Двое: я и моя тень (СИ) - "AttaTroll" - Страница 63

Лизи вздрагивала, озиралась по сторонам, обводила салон машины испуганным взглядом и вдруг замирала. И вроде понимала, что если детектив сдаст её с потрохами, не утаит ни единого сказанного ею слова от Джокера, то непременно кара настигнет и его тоже. Джером копал под её красную беду, так неужели он сможет выкупить свою никчёмную жизнь? Конечно нет! Джерома застрелят или забьют до смерти там, наверху, а потом придут за ней. Страшно даже подумать, какая это будет смерть. И Лизи закрывала глаза, прогоняла назойливые кровавые мысли, как мух, которые вскоре возвращались и донимали снова и снова.

Сойти бы с ума, спрыгнуть с мостика сознания вглубь перемешавшихся теней и раствориться в них пеплом, и Лизи уже приблизилась к краю, разглядывая во внутренней темноте обещающие покой объятия смерти, как задняя дверь открылась. В тёплый салон нырнул Джокер, захлопнул дверь, не позволяя злому холоду лизнуть его женщину, и вздохнул. Потянулся за сигаретами. Закурил.

— Убил его? — не оборачиваясь, спросила Лизи.

Удушливый дым лизнул её щёку и растворился в вороте куртки.

Джокер подсел ближе, коснулся губами ушка и кокетливо ответил:

— Нет, какое мне дело до строителя, но доходчиво объяснил, что лучше больше не попадаться на моём пути. Испугалась?

Лизи повернула голову и посмотрела в его насмешливые глаза.

— Да, — она ведь не врала ему в этот момент. Так ли важно уточнять, что испугалась не детектива, а его, Джокера, что он обо всё узнает. Не узнал.

Он похлопал по водительскому сиденью:

— Давай-ка отвезём девочку домой. А меня… Хотя нет, я сегодня останусь у неё, так что заезжай завтра утром за мной.

***

Шершавая ладонь легла на живот. Лизи поёжилась, накрыла руку своей, сжала пальцы. Было тепло, легко и уютно: субботнее утро началось не как обычно, а по-новому. Да и чёрт с ним. Пх-х-х. Густое белое облачко окутало кровать и рассеялось по комнате горьким послевкусием. Хотелось закрыть глаза, повернуться на бок и уснуть, чтобы приснился добрый сон о какой-нибудь другой жизни в другом городе. Она вздохнула, зажмурилась и представила сытую Европу, ласковое солнце Азии, волны Тихого океана, лижущего солёные пятки на песчаном берегу. Но чужую жизнь на себя не примеришь, как ни старайся.

Тёплая ладонь снова прикоснулась к животу, Лизи взяла её в свою ладонь и прижала пальцы к своим губам. Мягко дотронулась, оставив на пахнущей порохом коже утренний поцелуй.

Город белыми хлопьями снега стучался в окно спальни, прощаясь до следующей зимы и оплакивая свой уход на покой. Серое небо хмурилось, сыпало и сыпало белую пелену, и можно было даже поверить, что это снова вечер подкрался после долгой душной ночи.

Справившись с сонной паутиной, кутающей в тёплый морок обманчивых объятий, Лизи последний раз прижалась к тёплому мужскому телу и села на край кровати. Опустила ноги, коснулась прохладного пола, и мурашки побежали по коже, заставляя ёжиться и заманивая вернуться в кровать. Вздохнув, мужчина приподнялся и накинул на её озябшие плечи красный пиджак. Лизи закуталась в него и посмотрела на часы. Полвосьмого.

— Тебе пора, — она плотнее закуталась в согревающую ткань.

— Вот-вот вернётся Артур в свой карточный домик, — Джокер сел позади и, убрав её волосы, коснулся губами шеи.

— Скоро тебе нельзя будет ко мне приходить, — Лизи попробовала всколыхнуть старую тему.

Он усмехнулся.

— Это почему же? М?

— Я должна думать о семье. Об Артуре, о ребёнке.

Снова усмешка.

— Разве я не твоя семья? — Джокер изобразил обиду и оставил поцелуй на плече, отодвинув край ворота.

Лизи обернулась и поймала губами его губы. Горькие от табака. Мягкие. Гранатовые.

— Малышу нужен папочка, — он потянул её к себе.

— Ты никогда не будешь ему отцом, — строго ответила Лизи.

— Ха-ха! Может быть, я как раз и есть его настоящий папочка.

Лизи оттолкнула Джокера и мотнула головой. Одёрнула ворот, закрываясь от настырных поцелуев, соблазняюще горячих, чтобы не поддаться на искушение. Хотелось вернуться к своим колючим мыслям, взвешивать в сотый раз на весах правосудия и думать, думать, думать. А потом, когда вернётся Артур, взять совесть за холодные пальцы, сжать их и взмолиться. Посмотреть на любимого мужчину лживыми глазами и спрятать слёзы горя за слезами обманчивого счастья. И только она хотела опуститься на дно своего вязкого ледяного сознания, как горячие руки вытащили её душу наружу и обняли.

