Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 56

Но, и после, подстегнутые Перуном, молодые охотники не вдруг сумели утащить их подальше от страшного места. Паверам все неимелось. Они все еще душой стремились толи помочь бывшим собратьям, толи просто досмотреть. Последнее — насплетничал Перун. Помочь — это им даже в голову не приходило. Кто ж осмелится перечить самому Отцу-Роду? А вот любопытству человечьему даже страх шею не свернет. Штаны обмочат, а все одно полезут своими глазами разглядеть — криво усмехнулся Драговит про себя. Это прочим за шевелящимися клубами черноты не углядеть, а он-то прекрасно видел, как натравленный Перуном медведь ринулся скорей разобраться с непонятными, ненужными ему двуногими. И освободиться, наконец-то, от чужой власти, что загнала его в такое дурное место так далеко от родного леса. Но, орел его обогнал, сверзившись сверху и вцепившись в лицо жутко завопившего Ягатмы. Вся его удалая отвага куда-то делась, уступив место обычному животному ужасу. Медведь, озлобясь на раздражающие его вопли, махнул лапой, располосовав белое лицо с черным провалом рта. Мгновение постоял, как бы в нерешительности, и прихлопнул ею же голову завалившегося, но не перестающего блажить двуногого. Взбеленился и пристукнул голову второй раз, третий… Искрен, выпущенный Перуном из власти оцепенения, воя одним дурным звуком, дернулся в сторону от наставника. Но, не пробежав и пяти шагов, он взвизгнул особо пронзительно и упал. Озверевший вконец лис вырвал зубы из его ноги и отскочил, вертанувшись рыжим смерчем. Вспрыгнул на спину резво ползущего двуногого и попытался вцепиться тому в загривок. Но, разойтись, как следует, не поспел — его смыло в единый миг потоком медвежьего рева. Только рыжий хвост мелькнул, уворачиваясь из-под шмякнувшейся на хребет тяжкой лапы.

Драговит равнодушно смотрел на расправу и доискивался: отчего внутри не растет та пугающая тошнота, кою породил вид человека, что полег от его руки в битве меж холмов. Душа, словно утомившись от грызущих ее прежде мстительных мечтаний, моментально опустела. Где-то вкруг нее зрело холодное усталое довольство от добротно исполненной работы. Перун что-то утешительно гундел в глубинке сознания, но Драговит его заумствования уже не слышал. И сам не понял, с чего вдруг подскочил и рванул вниз по склону. Может, оттого, что медведь вроде, как очухался, и недоуменно разглядывал трепыхающееся у его лап тело. Потом мотнул башкой, развернулся и задал стрекача — не пожелал, вишь ли, трепать его, зверствуя. Он вновь взревел, когда узрел несущегося наперерез двуногого. Вытянул шею, затопотал — и он, и Перун были крайне недовольны невесть, отчего взбрыкнувшим охотником. И бог, и зверь почуяли опасность для своих шкур. Небесный житель сковал тело ополоумевшего друга, а лесной шарахнулся в сторону и резво поскакал, вскидывая тощий зад. Куда делся лис, Драговит, понятное дело, не заметил. В небе все круче забирал в высоту орел. Вдалеке уносили ноги охотники, уволакивая за собой взбудораженных паверов. Те все оглядывались, пялясь на что-то в небе. Перун невозмутимо пояснил, что сей момент на месте изничтожения паверов Рода Рыси мгла рассеялась. А на ее месте почтенный Отец-Род отечески объемлет своего сынка именем Дажьбог, а ликом…

— Ты спятил, — постановил Драговит, чуя в себе опустошенность. — Ты так-то по-дурацки шутканул, а они нынче же разнесут по всему свету. Дескать, доселе я отлуп им давал, гнал от себя, а на деле взаправду бог. Придуривался, поди знай, зачем. Они ж доставать меня начнут, — растеряно осознал он божескую западню, опускаясь на подвернувшийся камень. — Чудес требовать станут и прочих глупостей… У тебя совесть-то есть? — безнадежно поинтересовался он у Перуна.

