Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) - "jenova meteora" - Страница 84

—Тепло костра и память дней,

И старого вина глоток!

С тобой, мой друг, я всех сильней,

С тобою я не одинок.

Ах, сколько проложили троп

Худые наши сапоги

Ах сколько загоняли в гроб,

Да не загнали нас враги!

С тобой всегда спиной к спине

В шатре, в хмелю и на войне!

Сверкнув улыбкой, Дола весело подхватил следующий куплет, словно для него написанный.

—Хоть много дев я повидал —

Хисантским ястребам не грех,

Но ты, мой друг дороже стал

Мне вертихвосток этих всех.

Прочней меча мужчин союз,

И ты не трус, и я не трус!

Совсем как Йохавед недавно, Дола протянул близнецу руку и, стоило Лайе обхватить пальцами его ладонь, он выдернул брата в незримый круг. Лайе почудилось, будто земля заискрилась, зачадила в тех местах, где раньше было пламя. Ноги сами понесли его в пляс на пару с Долой.

В былые времена близнецы не раз так танцевали у костра вместе с другими хисантскими наемниками, и песню знали наизусть. Улыбаясь, Лайе плясал, чувствуя руку близнеца на своём плече. Мелькали лица, слышались одобрительные возгласы и хлопки в такт шаманской музыке и танцу близнецов. На мгновение Лайе прикрыл глаза и потянулся Даром к душе Огненной Земли. И ласково, искренне попросил позволить ему помочь исцелить хотя бы крохотную часть Джагаршедда от скверны.

И Огненная Земля позволила.

—А что же если на пути

Нам лихо вдруг оскалит пасть?

Ему навстречу полетим,

Друг другу не дадим пропасть.

Звонкие голоса братьев звучали в унисон, а под ногами сквозь песок прорастала трава. Везде, где ступали в своей пляске близнецы, появлялись зеленые островки, там, где во время танца Йохаведа пылал огонь — теперь расцветали цветы, а наблюдавшие за этим нежданным чудом шеддары благоговейно притихли.

—В далеком Радости Краю,

В шеддарской жаркой стороне,

Тебе я песню пропою,

Богов ты молишь обо мне.

Чтоб так, вовек, плечом к плечу,

Седлом к седлу, мечом к мечу!

...Сольвейг открыла глаза, прислушиваясь к музыке и песне, доносившейся из центра лагеря. Борясь с дурнотой, она выглянула из шатра, вглядываясь в ночь. Вдали виднелись всполохи костров, и там же был источник музыки. Ведьма прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Джагаршедд менялся — здесь и сейчас, понемногу, помаленьку. Казалось, что опустошавшая его зараза невольно отступила перед силой иллирийского шамана. Сольвейг признала — это поистине было чудом. И все же, она почувствовала злость. Почему синеглазому ублюдку дозволено жить почти вечно и обладать бесконечным Даром, в то время, как ей, человеческой ведьме, приходится по крупицам собирать чужие жизни для того, чтобы самой не подохнуть?

Сольвейг раздраженно топнула ногой, и ей почудилось, что Огненная Земля тут же откликнулась на ее недовольство. Песок под ногами заходил ходуном, ведьма едва не потеряла равновесие и тут же охнула, почувствовав очередной приступ тошноты. Позеленев, она отступила назад и скрылась в шатре.

Ей невыносимо сильно хотелось вернуться домой, в Джалмаринен. Ибо Джагаршедд не принял ее — ведьма чувствовала себя чужой, и даже духи не желали откликаться на ее зов.

Огненная Земля не любила ее, а собственное бремя иссушало ведьму. Лёжа в темноте, ведьма слушала доносящиеся до неё музыку и голоса братьев. Сейчас это была спокойная, медленная и тягучая мелодия, а слова... Сольвейг не понимала иллирийского языка — но песня казалась ей чарующей и одновременно тоскливой. Подумав, ведьма поняла, что с братьями ее жизнь пересеклась уже больше года назад. Странное чувство одолело Сольвейг — чудилось ей, будто та встреча случилась много-много лет назад, а время, проведённое в бесконечном пути, стёрло все границы. Женщина снова приложила руки к животу, прислушалась к себе, чувствуя, как сияет ярким светом не рожденная ещё душа. И вновь ее одолели мрачные мысли. Теряясь в собственных сомнениях, Сольвейг незаметно задремала.

...Лайе казалось, что ночь никогда не закончится. Странное это было ощущение — быть беспечным и счастливым, чувствовать себя свободным. Много петь и так же много танцевать, смеяться и шутить. После задорной «Хисантской боевой» подтянувшиеся на танец Йохаведа шеддары заметно оживились. Бутыль с синим жутким пойлом быстро пошла по кругу, и вскоре уже не одни близнецы веселились и плясали. Стёрлись границы между двумя народами, и исчезла отчужденность сыновей Джагаршедда к Доле. Словно Йохавед, чьими глазами на мир в эту ночь глядела Махасти, заставил их забыть о том, что у смеска серая кожа, и сам он не имеет имени в Джагаршедде. Оазис, до сих пор состоявший из одних лишь стойких акаций, теперь зеленел и цвёл, а духи... Они больше не боялись Лайе, и сама Огненная Земля, казалось, приняла чужого шамана.

