L-квест (СИ) - "Yueda" - Страница 32

Я поднимаю на него взгляд и вижу понимающие, добрые глаза. Родные, тёплые…

— Да, работает, — шепчу я.

А сердце наполняется благодарностью. Мне очень хочется сейчас уйти из квартиры хоть ненадолго.

Комментарий к 6. Асакава: Брат

Половина… Люди, человеки! Это ПОЛОВИНА!!! Честное слово, я сама не верю!

И… в общем, я тут просчитала немного и выяснила, что если в последующих частях будет по 12 глав (в первых двух частях вышло чистое совпадение, но тенденция мне понравилась и теперь я буду к этой цифре подгонять, хотя оно само обычно подгоняется), и если я по-прежнему смогу выдавать одну главу в неделю, то выкладывать работу я закончу где-то в начале декабря этого года! Декабрь…

Я сама не знаю, что именно сейчас испытываю. То ли шок от осознания того, что столько уже пропахала (половина макси — это вам не шутка!). То ли радость от того, что в этом году закончу (в ЭТОМ ГОДУ! — поверить не могу). То ли бессильную обречённость от того, что ещё пилить и пилить (декабрь — это же ещё семь месяцев! СЕМЬ!). В общем, меня разрывают разнообразные, противоречивые чувства.

========== 7. Нацуно: Ещё один призрак ==========

Мы сидим в джаз-кафе. Это действительно оказалось кафе, а не кафе-бар, как сейчас принято делать. И оформлено это кафе в ретро-стиле. Деревянные полы, кирпичные стены, мебель без изысков, небольшая сцена, которая сейчас уже пустует, и оборудование: колонки, усилители, сабвуферы — всё это в основном старинное, потёртое и выставлено в качестве декора. Я плохо разбираюсь в джазе, да и вообще в музыке, но атмосфера в кафе приятная, звуки саксофона, льющиеся из колонок, успокаивают, расслабляют. То, что нужно сейчас Касуми.

Отвратная история, если честно. Брат-наркоман — это уже фигово само по себе, а то, что произошло этим вечером, — ещё фиговее. Не представляю, как себя должен чувствовать Касуми, которого сначала в прямом смысле вышвырнули из семьи, наградили клеймом изгоя, а потом ещё и обмануть пытались, обокрасть. Это же каким дерьмом нужно быть, чтобы так с собственным братом поступить? И то, что тот ублюдок на наркоту подсел, здесь ни при чём. Он и до наркотиков дерьмом был.

Касуми бы сейчас забыть на время это дело, но он человек сознательный, ответственный. Поэтому разговаривает по телефону с матерью. Я не особо вслушиваюсь в разговор, но по голосу, по интонациям слышу, что он не клеится.

Касуми вешает трубку и растерянно смотрит на меня.

— Она не поверила, — тихо произносит он. — Сказала, что я ошибся. Потом обвинила меня в том, что я наговариваю и вру. Вот ответь: зачем мне врать? Мне-то это зачем? К тому же я же не ставил диагноз, я просто предупредил, попросил приглядеться к Янаги, поговорить с ним. И меня же обвинили во всех смертных грехах.

— Касуми, забей на них, — говорю я, потому что…

Потому что сам от такого поворота немного в шоке.

Нет, понятно, что матери будет больно слышать такие новости о собственном сыне, она может отрицать это, не верить даже. Но обвинять второго сына во лжи и спускать на него собак — это уже вообще перебор. Ведь Касуми реально не за чем обманывать и наговаривать. Ну не за чем!

Что за семья-то у него такая идиотская? Похоже, что дядюшка-мафиози там ещё самый нормальный. Мда…

— Не могу забить, — качает головой Касуми. — Он же мне всё-таки брат, как-никак.

— Хотя бы на сегодня.

— На сегодня, пожалуй, да — забью. Поздно уже старшему брату звонить. Завтра этим займусь.

Касуми откидывается на спинку стула и наконец расслабляется.

— Как тебе тут, кстати? — спрашивает он, оглядывая помещение. — Интересно, правда?

— Да, интересно, — соглашаюсь я. — Совсем как в старых фильмах.

— Ага! И думается, что хозяин этого кафе — какой-нибудь дедок-романтик. А вот и нет. Это вполне себе молодой предприимчивый парень, всего лишь на пятнадцать лет старше нас — Харутай Итиру.

— Твой знакомый?

— Ну как знакомый? Я просто видел его пару раз и знаю, как зовут. А вон, кстати, и он!

