Научи любить (СИ) - Черная Лана - Страница 6

А в дверь действительно звонят. Я вздрагиваю отчего-то. И сердце заходится в бешеном ритме. Осторожно подхожу к двери, выверяя каждый шаг, едва дыша. Как по минному полю. Но голос консьержа успокаивает.

— Катерина Владимировна, там такси у подъезда ждет. А у вас занято все время, вот я и решил предупредить.

— Да, спасибо, – благодарю и открываю двери. — Поможете? — подаю ему чемодан.

— Конечно, – улыбается, подхватывая чемодан.

Я в последний раз окидываю взглядом квартиру-подарок брата. Свое убежище. Место, куда я сбегала, когда хотелось выть от тоски и забыть обо всем, даже о том, что я – это я. Надеваю пальто, застегиваю, завязываю пояс, закрываю двери на все замки. Ключи оставляю у консьержа – брат заберет. Прощальный взгляд на невысокий дом.

И вот такси трогается с места, оставляя позади прошлое и настоящее. И не верится, что больше ничего не будет. Прикрываю глаза, сдерживая рвущиеся слезы.

— Не время плакать, крошка, – мужской голос выдергивает из полудремы. Вздрагиваю, в один момент напрягаясь всем телом, готовая…К чему? Такси стоит в переулке. А водитель оборачивается, и я натыкаюсь на неживой взгляд выцветших глаз. Лед сковывает позвоночник и из темного угла вылезает мерзкая крыса, радуясь моему ожившему страху. Пальцы дрожат, и сердце застревает где-то в горле, перекрывая дыхание. Передо мной мое прошлое и мой персональный ад.

— Соскучилась, крошка? – шепчет он, плотоядно улыбаясь. — Вот он я, дорогая. Пришло время отдавать долги.

Сейчас.

Три недели. Три недели неизвестности. И где искать? Что делать? В каком направлении рыть — неизвестно. Бессилие душит. И сигареты не помогают. Сколько я уже выкурил? Плаха ругается с кем-то по телефону. А я открываю новую пачку, снова варю кофе и читаю, читаю, читаю. Я каждую строчку этих идиотских стишков выучил. И не продвинулся ни на шаг. Не понимаю ничерта. И Плаха каких-то шифровальщиков или расшифровщиков — черт их разберет — подключил. Пока без толку. Марк еще без конца названивает, переживает. И телефон не отключить. А вдруг позвонят?

Три недели тишины. Напрягает. Пугает. Не угрожают, условий не выдвигают. Странно. Одна только фотография. И я раз за разом всматриваюсь в нее. Ищу что-то новое, хоть какую-то зацепку. Ничего. Каждый раз ничего. И стишки эти глупые, про клоунов. Колющая боль смешивается с яростью, долбит затылок. Нужно делать что-то. Но что? Плаха говорит, что если требований нет, это еще ничего не значит. Могут позвонить в любой момент. Выжидать могут. Или же похитителям сама Катя нужна. Она их главное требование. Но кому? Кому так она понадобилась? Зачем? Злость растекается по венам, выжигает, оставляя тупую боль и острое непонимание ситуации. Отвык я, когда не понимаю чего-то. А сейчас я определенно не владею ситуацией.

Сдавливаю голову. До боли и кругов перед глазами. Отпускает немного и ненадолго. Но думать помогает. Пойдем другим путем. Если похитителю нужна Катя, то зачем? Кому она перешла дорогу? Кто мог так сильно обидеться, чтобы начать мстить? И на кой мне фотографию прислали? После ее помолвки она могла уехать куда угодно, и я не стал бы ее искать. А так ищу вот, землю носом рою, да толку? Значит, дело не только в Кате.

— Самурай, — Плаха трогает плечо. Я оборачиваюсь. В руках у него мой телефон, а на дисплее скрытый номер.

— На связи, — отвечаю, и голос сипит. А на другом конце — тишина и частое дыхание. Чье? Выжидаю. Одна секунда, две, три…

— Привет, — так тихо в ответ и сердце пропускает удар. Сглатываю. Закрываю глаза. Вдох. Выдох.

— Катя, это ты? — и страшно услышать ответ. И шрам на груди напоминает о себе, зудит. Чешу, сжимая в кулаке футболку.

— Я, Крис, я, — говорит, будто сама себе не верит. Еще и по имени называет. Сроду мое имя терпеть не могла — девчачьим обзывала. То ли дело фамилия. До сих пор Корфом называет и никак иначе. Привык уже. А сейчас. Что-то не так. Что, Катя, что? Что ты хочешь мне сказать? И не спросить ведь. Наверняка, слушают. Значит…

— Как ты? — на выдохе. И чтобы не выдать собственной злости и отчаяния, тлеющего вместе с сигаретой. А она молчит. И, кажется, будто плачет. Да что же это? — Катя?