Кто-то прикатил бочонок с пряным вином — и веселье продолжилось. Много песен было спето, много танцев сплясано, много историй рассказано. Спустя несколько часов Дола охрип, а Лайе уже и вспомнить не мог, что они пели, чему смеялись.

Лишь одна песнь упорно крутилась в его голове. Близнецы исполняли ее на родном языке — ибо не было слов на шеддарском, способных передать истинную суть песни. И возможно, то было к лучшему — Лайе был уверен, что за некоторые слова в песне шеддары с удовольствием вздёрнули бы близнецов на первом же дереве, дабы достойно завершить сию ночь.

Белые птицы, откуда летите вы?

Из обители Вечной Земли,

Где реки в закат бегут молоком

Где наш тихий дом.

Белые птицы, где ваш приют?

У стен Термарилля нас гнезда ждут

Там две луны и два короля,

Да будет славной в веках Земля!

Пока Дола, прикрыв глаза, напевал эти слова, Лайе наблюдал за ним — а перед внутренним взором проносились все годы, что братья провели бок о бок.

«Мой дом — там, где ты» — говорил ему Дола.

«Я обещаю, я стану сильным и буду тебя защищать» — обещал он когда-то Лайе.

И иллирийский шаман, счастливо улыбаясь, смотрел на близнеца, и снова видел его душу — яркую и бесконечно свободолюбивую.

Белые птицы, где ваши птенцы?

Украшают собой дворцы

И веселят клыкомордых детей,

Им и не счесть клетей.

Белые птицы, куда летите вы?

Во все края Пустынной Земли

Укроем крылами мы сыновей

Чтоб вместе и сгинуть в ней.

А под утро близнецы сбежали в Шергияр, на побережье. И сидели там, разглядывая звезды и небо до самого рассвета. Лайе находил созвездия, а Дола угадывал их названия. А потом рассвело.

Сидя на валуне, о который разбивались морские волны, Лайе сонно зевал. Весь хмель почти выветрился из головы, и теперь иллирийцу просто хотелось спать. Будь его воля — он заснул бы прямо здесь, наплевав на все. Дола сидел рядом, весь лоск веселья давно сошёл с него, и теперь он, задумчиво подтянув колени к подбородку, вглядывался вдаль. Борясь с дремотой, Лайе украдкой созерцал близнеца, искренне радуясь тому, что здесь и сейчас между ними все было, как прежде.

—Ли, как ты думаешь... это навсегда? Наша жизнь и наш путь? — вдруг спросил Дола.

Лайе оторвался от его созерцания, немало удивлённый вопросом близнеца. Настроение у него было благодушным, и он мягко улыбнулся в ответ.

—Конечно навсегда. Навечно, брат. Мы ведь с тобой неделимы.

Дола бросил на него странный взгляд и как-то отчаянно улыбнулся.

—Навсегда, значит... — тихо произнёс он про себя. — Когда ты так говоришь, я почти в это верю.

Спустя несколько дней шхуна «Удачливая» была готова снова отправляться в путь, а с ней и близнецы с ведьмой. Надо сказать, братьев провожал почти весь шеддарский лагерь, и настроение у сборища клыкомордого племени было донельзя дружелюбное. К своему удивлению, Лайе вдруг понял, что отнюдь не хочет покидать эту землю — и был несказанно поражён этим открытием. Дола испытывал чуть меньше восторга в отношении Джагаршедда, но все же он смягчился, и пожалуй причиной тому стали Йохавед и Малакай.

Оба шамана, не сговариваясь, прибрали полукровку к себе под крылышко, и со стороны это выглядело весьма забавно. Нрав Малакая остался прежним — сварливым и несговорчивым, и Доле от него доставалось столько же брани, сколько и остальным шеддарам. А вот Йохавед так и лучился дружелюбием и жизнелюбием, но таковым он был рождён. Незадолго до отбытия из лагеря к Доле подошёл Кангу — и совершенно неожиданно принёс ему свои извинения и предложил мир. Впрочем, оный продлился совсем недолго — к концу дня молодые воины снова едва не сцепились и были вынуждены выслушать долгий и нудный воспитательный монолог из уст Малакая, и при этом их знатно помятые после взбучки уши грустно прижимались к голове. Лайе почти все время проводил с Шаэдид, едва ли не каждый день выбираясь в остатки древних городов, разбросанных по саванне за Шергияром. С подачи воительницы иллириец учился постигать новые грани своего Дара, привыкал управлять им, ведь с тех пор, как его сила приумножилась, сдерживать ее стало гораздо труднее.