Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) - "jenova meteora" - Страница 92

Почему тебя здесь нет?

—Откуда столько крови? Неси таз, живо! И тряпки чистые! Пошла, пошла, окаянная! И припарки не забудь!

Красное и лоснящееся от пота лицо знахарки мельтешило перед глазами.

—Все, родная, все кончилось, не бойся, — шершавая и влажная ладонь гладила ее по волосам. — сейчас кровь остановим — и будешь отдыхать.

Если все это было ложью... Почему она здесь? Почему так больно, словно взаправду? Почему так стерлось время? Где она на самом деле была все эти месяцы? Как же больно. Где Бес? Где, в конце-концов, ненавистный ей Лайе?! Где...

—Лизетт... — голос был совершенно не узнаваем, хриплый, надломленный, словно принадлежавший старухе. — Где он? Где мой ребёнок?

—Не волнуйся, дорогуша, с ним все в порядке, крепенькая девочка вышла. — знахарка улыбалась, но лицо ее словно стало похоже на маску.

Сольвейг в панике забилась на узкой кровати — и откуда только силы взялись?

—Ребенок... — она приподнялась на смятых простынях и настойчиво повторила, нет, скорее выкрикнула: —Дайте мне моего ребенка!

Знахарка Лизетт нерешительно переглянулась со своей помощницей, не зная, что и сказать.

—Госпожа... — робко протянула молоденькая, кажется, ее звали Нино.

Или нет? Неважно.

—Где мой ребенок? Я же слышала, как он кричал... Дайте мне мое дитя! — ведьма обессиленно рухнула обратно.

Ее грудь тяжело вздымалась, она моляще смотрела на женщин, изо всех сил цепляясь за ускользавшее сознание, не желая проваливаться обратно в кровавый туман.

—Ты устала, госпожа... Поспи же, мы отдадим его кормилице. — чье-то лицо с мягкой улыбкой склонилось над ней — ведьме чудилось, что обе женщины похожи на кукол, такие же не настоящие, неживые.

Какой ещё кормилице, о Первозданные, что вы несёте, глупые бабы?!

—Пожалуйста... — прошептала ведьма в отчаянии. — Дайте его взять на руки. Хотя бы раз...

Она протянула вверх руки, и тут же ужаснулась увиденному — кожа на них была дряблой, покрылась пятнами, какие бывают у стариков, а пальцы скрючились и словно одеревенели.

Что?! Нет. Этого не может быть. Неправда. Нет-нет-нет!

Сольвейг спешно дернула себя за волосы, и увидела, что прядь, совсем недавно бывшая чёрной, точно вороново крыло, выбелилась, словно время ее не пощадило.

Ведьма истошно закричала, а затем безумие поглотило ее.

Лайе стоял на руинах некогда великой Империи. Странное чувство опустошения переполняло его, словно он был сосудом, из которого испили все, до последней капли. На его лице плясали сполохи пламени — Вечная Земля догорала, уничтоженная изнутри.

Руки нестерпимо зудели, и Лайе закатал рукав платья, поскрёб запястье острыми ногтями — и серая, точно пепел, кожа, сошла под его пальцами, как кожура с презревшего фрукта. А под нею виднелась новая — сверкающая, словно из жидкого золота сделанная. Лайе удивленно взглянул на свою руку, испытывая одновременно любопытство и отвращение. Кривясь, он потянул за старую кожу, чувствуя себя змеей, сбрасывающей шкурку, и вскоре увидел свои пальцы — тонкие, изящные и все так же переливавшиеся цветом жидкого золота.

Как странно, — подумал Лайе, почему-то безо всякого удивления, — как это странно, — и нелюдь спустил рукав, скрывая золотую кожу.

Он снова окинул простиравшиеся далеко к горизонту руины и истлевшие деревья, и сердце сжала невиданная доселе тоска.

Ты был Совершенным, ты мог вернуть могущество и утерянные знания своему народу, — шептал предательский голос внутри, — но ты все разрушил. И нет больше иллирийской Империи, не осталось никого из твоего народа. А ты, Лилайе Даэтран — последний император Вечной Земли. Тебя запомнят, как того, кто уничтожил все своим Даром.

