Научи любить (СИ) - Черная Лана - Страница 7

Дыхание перекрывает. Что за хрень? Эта девочка…Точная копия Катьки в детстве, только глаза серые, с рыжей окантовкой. Мои? Всматриваюсь в снимок. И голову слегка наклонила, смотрит внимательно. А в памяти всплывают Катькины слова: «У тебя глаза красивлющие: как будто солнце спряталось за тучами. Но оно есть, солнце в твоих глазах».

— Самурай, только не говори, что это…

Поднимаю глаза на растерянного друга. И снова на фото. Девочка, маленькая девочка, так похожая на Катю. И ямочки смешные. Прикрываю глаза и ощущаю, как теплые пальцы касаются моей щеки. Открываю глаза и всматриваюсь в собственное отражение в оконном стекле. Кривлю губы в улыбке, и на левой щеке проступает ямочка. Как у девочки. И глаза. Редкие, как у меня. Мои глаза. Качаю головой. Я не могу. Нет. Этого не может быть. Катя не могла. Нет. Она бы никогда так со мной не поступила. Осторожно кладу телефон на подоконник. Встаю, сжимая кулаки. Нет. Она не могла. Нет. Я не верю, нет. И воздуха не хватает. Легкие горят, и сердце ломает ребра. А я места себе не нахожу. Растираю лицо ладонями, ерошу волосы. Пульс барабанит в висках, а перед глазами улыбчивое лицо девочки и дата ее рождения. Все сходилось.

— Нет, — кулак врезается в стеклянную столешницу. Боль взрезает мышцы, осколками вгрызается в кожу, темными каплями опадает на осколки.

— Самурай, — рука ложится на плечо. Стряхиваю ее резким движением.

— Уйди, — рычу, тяжело дыша. — Уходи!

Плаха отступает. Через минуту хлопает входная дверь, а я падаю на колени, роняю голову на ладони. И ору. Зажимаю ладонями рот, давя крик. Ору. И боль выворачивает наизнанку. Она родилась в католическое Рождество, как я. И жива. Жива! Что это? Насмешка или подарок? Что это, черт подери!?

Вдох. Выдох. Поднимаюсь. Ноги не слушаются. Ватные. И в ушах звон битого стекла. Отряхиваюсь. Бреду в ванную. Сую голову под кран. Ледяная вода обжигает, но дарит ясность. Сажусь на холодный кафель, затылком прислоняюсь к стене.

Я вернулся в марте. Прожил у Кати месяц. За это время у нас был секс лишь однажды. Потом я ушел. А она…Она же приходила ко мне. Уже после. Просто приходила. Ничего не спрашивала. А я, придурок, замуж ее отправил. Тогда она мне ничего не сказала. Не знала или не было тогда никакой беременности?

Вот только перед глазами та девочка стоит. Маша, кажется. И она есть. И Катя рассказывала о ней, вернее о ее смерти. А она, выходит жива и Катя мне соврала тогда? Зачем? Боялась? А эта Маша – моя дочь? Моя? И она сейчас у этого ублюдка, кем бы он ни был. Злость душит. Ее нужно найти. Найти раньше, чем явится эта Алина.

Перевязываю руку, возвращаюсь в гостиную, к разбросанным на полу листкам. Закуриваю. И не замечаю, как за окном сгущаются сумерки, а в дверь звонят. Открывать не хочется, но в унисон дверному звенит телефонный, высвечивая имя брата, и я тащусь к двери и открываю. На пороге Марк с Алисой.

Возвращаюсь обратно. Слова не вяжутся в единое целое. Все бессмысленно. Но ведь должен быть какой-то смысл во всем этом. Должен ведь?! Закуриваю снова.

Стекло хрустит под ногами.

— Крис, что у тебя здесь творится? — Марк хмурится. Я и сам не прочь узнать, что у меня творится. Как так вышло, что Катя скрывала от меня мою дочь двенадцать лет? Почему? Почему не сказала еще тогда? Почему не нашла меня потом, когда узнала? Зачем соврала о ее смерти?

Сизый дым заполняет легкие, туманит разум.

— А я знаю эту песню, — звонкий голос Алисы встревает в серый туман.

— Песню? Какую?

Она протягивает мне помятый листок. Всматриваюсь в строки о грустном клоуне, слезах и маленькой девочке в заброшенном цирке.

— Я в универе для нее музыку писала. И я играла на скрипке, а Катя пела. У нее красивый голос. А песню эту Катя сама сочинила. Шутила еще, что она ею тигра укрощала.

— Тигра? — Марк изумленно смотрит на жену. — Какого тигра?

Зато я, похоже, знаю, какого. Только что это дает?

