Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 13

Сам вождь изменился с тех пор, как закрутилась эта свистопляска вокруг Мары. Бабы и по крайней-то нужде к нему бочком да на полусогнутых подкатывают, а уж с несерьезным чем — на полет стрелы обегают. Недимир не стеснялся выказать злобу тем, кто бесстыже сотворил из нормальных ребят изгоев. Даже охотникам, хотя среди тех злопыхателей было раз, два и обчелся. Да, пожалуй, только Обрянов отец Гордиян с братьями и пара их дружков. Но этих-то почти все сородичи не жалуют: завистливы мужики, и языки поганые. Не мужицкая повадка, недостойная. Только вот Палюд никак не мог взять в толк: коли Деснил не желал ухода Драговитовой семьи, так чего же отпустил? Думается, скажи он свое слово, так побратим остался бы — уважил старика, что выделял его среди прочих с малолетства. А оба вождя не только попустительствовали, но — казалось Палюду — сами снарядили братьев в дорогу. Эти двое точно знали о Маре что-то важное. Дорожили тем знанием, и вроде к чему-то незримо готовились. Палюд не сомневался, что надоумил отца на все это сам Деснил, вконец рассорившийся с неугомонным Ягатмой. Павер не призывал родичей разделаться с опасным семейством, не учинял склок, но и до себя его не допускал. Впрочем, сам Драговит к тому и не стремился, стараясь до ухода пореже попадаться на глаза вредному старику.

Да и вернулся Драговит с братьями не своеволием, а с дозволения вождя. Явился, поразив народ небывалым числом добытых шкур. Даже самые ярые шептуньи покамест отстали от Недимира, требуя навечно избавиться от кикиморова семейства. Хотя здесь, пожалуй, вождю боле всего помогла бабка Ожега с ее хлестким языком, три лета назад намертво прикипевшая к Маре. На пару с Бладой выхаживала сиротку и страшно разозлилась на Драговита, когда тот удумал уйти и забрать сестренку. Совершенная дикость — верещала Ожега на весь свет — мотать дитя по лесам. Вроде и права старуха…, вот только откуда у обычных охотников такая небывалая удачливость взялась? Ведь не сгинули отщепенцы от голода и звериных зубов, а даже еще и с прибытком великим вернулись. Словно служат им сам лешак с лесными духами. А, может, и служат? Только вот кому: братьям или их сестренке, кою боится сам павер? И то сказать: Маре три лета исполнилось, а с виду едва не все шесть — как такое объяснить? Всех сомнения одолевают, и у Палюда скребет на душе…

Споткнувшись от размышлений на ровном месте, он смутился и присел, сделав вид, будто осматривает уже просохшую лесную подложку. Канул месяц пробуждения земли. Завтра место второму месяцу элет — травы дружно прут из земли на радость скоту. Зелень древесной листвы столь ядреная, что бьет по глазам даже в этом неверном свете приподнимающегося над Великой рекой солнца. Птицы с пьяным утренним гвалтом творят свадьбы, радуются так, словно весна и не окончится боле никогда. Да что там говорить, была с утреца радость на душе, и нет ее, как нет! Враз к долгожданной охоте интерес пропал. Палюд сам не понял, как его ноги свернули с общей тропы и понесли хозяина наперерез побратиму. Еще на подходе заметил над плечом Драговита темнеющую головенку Мары — та висела за спиной старшего брата в кожаных ремнях.

Братья, словно услыхав его мысленный окрик, остановились, поджидая нечаянного гостя. И первое, чему подивился Палюд, так это… Девчушка смотрела на него совсем, как…, та же Ожега. Бесстрастно, пронизывающе — аж дыханье сперло в груди, и руки закоченели. Боле всего в глаза бросалась ее несхожесть с братьями. У нее личико вытянутое, черты уже не по-младенчески тонкие. Узкие темные брови разлетаются к вискам таким изгибом, отчего огромные черные глаза кажутся еще пронзительнее. А братцы светловолосые, сероглазые с густыми прямыми бровями, почти сходящимися на переносье. С наливающимися тяжестью буграми нижних челюстей над толстыми не по возрасту шеями. Они здорово изменились — в глаза бросается. Росту-то раньше были среднего — Палюд на полголовы обгонял Драговита. А ныне уж наоборот: тот смотрит на старинного друга чуток сверху вниз. Хотя и Палюд эти три лета на месте не стоял — тянулся к солнышку, как говаривала матушка. Однако и не то диво: братья весьма раздались вширь. От юнацкой угловатости и следа не осталось — особенно у младших заметно. Мышцы под рубахами из ровдуги ходуном ходят, того и гляди, одежа по швам треснет. Да и ступать стали на особицу: чутко, ловко, легко, как их кровный первопредок Волк. Что за притча? Чего это их так разнесло, будто лет десять за плечи закинули? Три лета пропадали, так, может какой родник силы чародейской надыбали? Ну не бывает же так, чтобы настолько сверстников обогнать, хотя у младших на лице дальше юнацкого пуха дело не пошло.

