На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия - Страница 78

Юлиана была близка к нервному срыву, когда Киприан принялся укачивать ее, стоя на крыше тайной комнаты, и тихо напевать колыбельную. Вот ради чего, спрашивается, ему с ней нянчиться? Неужели не отпугивает его этот кошмарный вид? Ведь натуральное чучело! Такое только в шкафу хранить.

Сон подкрался сразу после мысли о шкафе, но Юлиана отогнала его, как назойливого мальчишку, который лезет без очереди.

— Эй, ты! Дубина стоеросовая, — сглотнув подступивший к горлу ком, сказала она Киприану. — К чему все эти нежности? Я же человеческим языком объяснила: между нами война. Пока не освободишь меня из-под ареста, буду слепа, глуха и вообще. Разговаривать с тобой не стану. Вот!

Ну почему он так добр? Почему не объявит бойкот в отместку? Стоит, сияя на нее своей снисходительной улыбкой, словно только что Юлиана сморозила несусветную глупость. А ведь ему сейчас положено злиться. Спустить на нее всех собак, включая Кекса с Пирогом. Право слово, если Киприан продолжит в том же духе, у нее не останется запала, чтобы держать оборону.

— Пойми, это ради твоего же блага, — с завидным терпением отозвался он. — Мерда так просто в покое тебя не оставит. Будет охотиться, пока не получит своего.

— Да понимаю я! — в слезах воскликнула Юлиана. — Но как же прогулки по городу, магазинчики, сладости? Я ведь до сих пор не попробовала здешнего мороженого!

— Мороженое я тебе достану, — с теплотой пообещал человек-клён. — А теперь спи. Засыпай.

Морфей — негодник высшей пробы — подсовывает ей, сломленной, измотанной, свежие воспоминания, пропущенные сквозь фильтр искажения реальности. Ей снится, как она убегает от Мерды по кривым ущельям улиц, которые ночью напоминают ходы, прорытые гигантской ошалелой землеройкой в состоянии опьянения. Мимо красильного цеха (вот-вот обрушится и погребет под собой), вдоль заброшенных заводских построек, наваливающихся друг на друга, как костяшки домино. К ленте многоярусных мастерских и хибар, давших приют ремесленникам и угольщикам. А оттуда по вспухшему мосту — на площадь, горбатую, как застывший океан.

Неожиданно город вокруг пускается в галоп, кружится в бешеном хороводе, вспыхивает сиреневым и ядовито-зеленым. Под ботинками крошится брусчатка. Тело бунтует против разума, отказываясь исполнять дальнейшие приказы.

— Киприан, ты где? Вытащи меня отсюда!

— Ты ж теперь слепа, глуха и не разговариваешь, — копируя язвительные интонации Марты, отвечает тот. Его лицо в обрамлении буйных рыжих вихров выныривает из-за туч вместо луны и, бесстыдно лучась самодовольством, зависает над коньком ближайшей крыши.

— Что ты делаешь?

— Ввожу тебя в заблуждение! — смеётся он.

Рот у Юлианы в тот же миг затягивается плёнкой. На языке — вкус вяжущей хурмы, перед глазами — беспросветное дно колодца, уши залеплены воском. Но от Мерды ей не скрыться даже за гранью небытия. Сегментированная конечность не то насекомого, не то зверя хватает ее ниже локтя — и руку до самой кости вспарывает дичайшая боль.

…Утро вылиняло, как изношенная меховая шаль, и навалилось на Юлиану блёклой явью, которая не принесла ничего нового, кроме спазма в шее. Кто-то чересчур заботливый укрыл ее тёплым черным покрывалом поверх пледа. Странное, правда, покрывало. Тонкое, не мнётся. И греет только со спины.

— Ты металась во сне, — вкрадчиво раздалось над ухом. Скользнув по изгибу фигуры, пальцы Киприана переместились к ее щеке, затеяв игру с единственным четко оформленным спиральным локоном.

Постойте-ка! Когда он забрался к ней в гамак?! Вот ведь подлец кленовый! Его коварство не знает границ! А что Пелагея скажет? Хотя, что бы ни сказала, какая теперь разница.

— Если металась, почему не разбудил? — потирая шею, кисло спросила Юлиана.

— Сон — лекарь, — наставительно поднял палец Киприан.

— Так себе лекарь, честно сказать. Я бы лишила его лицензии.