— Так когда Арти возвращается? Сколько у нас есть времени?

Тихонько звякнула пряжка ремня. Который раз за ночь? Терпкая дрёма уговаривала закрыть глаза и забыться на час-другой крепким сном, а пальцы Джокера вырывали из накатывающего сна и тянули обратно в постель. Раздвигали ноги. Тянули бёдра вверх. Ласкали. Заползали под пиджак, смело гладили покрывшуюся мурашками кожу. Лизи не сопротивлялась, впускала своего красного демона в себя, принимала его безропотно, обвивала ногами худые бёдра. Стонала.

А когда липкое горячее семя испачкало бёдра, Лизи снова села на край кровати и закрыла глаза. Голова шла кругом, комната покачивалась, туда-сюда. Туда. Сюда.

— Отведи меня в ванную, — неживой голос прорвался наружу и туманом осел на коже.

Горький дым пощекотал ноздри, Лизи закрылась от него ладонью и уткнулась в плечо, прячась от сигареты, от Джокера, от снежного серого утра. От бессовестной себя. Джокер помог ей добраться до уборной и усадил перед унитазом. Лизи всхлипнула и нагнулась. Он сел неподалёку и наблюдал, как её рвало, как сотрясались её хрупкие плечи. Как она сжималась, а потом расправлялась, как бабочка, выползшая из кокона.

Она положила голову на руки и распахнула красные от слёз глаза. Глубоко вздохнула.

— Артур небось скачет вокруг тебя? Вместе умываетесь слезами, он тебе даже волосы держит, чтобы не заблевала сама себя. Ничего не напоминает? Помнишь тот вечер, когда ты наглоталась колёс? — Джокер улыбнулся и стряхнул пепел под ноги. — Помнишь. Малышка моя, бедная девочка. Хорошо хоть я тебя трахнуть сейчас успел, а то вся романтика коту под хвост провалилсь бы.

Лизи сплюнула и прохрипела:

— Ты чудовище.

— Ой да брось! Правда меня этим разжалобить хотела? «Ты чудовище», — передразнил он и вдавил окурок в пепельницу, стоявшую около ванны.

Лизи отвернулась. Ей вдруг захотелось выбраться из тёплого пиджака, вмиг ставшего холодным, как сердце Джокера. Сбросить эту ужасную тряпку, а потом забраться в душ и отмыться. Скрести кожу, пока не пропадёт это жуткое ощущение тяжести на плечах. Лизи потянула рукава вниз, стараясь не упасть, не завалиться набок, пока ванная комнатка качалась так же, как и спальня недавно.

— Только посмотрите, какая стала обидчивая, — захихикал Джокер совсем рядом, чмокнул в щёку и потянул Лизи вверх.

Она ополоснула лицо и отвернулась от своего отражения в навесном зеркале. На что там смотреть? На бесстыжие глаза, утонувшие в серых провалах? Вот оно какое счастье, оказывается. Когда ненавистный умелый любовник уходит вовремя, уступая место любимому мужчине, даруя ему право провести день с его, Джокера, женщиной. Блевать по утрам — это тоже счастье? Тогда почему оно такое хреновое? Лизи закрывала глаза и представляла, как берёт сигарету, как чиркает зажигалкой — чирк! чирк! Оранжевый огонёк весело плясал и ласкал прессованный табак, как опытный любовник пылкую любовницу.

Джокер подхватил Лизи на руки, посмеиваясь и шутя, что он и правда как папочка с двойным дном, и отнёс её в спальню. Укрыл тёплым одеялом. Лизи отвернулась, свернулась калачиком и почти сразу уснула, всё ещё баюкая свои страхи и маленькую фантазию о горькой сигарете.

— Передавай Артуру привет, — хохотнул Джокер и растворился в тишине.

***

— Да, Пацци, конечно я заеду к тебе, вот только дельце одно доведу до конца.

Трубка с тихим шуршанием вернулась на телефон, пальцы легли на него сверху и постучали. На это маленькое, но шикарное мероприятие Джокер взял дюжину человек. Двенадцать зрителей. Двенадцать присяжных. Судьи, адвокаты и палачи в одном лице, каждый из них сам себе закон и порядок. Или хаос. Тут уж им решать. Первой шестёрке избранных он доверял — почти — безоговорочно, мог бы поставить на своё место и позволить прожить за себя не один день: жгите, ребята, да поярче. Холёные, доказавшие преданность, для них слово — не звук, не пшик, не языком повертеть, для них слово — оружие, сила, месть, верность.