Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 49

Охотники зашевелились, подымаясь да пялясь на дорогу от селища. Там из-за деревьев, наконец-то, явились воины, коим против чужаков на земле стоять. Шли ходко. Сорок шесть мужиков: матерых охотников, вставших под руку Светогора. На каждом безрукавка с аясовыми бляхами из добычи горцев. В руках длинные копья чужаков и сулицы. Только не все простые с кремневыми наконечниками. Тот же Драговит велел на древки ножи аясовы насадить, что покороче. На каждого по две этакие сулицы пришлись — эти запросто от твердой безрукавки не отскочат со сломанным концом. Засевшим на холмах безрукавок не дали — у них щиты и бог-воин. Как-нибудь уцелеют. На конях с копьями к ним не полезут, вот и знай себе постреливай. Но, тут их всего-то два десятка лучших стрелков четырех родов. А еще скучковали два с половиной десятка молодых при луках — всем безрукавки натянули. Чем они займутся, неведомо — пропали еще прошлой ночью на конях с парой горцев. Думается, тоже на земле биться станут, хотя копий им точно не досталось. Но, луки получили у рысей самые лучшие и долго пристреливались, привыкали, чтоб по руке. Кое-кто даже луки чужаков выбрал и уже щелкает ими, как родными. Но это молодняк, а опытному человеку привычки менять не с руки.

С копейными и вожди пожаловали — как не уламывал их Деснил поберечься, ничегошеньки не добился. Уперлись рогом, дескать, постыдно в селище с бабами отсиживаться, коли твои братья на погибель отправились. А коли, кому из них сей день за кромку дорога назначена, так не ими Род начинался, не ими и закончится. Вождя и нового избрать можно, а вот куда старому с его стыдом приткнуться — кого такая доля прельстит? Ставить вождей с копейными Драговит отказался наотрез. А вот за спину вторым рядом с теми, кто в прочие силы не вошел — это пожалуйте под руку Деснила. Мол, враг на них прет злой, кромешный. И коли копейные его не сдержат, то всей надежды и останется лишь на тех, что за спиной. Только тем и осадил Драговит отцов-вождей, только тем и подкупил. Будь с ними Мара, они бы и в споры не влезли, но богиня исчезла. Как раз с теми двумя десятками молодых стрелков, Званом, Парвитом и Северко.

Чужаки после того, как на холмах пошуровали их проведчики, особо не задержались. Солнце лишь чуток оторвалось от вод Великой реки, а впереди по дороге на полдень выросло облако пыли. Весна в это лето пришла ранняя, теплая, а нынче уже и жара стоит, земля высохла накрепко. Чужаки идут на своих злых конях ровными рядами по пяти. У передних копья в землю смотрят. Готовы в единый миг подняться, целясь в грудь пешего охотника. У тех, что на несколько шагов за ними, тоже, и у третьего ряда, и дальше. Дорога пряма, но неширока — ползет средь холмов и взгорков. Однако вот еще сквозь те два последних протиснуться, а дальше земля ровная, как речная гладь. Там уж они ряды сольют в один плотный, копья поднимут. И сметут начисто во-он тех ничтожных лесовиков в их кожаных рубахах до колен с длинными рукавами, в коих на жаре в степи можно заживо свариться. А тут в полуночных лесах и горах эти медведи только в таких и ходят — у них даже полотна нитяного нет. Дикие люди: камнями охотятся, с камнями и против геройских сынов Жеребца-солнца вышли. Навертели на себя коры древесной и думают, будто та убережет их от аясовых наконечников копий и стрел. Стоят, набычились дерзко — не гулял еще по их спинам толстый кнут. Выползли из леска, что за спиной, изготовились со своими деревяшками. Не ведают безголовые, что такое степные кони, взявшие разбег. Не чуют, как вскоре длинные острые копья приколят их спинами к тем редким деревцам. К тем трясущимся березкам, что кажутся надежной защитой. Но, и меж них не укроются немногие выжившие — степные орлы настигнут каждого. И прикончат каждого, кто не падет на землю, бросив оружие. Кто не поднимет над головой пустые руки. Таких оставят жить и работать — за тем и пришли.

