Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 47

— Может, кто спросить что хочет? — поинтересовался Недимир, едва Драговит смолк.

— Я хочу! — шагнул вперед первый охотник медведей Маран. — Вот ты сказал, будто против их мечей наше оружие дрянь. Тогда, может, поделишься, тем, что у чужаков отнял?

— Поделюсь, — немедля отозвался Драговит. — Стрелы, что добыли, лучшим стрелкам раздадим. А мечи вам без надобности. Ими биться сноровка нужна. Без нее меч ровно палка.

— Но, вы же приноровились! — выкрикнул кто-то.

— Нас Мара умением оделила, — холодно ответил Драговит. — Малым временем и чародейством. А у вас и того времени нет. Да и мечей тех почти ничего — толку в битве не будет. А вот стрелы, коли приноровитесь, большую беду своим прежним хозяевам наделать могут. А для того выберите из своих лучших стрелков. Средь рысей и горцев лучшего стрелка, чем мой брат Рагвит, нет. Станет, кто спорить? Хорошо. Вот он-то ваших охотников и поучит. А в битве под свою руку возьмет…

— А почему он? — выкрикнул кто-то обидчиво.

— А вы что, собираетесь отдельно своим Родом биться? — жестко усмехнулся Драговит. — Видать, оглох я — прежде иное услыхал. Но, кто своим Родом пойдет, не держим. Вы не мальчишки безусые — сами знаете, как вам поступать. А разговор я дальше поведу с теми, кто вправду решил в одну силу собраться.

В рядах охотников зашушукались, кого-то оттерли назад.

— Коли стрелки отдельно встанут под Рагвитом, медведи на то согласны, — невозмутимо заявил Маран.

— Орлы с вами! С вами! — выкрикнули из толпы несколько голосов.

— Лисы с вами! — пронеслось по рядам.

— Ага, — удовлетворенно кивнул Маран и продолжил: — Так вот, я и говорю: коли стрелки отдельно встанут, значит, в лоб не попрем. Стало быть, хитрость какая-то заготовлена?

— Заготовлена, — усмехнулся Драговит. — Нам не только чужаков извести надобно. Мы на большее замахнулись: своих поберечь, как можно больше. Нечего попусту честными мужами разбрасываться. А то бабы нам потом… кое-что повырывают.

Охотники рыготнули, но тотчас смолкли — не до шуток.

— И что за хитрость? — загорелись глаза у Марана. — Ты ж сам говорил, будто осторожны они, как волки. Тебе ли серых не знать? У тебя и свой имеется.

— Потому и знаю, с какой хитростью против них не вылезать, — уверенно заявил Драговит. — А вот чего удумал, расскажу, когда сядем малым кругом с вождями и первыми охотниками.

— Не доверяешь?! — обиделся кто-то.

— Нет, — жестко признал Драговит. — А ну, как кто из вас прежде схватки чужакам в руки попадется? Да его терзать примутся? Тут я даже за себя-то уверенно не скажу, будто сдюжу. А за остальных и подавно не поручусь.

На это возразить было нечего. И с расспросами пришлось обождать — в селище вернулись Кременко, Рагвит и Северко. Они паслись у Двурушной до последнего — следили за чужаками два полных дня. Сорвались с места, лишь, когда те начали всеобщую переправу на острова и дальше на этот берег. Река как раз подуспокоилась и лошадям не составляло труда переплыть ее, волоча за собой воинов из полуденных земель. Сами-то они плавали, видать не шибко. Видаки явились не пустыми. Пригнали десяток коней с мешками, полными стрел, по три десятка безрукавок и длинных сулиц, а ножей из аяса — без счета. Притащили двоих пленных, перемотанных ремнями и подрастерявших воинскую злость. Это остальным родичам было невдомек, а горцы знали, на что способен бог-воин, что ютился покудова в Кременко. Кабы не он, так не видать бы проведчикам ни добычи, ни полона. А потрудился бог на славу. Еще десятка три чужаков упокоил, силы от них поднабрался до отрыжки, как обожравшийся пес. Многое повызновал о том, как чужаки пойдут, и какими силами. Выходило, что после гибели от рук горцев их оставалось все еще много: две сотни, шесть десятков и трое. Правда, иные еще не оправились от ран, оставленных росомахами, но таких обидно мало.