Касуми указывает на человека, который подходит к соседнему столику и заговаривает с посетителями, и я непроизвольно вглядываюсь. Вглядываюсь и чувствую, что начинаю цепенеть.

Я уже видел эту высокую, широкоплечую фигуру, и это лицо с резкими чертами тоже видел. Шесть лет назад. Тогда у него была петушиная стрижка и обесцвеченные волосы. Сейчас — ничего подобного. Но перепутать это лицо с чьим-то другим я не могу. Ведь именно на нём я концентрировал свою ненависть. Именно его физиономия с обесцвеченными патлами всплывала в памяти всякий раз, когда я думал о геях.

Он подходит к нашему столику, здоровается, спрашивает что-то у Касуми, а потом смотрит на меня и замирает. На доли секунды, но я понимаю, что и он узнал меня. Хотя прошло шесть лет, и я-то уж точно изменился, но он всё равно узнал.

Касуми приветливо отвечает на вопросы Харутая, а я смотрю в упор на него. Не позволю ему сделать вид, что не знает меня. Не позволю.

— Ты ведь узнал меня, так? — говорю я, не отводя от него взгляда.

— Тебя сложно не узнать, — тихо отвечает он. — Ты просто копия Сэваки.

Коробит, что он называет отца по имени.

— Что тебе нужно? — спрашивает он.

— Поговорить.

Хотя раньше я бы с удовольствием размазал его физиономию по асфальту. Но сейчас, встретив его совершенно случайно, буквально наткнувшись на этот призрак прошлого, я хочу поговорить.

— Сейчас я занят, дождись закрытия кафе.

На этом он вежливо прощается с Касуми и идёт к другим посетителям.

Ловлю на себе недоумевающий и тревожный взгляд Касуми.

— Хиро, что происходит?

— Потом, — машу я рукой. — Давай потом всё объясню. Хорошо?

Касуми нехотя кивает. Его явно распирают вопросы, но он сдерживает их. И я ему за это благодарен, потому что рассказать, объяснить, что происходит, я бы вряд ли сейчас смог.

Это произошло шесть лет назад. Мне было четырнадцать, и я ещё дружил с Томо. Тогда, летним вечером на море, смеясь и дурачась, мы свалились в обнимку на землю, и Томо оттолкнул меня. Я подумал, что он ударился и поэтому рассердился. Я ничего не понял, но что-то почувствовал. Какое-то волнение в себе. А потом я поймал себя на том, что выстраиваю между нами стену. Казалось, что она строится сама, но я отчётливо понимал, что это я её строю. Только не понимал причину. Мне нужно было разобраться в себе, нужно было с кем-то поговорить. Но ни с мамой, ни с отчимом, которого я всегда называл отцом, ни с дедом, я не мог обсуждать такое. Такие душевные разговоры я мог заводить только с родным отцом. Хотя он и покинул семью, когда мне было только четыре года, и уже несколько лет жил в Токио, но, несмотря на это, он всегда держал со мной связь, всегда поддерживал меня. И тогда я поехал к нему. Попросил господина Сано, который как раз собирался в Токио на машине, подвезти меня и поехал. Не позвонив отцу, не предупредив. Обычно всегда звонил, а в тот раз забыл это сделать, слишком был занят мыслями. А приехав, я не застал отца дома, зато застал там этого вот человека — Харутая Итиру. Он вёл себя по-хозяйски, вольготно, и когда я спросил, кто он вообще такой, то Харутай ответил, что он любовник моего отца. Он буквально бросил мне это в лицо. Он говорил что-то ещё, говорил яростно, зло, обвиняя меня в каких-то немыслимых вещах, а я — шокированный, обескураженный, сбитый с толку — не мог никак поверить в то, что он говорит. У моего отца не могло быть любовника. Любовница — да. Другая жена — да. Но любовник? Ни за что! Но Харутай безжалостно разрушал все мои наивные представления о собственном отце. Он показал квартиру, в которой не было и намёка на присутствие женщины. Только мужчины. Двух мужчин. Кружки, зубные щётки, висящая на верёвке футболка на широкоплечую фигуру и никаких женских шмоток, лосьонов и прочей дребедени. В полном смятении, обуреваемый адской смесью эмоций, я сбежал оттуда, с трудом дождался господина Сано и уехал домой. И больше не общался с отцом. Я не мог. Я не хотел его видеть. Я не хотел ничего знать о нём. Он стал для меня тем злом, которого я боялся и которое я подспудно подозревал в себе. А лицо Харутая, его смазливая физиономия и эти обесцвеченные волосы стали символом этого зла.