Танец над вечностью (СИ) - Дорогожицкая Маргарита Сергеевна - Страница 10

Стефка, сдерживаемый бойцами, побагровел и сжал кулаки, выплюнув в мою сторону бессильное:

— Подстилка церковная!

— Так! Тихо! — взревел Даугав. — Сестра София, найдите украденное, и я вам поверю! В вещах этих двоих ничего не нашли!

— Плохо искали, — отрезала я. — И не там. Все просто. В шкатулке было два крупных камня и десять средних? Ограненные? Легко умещаются в ладони?

Я внимательно следила за реакцией воеводы, но он лишь нетерпеливо кивнул.

— Она их проглотила. Дайте ей проносное, или вспорите живот, если не хотите ждать.

Девка охнула и прижала руки к животу, отчаянно замотав головой и зажмурившись. Даугав нахмурился, с досадой поскреб заросший подбородок, потом пожал плечами.

— Обоих под замок и дать проносное. Время до завтра у нас есть, проверим. Сестра София, а что с водой в котле? И мылом? Зачем они вам понадобились?

— Как зачем? Помыться, вестимо… — с этими словами я отобрала у опешившего воеводы драгоценный кусочек мыла и отправилась восвояси.

Я лениво нежилась в теплой воде и размышляла. Что еще могло быть ценного в крохотной шкатулке, из-за чего так переживал воевода? Что там могло уместиться? Перстень? Бумаги? Пузырек с ядом? Если драгоценность, то Даугав ее скоро получит. Если яд, то Милка бы не рискнула глотать неизвестно что, просто выбросила бы. Палатку купца тщательно прибрали, можно сказать, обыскали, а значит, пузырек с ядом был бы уже найден. Оставался единственный вариант. Что за бумаги хранил Рокош в шкатулке? Тайная переписка, купчая, закладная… Или что-то компрометирующее самого Даугава? Воеводу больше опечалило ограбление, чем смерть купца. Я недовольно скривилась, вылезая из лохани и надевая плохо просушенную рясу. Что сделала Милка, когда открыла шкатулку и заметила там свиток? Интересно, она вообще умеет читать? Вряд ли. Могла она сообразить, что бумаги ценные? Могла. Значит, не выкинула. Впрочем, теперь воевода сам справится и выбьет из нее признание. Оставался, правда, призрачный шанс, что это я убила Рокоша, и камней у девки не найдут… Надо бы подстраховаться и узнать, кого скрывает воевода в последней подводе, но выбираться на мороз не хотелось. Мною овладело странное равнодушие. После купания приятное тепло разлилось по телу, на некоторое время усмирив ледяной огонь в груди. Я приложила ладонь к татуировке и поморщилась. Что имел в виду Даугав, когда говорил, что символ ожил? По понятным причинам я не стала переспрашивать воеводу, но мне было неспокойно. Даугав — тертый калач, однако он испугался того, что увидел.

— Тень! — позвала я служанку, плотнее кутаясь в одеяло и прислушиваясь к завыванию метели за стенами фургона. — Ложись ближе.

Тень неохотно перебралась ко мне через тюки с табачным листом и боязливо замерла рядом, не дыша.

— Что случилось? — спросила я. — Когда вспыхнула свеча, что случилось с символом? Ты была там и видела, говори.

Несколько минут служанка молчала, потом взяла меня за руку и сжала ее.

— Госпожа, даже если вы… колдунья… Я не верю, но все равно… Я вас не брошу.

— Дура! — сбросила я ее ладонь. — Говори, что видела!

— Символ… он двигался. Переливался огнем. Перетекал, как живой. Извивался, как змея. Как будто пытался вырваться из вас…

Я вздрогнула и бессильно царапнула себя по груди. Козлина кошачья! Надо было у него на груди вырезать эту мерзость, которой он меня наградил! Каленым железом выжечь, чтоб неповадно было! И на лбу! И ниже пояса!