Передние ряды выползают из узкого межхолмья. Сходятся в единый строй, поднимают копья, скалятся. Кони, получив пинки в бока, огрызаются, берут разбег, но… Падает с глаз пелена, навешанная богом-воином Белого народа. И натыкаются они, даже не успев того понять, на длинную стену из плотно связанных толстых жердин. Стену, почти в рост, ощерившуюся такими же копьями. Она чуток подается под ударом, но стоит крепко — держат ее с той стороны не только крепкие высокие мужики, но и подпорки из бревен. Кони кричат в голос. Хрипят, воют попадавшие и смятые ими степные орлы с переломанными лапами и крыльями. А над щитами вырастают головы и плечи лесных великанов. Летят в следующие конные ряды короткие копья с длинными аясовыми наконечниками, сменившими хозяев. И подмога не торопится — меж холмов вовсю разгулялась сама смерть. Скученные всадники на ошалевших конях мотаются из стороны в сторону, сталкиваются, валятся. Прямо с неба падают на них аясовы жала собственных стрел, будто взбунтовавшихся против прежних хозяев. Малые деревянные щиты приторочены к седлам, потому, как не нужны были. А коли в руках и окажутся, так бестолку: со всех сторон не прикроют, коня не защитят. Бурлит меж холмов смертельная пляска, кровавым потом сочится, кровавой пеной брызжет. Ответные стрелы самых отважных летят, куда угодно, ибо без цели нет для них и пути. Заколдованные бешеные стрелы, бьющие с двух сторон, возникают прямо из воздуха. Морочат голову, выкашивают все живое. Невидимые стрелки не кричат — воют с небес страшными, нечеловечьими голосами.

Кто-то из степных орлов вырывается на свободу, туда, где от леса бегут, рычат зверьми северяне. Чужаков еще потряхивает от прежнего злодейства, а кони уже берут разбег, вытягивают шеи… И летят на выросшую вдруг из воздуха бревенчатую стенку, оскалившуюся копьями. Прямиком через мертвые конские туши и человечьи тела. И через бьющихся в отчаянной попытке подняться на ноги, и через расползающихся, но не успевших спастись. Летят им в головы копыта, валятся на них конские брыкающиеся тела. Рев стоит такой, что уже и не разобрать, где, чья глотка. Немногие кони остаются на ногах, не потеряв всадника — те, что с краю, успевают прыснуть в стороны, но это не спасает. Из-за ужасной стенки летят в них короткие копья. Откуда тут, что взялось? Только что не было! Чародейство! Лютое черное колдовство! А из ловушки меж холмов вылетают новые всадники, врезаясь в растущую смертельную кучу.

Лесовики, прежде подпирающие спинами лесок, уж тут, как тут. Подбирают с земли, рвут из ослабевших рук чужаков их копья и вгоняют им в головы. Хватают мечи и рубят шеи, руки, ноги — осторожничают с безрукавками. Такое добро, ох, как пригодится, и оно уже свое — добычу от битвы поделят меж Родами. А Деснил с Недимиром уже дальше дело ладят, как загодя велел Драговит. Ему-то недосуг за всем присматривать — он за большими щитами дух мужицкий в кулаке держал, пока чужаки накатывали волна за волной. А теперь и вовсе их бросил и унесся в обход свалки на холм. Деснил, Недимир, прочие вожди орут, гонят мужиков добивать последних ворохающихся чужаков и коней. С копейными остается Палюд, а прочие оттягиваются назад, хоронятся за нагромождениями мертвяков.

Драговит же лезет, не щадя сил, на холм за спины стрелкам, укрытым от случайных стрел щитами. Рагвит их унял: и стрелы нужно беречь, и битва повернулась иначе. Драговит разглядывает вторую половину вражьего войска, меньшую. Она отчего-то поотстала, на подмогу избиваемым прийти не смогла. И теперь по другую сторону холмов своя битва запылает. Оставшиеся в живых меж холмов чужаки — кто верхом, а кто и пехом — пытаются улизнуть обратно. Вырваться туда, откуда пришли, но, им и того не дозволяют. Драговит опускается на колени перед телом Кременко, валяющегося на земле. Тот не жив, не мертв, целиком отдавшись во власть сидящего в нем бога. А этот разошелся, бьет врага своего народа, вставшего под его руку. Морочит, мечи выживших чужаков друг на друга устремил и тем заткнул выход из холмов, ровно баклажку затычкой.

Всю скопленную прежде силу пустил на битву, а та не убывает — над землей поднимается жирным потоком от людей и коней, не достигших кромки. Вырвавшись из западни меж холмов, немногие чужаки разлетаются, было, удрать. Туда, к спешащим на помощь сородичам из отставшей шайки. Но, бог-воин лепит один морок за другим — прямо у них под носом взвихряются огромные, яростные, ураганные вертуны высотой до неба. Они поднимают в воздух землю, кусты, камни, а те вспыхивают белым огнем, горят дико, неукротимо. Тут Драговита, словно по башке, чем тяжелым приголубили. Рухнул, как подкошенный…, а пришел в себя — Рагвита увидал. Брат бледен, льет на старшого воду, да как раз оплеуху ему отвесил, аж в ушах зазвенело. Едва старшой прочухался, хотел, было, что-то спросить ли, сказать… Но только вытаращился на него, как на урода какого. Хотел помочь ему подняться, но Драговита и самого, ровно, что подкинуло. Вскочил на ноги, пошатнулся, на Рагвита оперся, согнулся дугой — голова кругом пошла. Брат его держать-то держит, но как-то сторонится: