На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия - Страница 75

— Значит, это и есть твой умопомрачительный план? — спросила Юлиана, когда его лицо оказалось достаточно близко.

— Почему умопомрачительный?

— Да потому, что у меня ум за разум заходит! — невесело рассмеялась она. — Если нас не поймают сейчас, так поймают позже. И посадят. За порчу казенного имущества.

Киприан метнул хищную молнию взгляда в сторону приближающейся стражи, и этого хватило, чтобы стража тотчас застряла в деревянных «тисках». Сколь ни свирепы твои враги, им суждено вечно плестись позади, если ты повелитель живой материи. А уж когда тебе повинуются существа, призванные с того света, трепетать будут не только враги, но и друзья. Вот и в Юлиане (надо полагать, на фоне болезни) пробудился трепет. Неизъяснимое томление, желание с головой погрузиться в любовный омут. Лишь бы не захлебнуться, не разучиться дышать под водой. Она не возражала, когда ее вскинули на руки и понесли. Не тёплая кроватка, конечно. Но до чего же уютно! Словно ты дома. Словно никогда не выходил за порог. Если поразмыслить, так оно и было. Ведь Киприан — он же Вековечный Клён — в прошлом служил ей надежным пристанищем, прочными стенами, ограждающими от любых напастей.

… Бег, лавирование, стремительный спуск по лестнице. Закрываешь глаза — и в темноте начинают вспыхивать радужные круги. Открываешь — и перед взором плывут «сухожилия» старого театра: углы, крепления, потолочные плинтуса и балки. Теперь к крикам примешивается оглушительный треск: паркет ломается, топорщится, как чешуя у древнего рассерженного дракона.

Все, кто встаёт поперек дороги, рискуют в лучшем случае расстаться с подмётками. В худшем — заработать перелом стопы.

— Ты освободишь их? Зрителей, которых арестовали? — спрашивает Юлиана, крепко обвив руками шею своего спасителя.

— Незачем. Сами разберутся, — скупо отвечает тот. — Моя задача вынести отсюда тебя. И вылечить, — добавляет он, делая упор на последнем слове. Больно уж ярок румянец на щеках его избранницы. А этот лихорадочный блеск в глазах разве не свидетельство того, что хворь прогрессирует?!

У парадного входа, за последним фонарём, растопырив холодные черные лапы, их подстерегал мрак. Киприан окунулся в него без колебаний. Главное — подальше от театра, прочь от обители обмана! Впрочем, с «обителью обмана» он несколько погорячился. В конце концов, не одни же мошенники и лиходеи выступают на подмостках!

— А я слышала шёпот, — млея в объятиях, призналась Юлиана. — И сейчас слышу. Скрипучий такой, старческий. Лопнуть мне на месте, если эти шептуны не носят моховую бороду и не нарастили дюжину-другую годичных колец!

— И о чем же они говорят? — не замедляя шага, настороженно спросил Киприан.

— Бубнят что-то насчет Мерды. Человеческих жертв ей, видите ли, подавай. Троих за вечер укокошила… Стоп! Погоди. Я, наверное, брежу.

Остановка последовала резко, как если бы впереди вдруг разверзся ров. Глаза на прекрасном лице зажглись и полыхнули багряным огнём.

— Когда это началось? Когда ты стала воспринимать речь деревьев?!

Юлиана смешалась. Давненько к ней не обращались столь суровым и требовательным тоном!

— Думаю, после того как мы… Ну, впервые поцеловались, — поборов неловкость, выложила она. И быстренько переключилась на менее щекотливую тему: — А что насчет тебя? Вот уж не знала, что ты сумеешь найти общий язык с мёртвыми деревяшками!

— Да я и сам до некоторых пор не знал. Скорее всего, в тот день ты почерпнула у меня часть сил. А я… Принять в себя человека и остаться прежним… Немыслимо!

— Говоришь так, будто горькую пилюлю принял, — фыркнула Юлиана.

Киприан пропустил ее высказывание мимо ушей и принялся размышлять вслух:

— Если у обоих явлений общий корень, стало быть…

Делиться умозаключениями он передумал. Опустил Юлиану на ноги, словно вдруг утомился нести, подвёл к какой-то колоннаде с моргающим лампионом по соседству и внимательно вгляделся в лицо, словно бы изучая.