Совести по признанию бога у того нет, потому, как никогда и не было, а имелось только понятие о пользе. При этом небесный насмешник не озаботился пояснить сие. Да и прощения просить не стал — подивился даже, что у друга могла вообще родиться такая чудная мысль. Зато долго и пространно доказывал: с сего дня, дескать, ни одна собака к Драговиту без дозволения и близко не подойдет. А коли ему, что занадобится, так ни одна и не откажет. Опять же, когда они с Марой отправятся в земли чужаков за… по своим надобностям, Драговит с братьями увяжется следом. Но, их новое жилище родичи не потревожат — забоятся. А в том, что они увяжутся, мол, Перун сомненьями даже трудиться не станет. Ибо ему-то давно ясно: в душе все трое не добрые и домовитые хозяева, а подлинные бродяги. И повидать новые земли ни за что не откажутся.

— Ты Маре-то признаешься в этом? — кивнул Драговит на растерзанные тела поодаль.

Перун вновь подивился бессмысленному вопросу, напомнив, что той признания не нужны. Она и без них узнает все, едва они подступят к селищу рысей — вытрясет их, как старые вшивые шкуры. А они оба могут и не почуять такое непотребство. Так-то. Беспокойство друга же богу не вполне понятно, ибо Мара простит тому все, что угодно, кроме его смерти. А терзания его о свершенном злодействе и вовсе ни к чему не приторочить. Старик долго испытывал терпение, да и лишним давно стал — родичи устали ждать, когда он оставит их. А кое-кто — значительно прибавил Перун — и сам бы с ним покончил, коли бы мог проделать то, не опорочив себя.

— Ладно, — Нехотя согласился Драговит, догадавшись, что бог толкует о Недимире. — Но, Искренку-то ты, зачем за кромку спровадил? Он-то дорогу никому не перешел. Да и сам собой вроде неплох был.

Перун рассудительно поведал, что друг его и вправду отнюдь не бог. Мыслей человечьих слышать не способен, и судит о них лишь вприглядку. Прикончив же одного Ягатму, второго в живых оставлять глупо. Мара, правда, не торопилась избавляться от этого гнилого человечишки, но видела его насквозь и о таком исходе раздумывала не шутейно. Она нынче сторону паверов приняла всецело — эти трое верно поняли, что и как переменилось в их мире, причем давно. Но перемены те восприемлют чудесным даром, а милость богов радует их души за весь их народ. Этот же самый Искренка, кроме выгоды своей, во всем случившемся ничего прочего в упор видеть не желал. И впредь мог немало вреда принести, а для Драговитова семейства и Недимира — с его задумками объединить племена — сие нынче докука недозволительная. Сам же Драговит с его внезапно вылезшими никчемными терзаниями таким дураком сей момент предстает, что только диву даешься. К примеру, некогда он в одиночку против всего Рода вставал, не шибко раздумывая и совестясь. А ведь там его выкормили и на ноги поставили. Пользу свою соблюдал, сберегая сестру? Так вот впредь лишь о пользе той думать и должен. Ну и о пользе для всех, коли уж совестью он обременен. Ибо нынче его народ на перепутье, откуда запросто может свернуть в гибельную сторону. Вот о том друг пусть и терзается, отринув пустяки.

Драговит на отповедь слегка обиделся и мстительно потребовал разъяснить ту божескую надобность, что Перун помянул невзначай. За каким лешим им с Марой настолько занадобились чужаки, что готовы они переть за ними на самый край света? И каким это побытом Драговит сможет выбирать: тащиться ли ему вслед, иль пренебречь, коли Перун в поход наладился? Иль они с Марой научились людей раздваивать? Бог, понятное дело, шутить не умел и страшно удивился такой нелепости. Принялся распинаться, что может, дескать, перескочить в кого другого, но Драговит его уже не слушал. День для него выдался премерзостный, ничуть не примиривший его с мятущейся душой. Как рвался отомстить Ягатме, как витийствовал, а случилось…, и на душе еще поганей сделалось. Может, зря он с Деснилом не перекинулся о своих бедах? Надо было! Да, что уж теперь-то? Нет, от сердца они с Недимиром пенять ему за павера не станут — может, тишком еще и порадуются такому подходящему исходу. Но за их спинами дела творить скверно. Покаяться перед старшими нужно непременно: дескать, гнева не удержал в руках, забылся, но не уважить вождей — того и в мыслях не было. Эти точно простят. Важней, что паверы в том его руки не увидали — тут Перун все ладно устроил.

Бог что-то там довольно забухтел снова о пользе и о душевной целостности… Драговит ему не внимал — жгучее любопытство насчет божественной надобности отправиться в земли чужаков постепенно застило все остальное. А жадное стремление побродить в новых местах ему вторило.