Я иду по цветущей долине, зажатой меж двух высоких горбов, и тщетно пытаюсь вспомнить дорогу. Все кажется знакомым и чужим одновременно. Зачем я здесь? Мною овладевает странное беспокойство. На холмах, где-то в вышине надо мной, раскинулась ярмарка. Ее звуки долетают до низины, искажаясь и утопая в земле. Люди гуляют, радуются весне, смеются, кружатся в танце. Неужели они не слышат, как скрипят кости, как оседает прах, как плачут заживо погребенные в этих холмах? Чудовищный могильник, давший жизнь плодородной долине. Но пусть, так и должно быть, прах сменяется прахом, а смерть прорастает новой беззаботной жизнью… Но шепот и плач тревожат меня и сбивают с пути. Или это шумит ветер в листве? Вдруг зеленая пелена деревьев расступается передо мной, являя обожженную проплешину. Обгоревший остов металлической кровати, а над ним парит обугленный скелет, прикованный и искореженный смертной мукой. Дыхание перехватывает. Я делаю шаг и тяну руку к костям, но от моего прикосновения они рассыпаются черным прахом, растекаются лужицей вонючего прогорклого жира. Взгляд замечает еще одно ужасное ложе огненной пытки, а потом еще кровать и еще… Как же их много! Шепот, скрип, стук… Стук? Нет, это цокот! Цокот копыт! Палач приближается! Коллекционер человеческой боли заметил меня, он гонится за добычей! Надо бежать, но я поскальзываюсь на белесой тухлой жиже. Меня хватают за плечо и дергают. Сжимаю в руке вязальную спицу, неведомо как оказавшуюся у меня вместе с ветхим кружевом, и резко оборачиваюсь, всаживая ее в противника. Но удар проходит мимо сплетения костей. Передо мной обугленный скелет, он скалится черными зубами, глумливо подмигивает пустой глазницей и продолжает трясти меня за плечо…

— Госпожа, проснитесь, проснитесь же!..

Я рывком села на тюфяке и закашлялась, хватая воздух ртом и повторяя, как заведенная:

— Мыло, мыло, мыло, мыло, мыло…

— Госпожа, вы так страшно кричали… — Тень испуганно смотрела на меня. — Воевода велел вас позвать. Камни нашлись.

Я смотрела на служанку и чувствовала во рту мерзкий привкус сырой земли и гари, от которого душил кашель. Коснулась волос и едва не закричала от ужаса. Жирная слипшаяся пакля.

— Из них делали мыло… — беспомощно прошептала я, а потом меня вырвало.

Ночная метель улеглась без следа, яркое солнце бессовестно сияло на чистом небе. Хотелось завыть, изваляться в снегу и поколотить кого-нибудь. Но вместо этого пришлось любезно здороваться с воеводой.

— Нашли?

Даугав молча указал на тряпицу, на которой лежали отмытые рубины.

— Два мелких камня твои.

— Ваши, — поправила я его. — И я не хочу оставлять часовщиков Инженерной гильдии без работы, поэтому готова взять свою долю золотом…

— Сестра София, — воевода был мрачен, — уж не знаю, как {ты} устроила этот фокус с символом, но не зли меня. Бери камни и убирайся.

По хмурому виду Даугава я заключила, что пропажу он так и не нашел. Либо Милка не раскололась, либо просто порвала и выкинула бумажку в снег.

— Слепота в глазах смотрящего, — с умным видом произнесла я. — Если тебе проще думать, что это фокус, я не стану настаивать. Надеюсь, ты обретешь то, что потерял…

С этими словами я взяла три камня.

— Два!

— Двенадцать на пять сколько будет? — невинно поинтересовалась я. — А с учетом стоимости крупных рубинов…

— Убирайся! — рявкнул он и выставил меня из своей палатки.

Снаружи я глубоко вдохнула морозный воздух и задумалась, ковыряя носком сапога подмерзшую землю. Совсем воевода страх потерял. Надо его приструнить и понять, что за бумага была в шкатулке, и куда ее могла деть Милка. Положим, девка заколола купца, бросилась к открытому сундуку, вытащила оттуда шкатулку, попыталась ее открыть… Но ключ был на шее у купца. Она вернулась обратно к кровати, вступила в лужу крови, нашарила ключ, сорвала его с тела, открыла шкатулку… Милка нервничала. Могла она уронить бумажку? Не придать ей значения? Забыть? Но на полу ее бы нашли! Я застыла, глядя на втоптанный и вмерзший в лед табачный лист, который по обыкновению жевал Даугав, когда нервничал. А что, если?.. Спокойно! Я медленно пошла к шатру купца, который еще не успели снять. Стоянку сворачивали, обоз выдвигался в путь.

Разгулявшаяся непогода сильно спутала мне планы. Из-за снегопада торговый обоз опаздывал, делая вынужденные остановки и ожидая, пока местные помчики сгонят крестьян для расчистки себярского тракта. Я брела с остальными по утоптанному настилу снега, гадая, что за возня началась в передних рядах. Кажется, вернулись разведчики, которых предусмотрительный воевода отправлял по ходу движения. Возле последней подводы теперь постоянно дежурили два бойца из варда, и я могла лишь догадываться, кого там прячут. Или сторожат? Связанными держали и незадачливых душегубов, очевидно, воевода хотел передать их властям и избежать лишних вопросов по убийству купца. Тень донимала меня причитаниями, она вечно всех жалела, и пленники не стали исключением. Ее послушать, так все кругом невинные овечки, обиженные судьбой-злодейкой. К счастью, поравнявшийся с нами воевода верхом на рыжем жеребце оборвал ее излияния.