Скривившись, она вынула из-под пледа больную руку и осторожно закатала рукав. Теперь кожу покрывали не просто трещины. Она была вся испещрена нарывами, жуткими гнойными пузырями, к которым невозможно притронуться. Блуждавшая по губам Киприана улыбка стёрлась в мгновение ока.

— Покажи! — потребовал он. Притянул к себе запястье Юлианы, свёл брови и вынес зловещий диагноз: — Гиблая метка Мерды. Сильно болит?

Вместо ответа у нее вырвался тяжкий вздох, который ничего хорошего не предвещал. Точно так же могла бы вздыхать туча, перед тем как пролиться дождём. Юлиана предвидела: если ее начнут жалеть, утешать и каждую минуту справляться о самочувствии, ей волей-неволей придется пополнить ряды тех, кто не просыхая оплакивает свою жалкую судьбу. Она предприняла попытку вылезти из гамака, чтобы сбежать туда, где ее не достанут сердобольные взгляды. Гамак качнулся и заскрипел, выражая протест.

Не стоило так резко наклоняться. Когда голубое пятно лестницы схлестнулось в поединке с кирпичной каминной трубой, Юлиана вцепилась в натянутую сетку и ощутила, как подкатывает тошнота.

— Ты в порядке? Куда собралась? — насторожился человек-клён.

— Нормально. Всё нормально. Мне надо вниз.

Обхватив предплечье здоровой рукой, она спустила босые ноги на крышу тайной комнаты. Спрятаться бы в каком-нибудь заброшенном закутке, выплакать горечь, пока никто не видит, вытравить метку, приложив к язвам лёд. Благо, на улице льда предостаточно.

Чинить препятствия Киприан не стал. Пока слёзы застилали Юлиане обзор, его острый взгляд зацепился за дневной караул в лице Марты, которая в обнимку со шваброй хмуро несла вахту на выходе из гостиной. У очага в кухне ворожила над похлёбкой Пелагея. Обормот отвечал за ставни на случай, если беглянка вдруг задумает прорваться наружу через окно.

Договор (а вернее, злостный заговор) о домашнем аресте вступал в силу, начиная с сегодняшнего дня.

Юлиана спрыгнула с последней ступеньки — и была тотчас ввергнута в пучину хаоса.

— Попалась, голубушка! Куда это ты торопишься? — пропела Пелагея, останавливая ее у подножия лестницы. На весу она держала ковш с какой-то бурой отвратительно пахнущей субстанцией. Судя по всему, субстанция предназначалась тому, кто будет воротить нос от пшеничных проростков.

— Я? У меня… вот! — выпалила Юлиана, выставляя на всеобщее обозрение пораженную руку. — Не приближайся, а то заражу!

Кекс с Пирогом, примчавшиеся к хозяйке с приветственным лаем, заскулили и поджали хвосты. Пелагея почувствовала, как волосы на макушке дружно встают дыбом, но быстро пресекла «восстание» и обратилась за инструкциями к голосу разума. Разум распорядился мазать йодом, нещадно накладывать примочки и бинтовать, не жалея сил.

Марта наотрез отказалась покидать пост, у Пелагеи выкипала каша, а Теора спозаранку ушла в лес. Поэтому проводить все вышеперечисленные процедуры выпало Киприану. Он на правах старшего сгрёб Юлиану в охапку и перво-наперво заставил выпить какую-то жидкость, от которой страшно сводило зубы. Следующий пункт — обеззараживание — сделал из пациентки на редкость неуравновешенную особу. Она пищала, брыкалась и норовила разлить отвар для компрессов.

— Не буянь! — строго выговорил Киприан. Поразительное хладнокровие! Иной бы уже вулканом извергался, рычал разъяренным медведем и отводил душу в кромсании мебели садовыми ножницами. А он всего-навсего сказал: — Ты же видишь, убрать метку — не пятно вывести. Тут даже моя целительная сила бесполезна. Будешь артачиться — страдать тебе до конца дней.

Мягко так, ненавязчиво. А главное — доходчиво.

Юлиана мигом притихла.

— Зачем я тебе такая нужна? — проговорила она понуро, когда перевязка подходила к концу. — Вечно влипаю в неприятности, взрываюсь по пустякам, делаю из мухи слона.

Дежурившая на посту Марта, не поверив, прочистила уши. Вот он, долгожданный эпизод выяснения отношений! Сейчас разложат всё по полочкам, согласятся, что объединила их исключительно прихоть рока, и разойдутся, как речные берега. Прекрасная возможность возобновить операцию по обольщению кленового оборотня!