Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 14

Палюд прекрасно понимал: ныне и он перескочил на ту, неугодную родичам сторону. Отрекся от всего доброго и правильного, переметнулся к зловредной кикиморе. Всего-то и поговорил с побратимом немного, а та успела его одурманить, обезволить. Именно так и порешат все недалекие, ополчившись на него, пусть он и сын вождя. Изгнать не решатся, ибо кто осмелится безнаказанно-то? Вину же прежде требуется доказать! Поди-ка докажи, будто малый ребенок есть самая настоящая нечисть. О том могут судить лишь паверы — охранники путей, по коим души предков приходят к наследникам крови. Ягатма же сыновей Тиханы приговаривать не станет: не за что! Пращуры его, конечно же, о чем-то предупредили — не будет он врать о таком. Однако же сути предупреждения старый суслик так и не понял. Да и позже доискаться не смог, в чем отцу и покаялся, как на духу. Мол, ты — вождь, тебе и решать судьбу девчонки. Добра от нее ждать не приходится, а в чем зло — поди знай. Коль приговоришь ей остаться в селище, значит, станем ждать и готовиться, пока предсказанное не свершится. А там уж думать и будем, как дерьмо разгребать. Вот и выбирай из паршивого и паршивого. Но, чем больше злые языки полоскали имена Ожеги с Бладой, тем боле выказывал им уважения Недимир. С братьями Мары по их возвращении был милостив, а самой малявке натаскал подарков. А некоторым особо ретивым сплетницам дал укорот. А еще…, он точно к чему-то готовился! Теперь-то это ясней ясного. И почти совсем позабыл Ягатму. Павер делал вид, будто не замечает остуды вождя, но, размолвка таких друзей, как эти двое, не могла ни кинуться в глаза сородичам.

— Палюд! — прилетел голос Ташко. — Идешь ли?!

— Не! — легко и радостно откликнулся тот, уже шагнув вслед за Драговитом. — Я с ними!

— Вернись! — почти потребовал Обрян, уверенный, что спасает завороженного нечистью.

Но сын вождя лишь рукой отмахнулся, даже головы не повернул.

— Недимир не обрадуется, — с затаенным злорадством возвестил Обрян.

Ташко покосился на него неодобрительно. Понятно же: Палюд среди молодых охотников не из последних. Да к тому же сын вождя — со временем и сам вождем может стать. А так навсегда отрезает себе дорогу к высокой доле. Стало быть, расчищает ее кому-то другому, например, тому же Обряну-завистнику. Его отец Гордиян тот еще поганец. Когда Деснил отказался от доли вождя, так-то выпячивал себя перед охотниками, что срамота. А Недимира с Белусом облыжно ругал, виноватя, в чем ни попадя. Сынок с летами все больше перенимал сноровку отца — скоро знаться с ним и вовсе станет срамно. Снедаемый этими паршивыми мыслями, Ташко первым тронулся в путь. Он даже позавидовал Палюду… А вот тот вообще ни о чем не печалился. Ликовал так, словно сей день его приняли в какой-то более важный круг посвященных, нежели простое братство охотников. И заботился едино о том, чтобы не отстать от лихих дюжих братьев. Те скользили сквозь густеющую с каждым шагом лесную чащобу лосями, не знающими удержу. Туго набитые заплечные мешки втрое превышали его котомку, а весили, казалось, гораздо меньше. А еще волокуши и сулицы, и какие-то невиданные луки в полроста человека. Оружие явно необычное, на зависть. Палюд топал рядом с побратимом и чувствовал, что сделал самый правильный в своей жизни шаг.