— Понятия не имею, — отвечает тем временем Алиса. — Она всегда отшучивалась. И странно это — Катя цирк и зоопарк терпеть не могла. Ни разу с курсом не ходила, хотя мы частенько бывали и там, и там.

— А о дочке она рассказывала?

Теперь чета Ямпольских смотрит на меня, как на идиота.

— О какой дочке? — изумляется Алиса. — Разве у Кати была дочь?

Киваю. Была и есть. Вопрос только, где она ее прятала, инсценировав смерть? Или же она сама верила, что дочь погибла? Тогда, выходит, смерть инсценировал кто-то другой? Муж? И если так, то зачем?

Алиса молчит недолго, а потом говорит уверенно.

— Катя жила в общаге вместе с нами. И никакой дочери у нее не было. Ты что? Она всегда была равнодушна к детям. Хотя… — она задумывается ненадолго, словно вспоминает что-то. — Мы однажды с курсом на выставку ходили детского искусства. Дети из детских домов выставляли свои работы. Так Катька тогда скупила все картины одной девочки. Маша Ярцева.

Маша, значит? Та девочка с фотографии тоже Маша. Совпадение или нет? Но если та Маша — дочь Кати, почему девочка жила в приюте? И…собственно, ту Машу-художницу и найти можно.

— А ты не помнишь, что за выставка была? Как называлась?

— Да ты что, столько лет прошло. Но я помню, что после той выставки Катя ожила как будто. До этого мы ее только силком вытягивали на лекции и не оставляли одну. Она уже потом рассказывала, что замужем была. И что даже с собой покончить пыталась. Мы тогда еще незнакомы были. Катя говорила, что ее спас лучший друг. Только я так никогда его и не видела. И кто он был…

— Я… — голос хрипнет, и сигарета дрожит в пальцах. — С того чертова моста Катю снял я.

И она тогда рассказала мне, что у нее дочь умерла. И жить она больше не хочет. А что она рассказывала подруге? И я спрашиваю.

— А почему — не рассказывала? Что привело ее на тот мост?

И снова отрицательное качание ошеломленной Алисы. Да и Марк, похоже, поражен не меньше. И в его черных глазах ярится злость. Наверное, дай ему волю — убил бы. Да и плевать. Не до него сейчас.

Стоп! Катя сказала, что я слеп, как тот тигр с арены. В моей жизни был только один тигр, что она видела, и одна арена. Но она не может быть там. Тогда где она? Где еще есть тигры и арены? Где? Напряжение скручивает в спираль позвоночник, и шрам снова зудит. Клоуны, тигр и арена. Ну конечно! Цирк!

И по имени она меня называла только когда боялась. И сегодня Катя неспроста называла меня по имени. Боится наверняка. Но про тигра напомнила, всколыхнула давнее прошлое не просто так. Понимает, где находится? Может быть. И если все так, как я думаю, то я тоже знаю, где она.

А еще нужно выяснить подробнее о ее муже. Тогда мне Плаха только фамилию называл. Денис Загорский был сыном компаньона Ямпольского. Удачливый и молодой бизнесмен. Мне он особо не нравился никогда, но Катя была с ним счастлива – сам видел – и меня это устроило тогда. Тогда мне показалось, что Денис влюблен. Я был рад за Катю. Но что-то не дает покоя, холодит затылок, острыми когтями режет внутри. Нужно навести справки об этом Загорском: где он, чем занимается и почему Катя сейчас не с ним. И если ее исчезновение его рук дело…

Додумать себе не даю. Смотрю на чету Ямпольских. Наверное, Марк понимает все по моему взгляду. Я очень хочу, чтобы они ушли и не видели меня сейчас. Сейчас я наверняка мало похожу на нормального человека. Сейчас мне нужно время, а его у меня не так уж и много. Всего…бросаю беглый взгляд на часы на запястье…всего сорок два часа.

— Будут новости — звони, ладно? — просит Марк уже в пороге. Киваю, хотя знаю — не позвоню. Не его это дело. Пусть со своей женой разбирается, а я со своей женщиной как-нибудь сам.

Марк уходит, а я набираю номер старой знакомой с другого телефона на случай, если мой основной действительно слушают. Она меня узнает по голосу, что избавляет от лишних объяснений. Хорошо, что разошлись мы спокойно, без претензий и обид. Но сейчас только она мне может помочь. Прошу выяснить, разводилась ли официально Ирена Ямпольская с Денисом Загорским. Называю год, когда они поженились. Она перезванивает через полтора часа, за которые я чуть не свихнулся, и говорит, что брак был действительно расторгнут. После перезваниваю Плахе.