«Тут одно из двух, — решила Юлиана. — Либо он бесчувственное полено, либо его выдержка достойна полководца».

— Надо кое в чем убедиться, — после затянувшейся паузы сказал человек-клён. — Считай это экспериментом.

Провел пальцами по щеке, очертил линию подбородка, и, не дожидаясь согласия, накрыл ее губы долгим, дурманящим поцелуем. Эксперимент? Как бы ни так! Мир сделал очередной беззаботный кувырок, обрушив на Юлиану звездное небо. Колени подогнулись, и если бы Киприан не прижал ее к себе, она в сладостном бессилии рухнула бы на каменные плиты.

Ее переполняло ощущение яркого, неописуемого восторга, какой доселе испытать не доводилось даже во снах. Посреди лютой зимы и безжизненной ночи она переживала весенний рассвет. Из недостижимой дали, где круглый год цветут луга, прилетели ароматы вереска и зверобоя. Перед глазами заплясали разноцветные пятна конфетти, а тело окутала тёплая волна блаженства, словно от макушки до пят ее обнимал ветер.

С Киприаном творилось нечто куда более странное. Жжение в области солнечного сплетения — еще цветочки. Колючие мурашки по спине — вещь обычная. Эксперимент обещал затянуться по иной причине: границы привычного мира и его собственного тела начали растворяться в беспредельной вечности. И ощущения эти были прямой противоположностью грубым, однозначным чувствам во время превращения в дерево. Телесная оболочка не затвердевала, не покрывалась наростами коры. Напротив, она испарялась, как влага испаряется с поверхности листьев в знойный полдень. Очень скоро Киприан перестал различать, где кончается он и где начинается Юлиана. Их мысли сплелись воедино. Колоннада подернулась дымкой и исчезла с глаз долой. Нырнул в небытие фонарь. Восприятие обострилось до предела.

Утрата тесной земной оболочки на миг воскресила в уме картины из прошлого. Память услужливо выдавала кадр за кадром: умиротворяющий шум водопада в богатстве пышной зелени, меч в инкрустированных ножнах, озорная девчонка с косичками, которую нужно опекать, точно малое дитя. Но ему не в тягость. Над Киприаном не довлеют законы природы, усталость и болезни чужды ему, как чуждо всё человеческое. Всё, включая страстную привязанность.

Светлый Энемман, неизменная лёгкость полёта и счастье, переполняющее до краёв, — отчего им на смену пришло глухое отчаяние? Зачем Антея отреклась, зачем связала себя гибельной гордыней?!

Антея… Она предстала перед его внутренним взором столь чётко, что казалось, можно дотронуться до нее — и она не убежит, не испарится, как мираж. Не скроется в чаще пугливой ланью. Сейчас она даже не подозревает, что за ней следят.

Но пора прекращать. Сколь ни велико удовольствие, растягивать его опасно. Так и от счастья недолго помереть.

Киприан нехотя отстранился. Колоннада с фонарем, пустынная улица и чернильная мгла водворились на положенные места. Умирать от счастья Юлиана не собиралась. Хотя симптомы явно указывали на то, что с ней не всё в порядке: щёки разгорелись и по цвету приобрели сходство с войлочной вишней, дыхание сбилось, пульс частил, как ненормальный. Однако произошло кое-что еще: боли в горле как ни бывало. Ни когтей, ни морских ежей — недуг улетучился без следа.

На всякий случай Юлиана решила ничем своего восторга не выдавать.

— Ну и что же ты выяснил опытным, так сказать, путём? — въедливо полюбопытствовала она.

Губы Киприана сложились в тонкую усмешку.

— Опыт подтвердил, — загадочно молвил он, — что я имел неосторожность влюбиться в тебя до беспамятства.

— Всего лишь громкие слова. — Дёрнула плечом Юлиана. — Но учти: если ты начнешь ради эксперимента целовать всех девушек в округе, я превращусь в разъяренную фурию. И тогда пощады не жди.

Его признание было лишь полуправдой. Какой Юлиане прок от известия, что теперь он видит Антею, где бы та ни находилась? И что прямо сейчас в уродливом образе Мерды его бывшая подопечная пожирает четвертую по счету жертву в переулке неподалеку от трущоб?