часть в лесу отдыхает, может, дезертиры. Последних полно. По пути сюда мы натолкнулись на одну группу. Первым делом мусью попытались сдаться в плен, а когда не вышло, стали клянчить еду. В ответ были посланы лесом, то есть получили указание, каким путем двигаться к русской армии. Повезет – выбредут, нет – я их сюда не звал.