А она отвечает холодно, убедить пытается, что все у нее хорошо. И злость скрипит на зубах, прорывается.

— Кто, Катя? Скажи мне, кто? Имя, прозвище. Что угодно! Катя!

— Ты ослеп, Крис, и не замечаешь меня, — почти шепотом. — Ничего не замечаешь. Давно. Как тот тигр на арене.

Что за чушь? И хлесткий звук в трубке режет слух, как удар. Убью, тварь!

— Не трогай ее! — ору в трубку. И ярость рвет на части. Бью кулаком в подоконник. Пепельница слетает на пол, разбивается. По паркету рассыпается пепел.

Плаха материализуется рядом. Показывает, чтобы тянул разговор. Отследить пытается? Только вряд ли меня надолго хватит. Но попытка — не пытка. Пусть использует все возможные средства. Вдох. Выдох. И выслушать условия.

— Через два дня тебе позвонит девушка. Представится Алиной и передаст от меня привет. Ты заключишь с ней выгодную сделку, в результате которой ты назначишь ее куратором твоих европейских филиалов. А еще через месяц у вас должна состояться пышная свадьба. Вы подпишете брачный контракт…

Все-таки бизнес?

— По которому я отпишу счастливой невесте все свое состояние, — мрачно перебиваю. — Нехило, однако, — и облегчение глушит злость. Значит, дело не в Кате. Значит, она будет жить. Это хорошо. — Только к чему такие сложности? Давай, я сразу перепишу бизнес на эту Алину и дело с концом.

Я действительно могу это сделать и даже жалеть не буду — сейчас мне нахрен не нужен весь этот бизнес. Только Катя. Живая и здоровая рядом. А деньги заработаю как-нибудь. Первый раз, что ли. Но Кате не нравится моя идея.

— Нет, так не пойдет, — возражает она. Не своим голосом, чужими словами. — Все должно выглядеть естественно.

И я не сдерживаюсь, смеюсь нервно, зажимая рот кулаком.

— Естественно? То есть, по-твоему, мой нежданный уход из бизнеса будет выглядеть естественно? — понимаю, что ей все равно. Что не ей нужна вся эта игра. Понимаю, но не могу сдержаться. Он ведь тоже слышит стопроцентно. А Плаха пусть пытается, хотя сам не верит в эту затею. — Естественно, что вместо Марка я отдам все какой-то безмозглой кукле?

— Ну ты же никогда не любил этим заниматься, — и тон ее меняется, ломается как лед под ногами. — А Марку никогда это не нужно было, — слышу дрожь в голосе. — Крис, пожалуйста, — не верит мне. Думает, я ее брошу. Дурочка. — Я…я не хочу умирать.

Опускаю руку с телефоном, стискиваю зубы, и пальцы немеют в сжатом кулаке. Дышать. Сейчас главное дышать. И я дышу. Сквозь боль и огонь в горле. Дышу. Вдох.

— А ты и не умрешь, Катя. Верь мне, — на выдохе. — Только все так быстро не делается. Тебе ли не знать. Мне нужно время. И как я должен объяснить появление этой Алины. Кто она? Откуда? — выравниваю голос. Он должен поверить, что ради Кати я готов на все. Готов сотрудничать. Все правильно. Правильно? Но пауза в трубке напрягает. Смотрю на Плаху, тот лишь качает головой. Злится. Мечется по комнате, как зверь в клетке. От собственного бессилия. Ничего, мы все равно справимся.

— Крис, тебя же никогда не волновало мнение других. Ты же можешь все, — уговаривает Катя. Тоже что-то почувствовала? Что же у них там происходит?

— Я знаю, сейчас ты пытаешься отследить мой звонок, — усмехаюсь проницательности похитителя, использующего Катю переговорщиком, — хоть это и глупо, — и это я понимаю, как, впрочем, и Плаха. — Но ты сам напросился. На твою почту только что пришло письмо. Если ты не сделаешь все, как он хочет, — еще одна уловка? — она умрет. До связи.

И тишина в трубке.

— Прости, Самурай, — Плаха сжимает плечо.

— Ты рассчитывал на другое? — друг отрицательно качает головой.

Вот и я не рассчитывал. Было бы слишком просто. На телефоне открываю почтовый ящик. Одно входящее, а в нем — две фотографии. Первая — свидетельство о рождении. Имя ребенка, родители. В графе отец мое имя. Что за ерунда? Всматриваюсь. Все правильно. Мать: Ямпольская Ирена Давыдовна. Отец: Ямпольский Кристиан Давыдович. И дата рождения. Запоминаю каждую цифру. И только потом открываю второй снимок. На нем озорная девчонка лет двенадцати. Темные кудрявые волосы собраны в хвост. Светлая улыбка и маленькая ямочка на левой щеке. Девочка сидит на старых качелях и смотрит на меня взрослым взглядом.