Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) - "jenova meteora" - Страница 83

Колдовство шамана звало и очаровывало — притихли даже бестии в загоне, и замерла сама природа. Лайе не видел, что зрителей этого безумного танца стало гораздо больше. Шеддары подтянулись со всего лагеря, с благоговейным трепетом они смотрели на танец шамана.

Йохавед танцевал, звенели и сверкали золотые браслеты на его руках и ногах. Казалось, он всего себя отдал этому танцу, все движения его были резкими, сверкали его желтые глаза и поблескивали белые острые зубы в свете пламенного круга. Лайе смотрел на этот дикий танец, и видел, как откликается на зов шамана Джагаршедд. Разлетался в стороны песок под быстрыми ногами Йохаведа, и взметались ввысь искры от ветвей в его руках. Шаман отплясывал неистово и страстно, отдав всего себя танцу и самому Джагаршедду, и душа его в этот миг сияла столь ярко, словно сама Махасти благословила одного из своих сыновей. Йохавед двигался внутри огненного круга, не переступая границ, но даже когда он касался пламени, оно не обжигало его, а ластилось, подобно прирученному зверю.

Лайе бросил быстрый взгляд на Долу и замер. Близнец смотрел на танец шамана зачарованно, и во взгляде его читались восхищение, зависть и... какая-то затаенная тоска.

И снова Лайе задумался — кем бы стал его брат, не лишись он своего Дара? Переводя взгляд с Долы на Йохаведа и обратно, Лайе вдруг понял — близнец стал бы таким же, как шеддарский шаман, выбравший одновременно путь разрушения и путь созидания.

Будто почуяв мысли братьев, Йохавед стремительно подался вперёд, протянул руку сквозь пламя и, широко улыбаясь, взглянул на Долу.

—Танцуй с нами, Огонёк!

«С нами?» — мысленно изумился Лайе, а затем разглядел в чертах Йохаведа что-то чужое, нездешнее, и прикрыл губы пальцами.

Нет, не шаман вовсе обращался сейчас к его брату, а душа Огненной Земли Джагаршедд.

Лайе метнул быстрый взгляд в сторону Долы — поймёт или нет?

—Что?! — растерялся его близнец, — Но я не...

Не один из вас. — читалось на его лице.

Йохавед рассмеялся и схватил его пальцами за руку — на коже шамана плясало пламя — и дернул на себя, втягивая в огненный круг, и даже этот жест не казался лишним, он выглядел частью древнего танца. Проскочив стену из пламени, Дола невольно зажмурился, ожидая, что его волосы и одежда тут же вспыхнут, но ничего не произошло. Вокруг зашептались, зароптали потрясённые представители рогатого народа. С изумлением и недоумением они глядели на невольно ссутулившегося под их взглядами Долу.

—Танцуй, Огонёк! — подбодрил его Йохавед, ни на мгновение не прекращая свой танец. — Ты же помнишь, ты не забыл!

Нет, не забыл.

Разве можно забыть шаманские пляски? Разве не он в детстве увивался за Йохаведом, умоляя научить его так же лихо отплясывать?

На губах нелюдя появилась неуверенная улыбка, и он стал повторять вслед за Йохаведом, поначалу медленно и скованно, будто опасаясь чьего-то гнева. Постепенно поступь его стала уверенной, движения все более раскрепощенными и быстрыми, а улыбка шире.

Лайе, невольно раскрыв рот, наблюдал за своим братом и шаманом. Они с Йохаведом плясали слаженно, будто два отражения в огненном круге. Одновременно повторяли движения друг друга, и оба улыбались — совершенно дико, по-зверьи. Вот Йохавед, смеясь перекинул Доле горящую ветвь, тот перехватил её — и пламя взорвалось ярким снопом искр, которые совершенно не обжигали танцоров.

Весь мир для Лайе сузился до двух беснующихся в дикой пляске фигур, и видел он больше не оболочки, а души, сокрытые под ними. И если Йохавед казался светом, жизнью, что будет всегда — несмотря на бури и невзгоды, рекой, что найдёт свой путь сквозь препятствия, то Дола был пламенем, яростным и беспощадным.

Когда Йохавед касался ногами песка, сама душа Джагаршедда тянулась к нему, говорила с ним, любила его. В каждом жесте Долы — несмотря на то, что они были зеркальны танцу шамана — сквозили одновременно грация и жесткость, его танец был резким, неистовым и пугающим, словно он не плясал, а сражался. И под его натиском отступала скверна, подтачивавшая Джагаршедд, сдавала позиции, опалённая яростным пламенем, что было ярче тысячи солнц.