Лайе слушал этот голос и шёл по обугленной земле, не чувствуя ни боли, ни жара. А голос все шептал и шептал, порой иллирийцу казалось, что это его собственные мысли. В Лайе не было гнева и страха, он смотрел по сторонам и видел лишь смерть и разруху. Но его Дар подсказывал ему, что все не то, чем кажется. И Лайе упорно шёл вперёд, не обращая внимания на настырный внутренний голос, нашёптывавший ему странные и страшные вещи.

Земля в некоторых местах казалась вспухшей, словно жилы проступили на поверхность, и в них текла настоящая кровь. Деревья казались скрюченными и согбенными, как если бы чья-то злая сила изменила их форму. Небо, окрашенное закатными лучами в зловещие красные тона, было подернуто серым маревом, и с него на землю падали хлопья пепла. И не осталось почти жизни в этом месте — духи молчали, затихшие или погибшие.

Наверное, именно так выглядела Айягарасэ, родина Совершенных, в свои последние дни, — пришла мысль в голову Лайе.

Он опустил взгляд на землю и увидел, что она усыпана костями и скалившимися в вечность черепами, они неприятно хрустели под ногами иллирийца.

Посмотри на деяние рук своих, Лилайе Даэтран, — шептал голос, — вот, что можно сотворить Даром, не умея им управлять. Смотри — ибо до конца дней своих ты будешь помнить эту картину.

Иллириец запоздало сообразил, что голос, слышный ему одному, похож на его собственный. Словно кто-то могущественный и незримый пытался вменить ему посторонние мысли, выдать их за его страхи. Лайе хотел было задуматься над этим, но увидел холм впереди, а на нем стояли четыре фигуры. Издалека он не мог разглядеть их как следует, и потому сначала ускорил шаг, а затем перешёл на бег, спотыкаясь о черепа под ногами и едва не падая. Добравшись до вершины, он резко остановился и изумленно замер, вперив недоверчивый взор в фигуры перед ним. Они казались похожими на статуи, даже их лица словно были высеченными из камня — неправдоподобно острые, резкие черты, на коже виднелись трещины, как будто время беспощадно обошлось с ними. И на неживых лицах горели глаза — единственное, в чем теплилась жизнь. Мельком Лайе глянул на троих из тех, кто стоял перед ним, и прикипел взглядом к четвёртому.

Дола Даэтран, одержимый, смотрел на брата пустыми глазами и криво скалился острыми зубами. И было непонятно — в самом ли деле он улыбнулся брату, или же навек застыл с этим оскалом, обращённый в камень.

—Малой? — потрясение Лайе было столь сильно, что он не сразу понял — это лишь морок.

Как и все в этом странном месте.

Лайе протянул дрожащую руку, коснулся скулы брата тонкими, золотыми пальцами — и в тот же миг Дола рассыпался в пыль, а горячий ветер развеял ее по останкам умирающей земли.

Ты так хотел его спасти, — снова зазвучал этот мерзкий голос в голове, — что разрушил свою империю. Все ради него, не так ли? И целого мира мало будет — ты заберёшь все, лишь бы твой брат жил.

Лайе уставился на свою руку, переливавшуюся золотом. Пальцы тряслись, да и всего иллирийца начало колотить. Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и ещё раз огляделся по сторонам. Кто-то незримый следил за ним, за каждым его шагом. Некто был могущественным настолько, что мог увидеть все его самые затаенные страхи — и вывернуть их наизнанку. И этот же «некто» пытался вменить Лайе чужие, подлые мысли, не принадлежавшие ему.

Ты сам толкнул его в пропасть, Лилайе Даэтран, своими руками. Сам привёл к погибели.

Прочь. Прочь из моей головы!

Воспоминания о крушении «Удачливой» казались расплывчатыми, как будто это случилось вечность назад. А сам Лайе пробыл в этом странном месте целую жизнь. Он глядел на мир перед ним и напряжённо думал. Все это было слишком похоже на Абэ Ильтайн — мир снов, куда приходили все шаманы-сновидцы. Но до сих пор Лайе не доводилось пребывать в Абэ Ильтайне в буквальном смысле — душой и телом. И потому он усомнился в своей правоте. Теперь, когда никто не пытался заморочить ему разум, Лайе смог мыслить ясно.

Это место было непостоянным — оно менялось на глазах, там, где только что были руины и кости, теперь появился густой тысячелетний лес, в котором Лайе безошибочно узнал Дуэн Брон. Он не понимал — как же так могло произойти? Что это за мир или город, где же Дола и Сольвейг? И почему ему чудится, что даже течение времени здесь меняется, как погода в непостоянном море?