Своих тоже собралось немногим меньше — это всех охотников от мала до велика — но силы были далеко не равными. Чужаки умели нападать единым строем на лошадях, выставив перед собой свои длинные сулицы-копья. И таким вот строем на полном ходу сметали все перед собой — Ядран был тому видаком. Страшный то был удар, смертельный. А у Белого народа даже те, кто на конях сидел крепко, биться верхом не могли. Даже горцы. И все это понимали, однако в страхи не ударились. У них было целых два бога против одного, что вел чужаков. Один — небесный воин, а вторая… Тут уж и вовсе свезло. С такой богиней не поспоришь — оглядывались охотники на подоспевшую Мару.

…………

Латия сдалась быстро, а вот Мара дослушала жрецов до конца. До самого последнего слова. Их можно было понять: рушились основы веры, ставилась под сомнение репутация служителей культа многих поколений — о себе почти никто из них в таком разрезе и не вспомнил. Хотя Ягорину уже сорок девять — замечательный возраст для новых открытий в себе: нарастающий консерватизм, окрепший скептицизм, уже подраздвинувший рамки цинизм. Ягману сорок, но у того наставник был личностью явно неординарной — жаль не успела толком пообщаться. Мара — продукт скрещивания двух абсолютно не стыкующихся видов: латий и людей — искренно сожалела об упущенном. Ведь мелькнула однажды вполне здравая мысль утащить с собой в горы еще и Ягура. Подлечить старика, вместе выработать программу переходного этапа в процессе эволюции религии. Но, тогда она предпочла не обострять и так непростые отношения с аборигенами, да и репутацию старика не хотелось портить преждевременно. Не осознала только, что времени-то у того как раз и нет. Умом она уже свыклась с тем, что короткая жизнь людей сужает и прочие временные рамки процессов и событий, а подсознательно все еще занималась планированием без учета местных реалий. Примерно просчитала, что сможет растянуть жизнь своего тела-носителя лет на двести, и бессознательно подтягивает к этому сроку остальных. А ведь даже братьям не гарантирует более ста лет, хотя начала с ними работать в почти самый благоприятный период их жизни. Вот младенца, особенно родившегося у модифицированных родителей, она сможет дотянуть до двухсот лет. А сама, используя тело такого младенца, доживет и до трехсот — маловато, но все, что есть. Короче, очередной просчет в копилку опыта и очередное сожаление, ложащееся грузом на вновь формирующуюся память.

Искрену двадцать пять. Умный, перспективный человечек, пока не докопавшийся до своего черного гнилого нутра — докопается еще, если Мара не передумает использовать его некоторое время и не высосет сразу. Ягдею тридцать два. Но, такое чувство, что все пятьдесят. Уникальные залежи мудрости. Этого-то Мара точно заберет с собой — не место ему с таким колоссальным потенциалом в простых пастухах паствы. Ему учиться нужно и пожить подольше, чему она уделит достаточно времени и сил — на такое не жаль. Оба этих человека молоды, рвутся приобщиться, коснуться божьего промысла, который им еще выдумать нужно. А ей при одном упоминании скучно становится. Не понимают люди, что они сами и есть божий промысел, что бы под этим не подразумевалось. А подлинный бог у них был и будет на все времена один: их человеческая совесть. И портреты богов они начнут рисовать с нее, постепенно дорисовывая новые детали, пригодные для того или иного дела, сообразуясь с сиюминутной ситуацией. Расскажи им вот таким сегодняшним, до чего может дойти такой портрет, не то, что не поверят — сойдут с ума. А Мара, будучи когда-то давно латией, видела такие портреты своими глазами. На других планетах, у других племен и народов, страшно гордых достижениями своей цивилизации или уже уставшим от нее. Ненавидящим ее с тем же пылом, с которого все когда-то начиналось.

Эти же люди молоды и с удовольствием сыграют свою роль, и будут в ней естественнее ветра и солнца. А Ягман с Ягорином проштудируют происходящее, изыскивая подтверждение или опровержение тому, что скопилось в их головах. Непригодное выкинут или переиначат на свой лад, зато из того, что ляжет на душу, сотворят шедевр. Она погорячилась в своей оценке религии — это и без нее сотворят. Ей просто нужно держаться от всего этого подальше, лишь изредка используя придуманный для нее образ в личных целях.