Лайе смотрел — и понимал, что нигде и никогда больше не увидит подобного. В неистовом, диком танце Йохавед и Дола казались ему божествами. Видением, которое можно увидеть лишь раз в жизни — а потом вспоминать его до самого конца, прекрасное и страшное одновременно. Оба они были пламенем, которое одновременно восторгало и пугало.

Он рождён для войны — почему-то подумал Лайе, глядя на Долу. Именно такие, как его брат становятся великими воинами, генералами и полководцами, способными вести за собой армии. За таких, как он — умирают безропотно, таким — отдают себя полностью. Такие, как Дола не умеют довольствоваться золотой серединой, им подавай все и сразу — или ничего вовсе. А не получит желаемое — выгрызет с кровью, выжжет огнём, вырежет мечом, лишь бы обладать. И неважно, что ему нужно: жизнь, золото и власть или кто-то, кого он любит.

На краткий миг перед глазами Лайе мелькнуло видение: чужая армия, чужой народ. Они ждут, свирепые, истосковавшиеся по крови и войне, ждут приказа идти вперёд, сражаться, в бой.

Забудьте о смерти! — кричит им Дола Даэтран, полководец.

Сражайся с нами, Первый! — отвечают ему воины, готовые отдать за него жизнь и свободу.

Лайе моргнул и видение исчезло, оставив после себя тревогу и осадок, словно в воздухе запахло гарью и кровью. А потом и это ощущение исчезло, и вот иллириец уже не мог вспомнить, что же он только что видел. Будущее? Сон? Мираж, отражение его страхов? И видел ли вообще?

Лайе услышал смех брата, вскинул голову и вдруг понял — он застыл, погруженный в собственные мысли.

—У каждого своё лекарство от гнева, Лэйхе, — услышал иллириец голос Шаэдид.

Будто в тумане, он почувствовал, как она суёт ему в руки пузатую бутыль с синим шеддарским пойлом. Не раздумывая, Лайе сделал глоток и закашлялся — напиток обжег ему горло. Отдышавшись, он снова приложился к бутылке и лишь после этого вернул ее воительнице. Не будь Лайе так занят созерцанием неистовых плясок, он бы остро ощутил, как изменилось настроение в лагере. Мысли шеддаров — тягучие, изумлённые и восхищённые — казались почти осязаемыми. А Дола... вернее, Доэлха-Огонёк вдруг разом перестал быть для них безымянным невидимкой, они видели и чуяли — полукровка был одним из них, и это многое меняло.

И вдруг все резко закончилось. Исчезло странное колдовство шамана, стихла странная музыка, которую слышали все, но которой не существовало на самом деле. Пламя, вызванное Йохаведом, погасло, оставив в память о себе выжженный круг на сухой земле. И стихла песнь Джагаршедда, словно душа Огненной Земли враз затаилась, присмирела, убаюканная безумным танцем двух своих детей. Йохавед не казался больше отмеченным волей Первозданных, и выглядел он устало — хоть и сверкали его глаза азартом. Дола же стоял, тяжело дыша и хищно раздувая ноздри. Лицо его сияло детским восторгом, словно он получил подарок, о котором даже не смел мечтать.

—Брат, давай хисантскую, боевую! — неожиданно для себя произнёс Лайе, у которого перед глазами уже поплыло.

Дола удивлённо обернулся в сторону брата, и улыбка на его лице стала ещё шире. Он поймал взгляд Йохаведа — шаман улыбался ему в ответ и благосклонно кивал головой. И в глазах его — Дола мог бы поклясться в этом — все ещё сверкали отблески нездешнего пламени. Подняв с земли бубен, Йохавед принялся наигрывать бодрый и знакомый братьям мотивчик, словно показывая, что даёт им добро на сие незатейливое дело.

Лайе, стоически выдержав ироничный взгляд близнеца, отобрал у Шаэдид синее пойло и решительно хлебнул его из горла, а затем уже протянул брату. Дола последовал его примеру, но в отличие от Лайе, сумел не подавиться горячительным напитком. Сделав щедрый глоток для храбрости, он зажмурился и медленно выдохнул. Лайе собрался с духом и начал петь первым, голос его после горячительного стал хриплым, но хрипотца быстро прошла, а слова текли-переплетались меж собой, рождая красивую песнь.