…………

Насколько мировоззрение аборигенов обособленной планеты, потерявшейся на окраине обитаемой вселенной — размышляла Мара — может оказаться более гибким, нежели у латий. Они поразительно консервативны, но легко меняются, если есть ради чего. Латии громоздят галактику на галактику, сооружают мир с высоким качеством жизни… По сути же, он напоминает местные муравейники, где каждому определяют место и назначение. Законы фиксируют не только на автономных носителях, а пытаются прописать в генах. Скрытно-насильственное окологуманное унифицирование различных видов разумных сужает рамки мировоззрения и самих унификаторов. Те и сами вынуждены жестко удерживаться в рамках созданного ими порядка — дискредитировать этот самый порядок в глазах унифицируемых невыгодно. Но, ведь для получения результата, латиям приходится бесконечно путешествовать: вступать в контакты, изучать, проникать в суть мировоззрения аборигенов каждого найденного мира. Пробовать на вкус, пережевывать, глотать, переваривать ради приемлемого результата. Разве весь этот долговременный, многослойный процесс не подразумевает некоего творчества? Жадности в восприятии нового, гибкости в изучении и широты в осознании… Только сейчас сквозь призму новой жизни стала проглядывать подлинная реальность: однообразная примитивность покинутой ею конструкции. А этот мир — примитивный изначально — все чаще обнажал перед ней всю многогранность своих нестыковок. Они и создают то самое ощущение творческого поиска, жадности, гибкости и широты в осознании…

…………

Шли они прямиком на закат. Туда, где в полудне перехода меж двух громадных, поросших елями холмов разлеглось небольшое озеро. Когда Белый народ пришел на Великую реку, Род Рыси встал на том берегу, где в нее вливались воды другой реки помельче, прозванной Двурушной. Потому, как до входа в Великую она делилась на два рукава. Теперь на землях Рода уже три селища: коренное и пара меньших. Одно чуть дальше по берегу на полночь, а второе, как раз у этого озера меж холмов. Сюда два поколения назад перебрались несколько семей, но далеко на закат переселенцы уйти не отважились. На полночь же по Великой реке и вовсе не разбежишься — там осели другие Рода. У следующей малой речонки, вливающейся в Великую, в паре дней ленивым пехом коренное селище медведей — ближайших соседей рысей. Дальше на полночь у такой же речонки коренное селище Рода Орла. А еще дальше у третьей речонки стоят лисы. С этими рыси и вовсе редко видятся, разве что в лесу на большой охоте стакнутся погонять согласно зверя. Лисам в такую даль таскаться хлопотно. Чаще все Рода встречаются для обмена у медведей: рыси с солью из ближних соляных озер, а лисы, к землям коих горы и леса подходят более плотно, с живицей и медом…

Сумерки застали их недалеко от озера меж холмов, и Драговит свернул прямо к нему, дабы заночевать на берегу — в малое селище братья и не думали заходить. Полого спускаясь к тихой чистой воде, берег до самой воды зарос березами и кустарником. Они запалили костер, скупнулись, подкрепились и разлеглись на прихваченных парках вкруг огня. Делать особо нечего, говорить не хотелось — они молчали. Каждый о своем. Вдруг Рагвит приподнялся, стянул рубаху и вытянулся на спине. Мара, возившаяся с какими-то травками, встала и направилась к нему. Потом разлеглась поверх полуобнаженного тела брата. Парвит подскочил, накрыл ее своей паркой. Вроде, ничего особенного — ночи у них даже летом холодны — но что-то было не так, как должно. Палюд приметил: маленькие узкие ладошки, дотянувшись до подбородка Рагвита, медленно и плавно гуляют по его шее. Головка Мары на мускулистой вздымающейся груди замерла лицом к костру, глаза закрыты. Что за притча?

— Ты ведь заметил? — сонно пробормотал Драговит. — Заметил, как мы изменились?

— Люди вдруг не меняются, — не стал лукавить Палюд.

— Это она, — любовно пояснил побратим. — Я говорил: она дает нам силу. Не спрашивай, как? Не отвечу. Сам толком не знаю. Мара говорит, будто силу нам передал сам Отец-Род. Тот, что вышел из волшебного яйца и создал все миры от Прави до Светлой Нави, как сказывал Ягатма. А она принесла ту силу нам и теперь отдает. Чуток каждый день. Всю сразу нельзя.

— Порвет? — хмыкнул Палюд, вовсе не сомневаясь в том, что слышит чистую правду.

Как не верить, коли братья превратились в богатырей за каких-то три лета? Да еще хищными повадками обзавелись, что не всякому дается и за всю жизнь.

— Может и порвет, — весело оскалился Парвит. — Кому захочется проверять на себе?

— Большой подарок для простых охотников, — уважительно оценил Палюд.

— Это не подарок, — возразил Драговит. — Это оружие для защиты Белых людей.

— От кого? — поразился Палюд, впившись глазами в лицо побратима, на коем огонь оставлял подрагивающие пятна.