— Брат приветствует брата, — начал разговор Палюд, нежданно от души расплывшись во весь рот. — Удача и здоровье на вашем пути.

— Удача и здоровье, брат, — пожелал от всего семейства старшой. — На охоту?

— На охоту, — чуток раздраженно подтвердил Палюд. — У ближних товарищей-то я ныне в забросе, вот и приходится новых доискиваться. Одному невтерпеж стало.

— Потому и в забросе, чтобы родичи тебя не сторонились, — нехотя пояснил Рагвит. — С отщепенцами возиться — самому на сторону отвалиться.

— А меня кто спросил?! — вскипел Палюд. — Или я себе не хозяин? Мне такая забота!..

Левая рука, сжимавшая связку сулиц, вскинулась. Каменные наконечники грозно уткнулись в небо, костяшки пальцев побелели в гневном усилье. А в лицо и шею, наоборот, бросилась кровь. Белые длинные волосы и брови парня на розово-алом засияли снежно, светлые глаза засверкали льдинками. Обнажившиеся в злом оскале зубы казались непомерно большими — чистый зверь.

— Мы сами по себе, — примирительно вставил Парвит. — А у тебя отец, мать, братья. Тебе от них отложиться целое дело. Неужто, судьба изгоя поманила? Нехорошо это, да и на нас твои озлобятся. Решат, — едко усмехнулся он, — будто тебя наша нечисть сглазила или опоганила.

— Нам доныне вождь Недимир защитой был, — поддержал его Рагвит. — А коли он осерчает, так нас окончательно отторгнут от Рода. Ты же, худую славу заработаешь. Загрызут…

— А ты чего молчишь? — оборвал его Палюд, вперившись взглядом в Драговита.

Тот стоял перед ним, косясь на Мару. Та уложила головку на плечо брата и задумчиво посасывала лепеху с медом, обернутую листом лопуха.

— Ты все ли услыхал, что братья сказали? — Драговит тяжело глянул на побратима.

— До глухоты мне еще вдвое от того, что прожито, — отрезал Палюд.

— Если приткнешься к нам, станешь изгоем, — честно предупредил Драговит, глянул на причмокивающую сестренку, спросил ласково:- Губы еще не слиплись? Воды дать?

Та отрицательно покачала головой, сызнова вперившись в Палюда. Чтобы дитя в такой поре и так смотрело? До него вдруг дошло: все правда. Все эти толки про девчонку не пустое — не похожа она на прочих людей. Так, чтобы зло в ней какое чуялось — этого нет. Но и обычным чем тут и не пахнет: диковинная малявка. Палюд перевел взгляд с Мары на старшего брата, затем на среднего и младшего. В глубине его глаз мелькнул отсвет какого-то озарения.

— Да, это она, — преспокойно оглушил признанием Драговит. — Она нам силу дает.

Палюд вновь уставился на Мару. Толи сказанное перебирал, толи к себе прислушивался. А то и все сразу. Диковинная выходила вещь: никакого особенного потрясения в душе не громыхнуло. Словно готов он был к чему-то такому, а нынче лишь убедился. И даже, пожалуй, обрадовался. Что-то доброе и светлое нахлынуло из глубины души навстречу девчушке. Та высвободила из ротика лакомство и едва уловимо качнула неулыбчивой головкой с видом всепонимания и благосклонного принятия его чувств. Палюд развернулся к терпеливо ожидавшей его ватаге молодых охотников и дал отмашку, дескать, ступайте без меня, а я своим путем. Его не поняли. Верней, не поверили в такую нелепость, а потому продолжали стоять недвижно. Пялились на приятеля, как на дурного, переминались, переглядывались. Ни один не решался сделать первый шаг прочь от изгоев с их кикиморой. А не будь девка таковой, потащили бы малявку в лес без боязни? Небось, оставили бы на попечении той же Блады — бабенка рада возиться с этой… Да и Ожега к сыновьям Тиханы дорожку протоптала: что ни день, волочилась эту нечисть обиходить. Это когда братья дома жили. Стоило же им умотать, старуха сама не своя стала: все ждала волчат и на других бросалась, ровно собака. Присушила ее нечисть, заморочила. Ягатма того прямо не говорит и даже огрызается, коли услышит от кого хулу на Мару…, но всем же ясно, что к чему. Давно уже назрело: избавляться нужно Роду Рыси от гнилой крови. И от Тиханова отродья, и от тех, кто липнет к девке нечистой: Ожеги, Бладки… Деснила? На этом имени злые языки обычно и осекались. Хотя и обида росла на бывшего вождя: как же так, почему отшатнулся он от людей хороших, путных и встал на сторону дурных, порченных?