Симфония боли (СИ) - "Ramster" - Страница 41

- Оппачки, – нарушил тишину Безумный Марк, разжав левую руку; на пол к его ногам безвольно стёк труп мальчика – единственного наследника лорда Элиота. – Вот такие вот дела-а-а.

- Нет! Не-ет!!! – Хозяин поместья, целый и невредимый, бросился к ребёнку ползком, не в силах встать – и болтонский ублюдок заступил ему путь.

- Не суйтесь с наркотой на Север, – произнёс он раздельно, поучающе, с круглым неподвижным взглядом сверху вниз. – Это вам урок. А деньги я возьму, пожалуй, сам.

Рамси прошествовал в кабинет с двоими телохранителями, небрежно подцепив с пола чемоданчик. Презрительно осмотрел извлечённый оттуда пакет с порошком, распахнул окно и, высунувшись подбросил «товар» высоко в небо. Выстрел – пакет взорвался в воздухе аккуратным белым облачком. Порошок, стоивший, наверняка, как хорошая машина, неспешно оседал на землю мельчайшим снегом, чуть искрясь в свете заходящего солнца.

- Красиво, а? – обернулся Рамси к своим головорезам. – Деньги нашли?

- Прям на столе лежали, шеф! – с готовностью доложил Крушка.

- Отлично, бери и идём. Пленных во вторую машину пусть закинут, и связать их как следует. Поболтаем в подвале, покричим, может, даже пофотаемся…

«Пёсик» в машине скучал. Конечно же, скучал – если его тревогу, почти панику можно было назвать таким словом.

С того самого момента, как из особняка раздались выстрелы, Вонючка не находил себе места. Метался между сиденьями, скулил едва слышно, припадал к окну – пока не увидел выходящего наружу хозяина. Выдох – и руки, вцепившиеся в дверцу, ослабели, задрожав, от облегчения и радости.

Вонючка – воспитанный пёс: будет ждать смирно, не разломает ничего, как в тот прошлый, страшный раз, два года назад – когда хозяин упал после внезапно прогремевшего выстрела. А Вонючка, запертый, как и сейчас, в машине, не смог, не успел, не сумел закрыть его собой! И оставалось только вырваться наружу – до сих пор непонятно как – и, холодея от ужаса, броситься к нему, под требовательно протянутую окровавленную руку…

Всё тело встряхнулось по-пёсьи, сгоняя «мурашки» и жуткие, тягостные воспоминания – за пару секунд до того, как распахнулась дверца.

- Милорд… — Голос игрушки для пыток, как всегда, тих и глубок, только неосознанно приподнявшаяся рука и тревожный взгляд выдали пережитое волнение.

- Соскучился, Вонючка, – довольно заулыбался Рамси, забираясь на сиденье.

Питомец осторожно подался навстречу, будто в робкой надежде ощутить ладонь хозяина, – и счастливо прикрыл глаза, когда аккуратные пальцы зарылись ему в волосы на затылке.

- Там было весело, пришлось пострелять, – небрежные слова, непринуждённый тон, за которым – трупы.

Захлопнулась дверца, рыкнул мотор; Вонючка редко задаёт вопросы о том, как всё прошло, – почти никогда. Знает, что хозяин не любит этого, считает ненужным социальным ритуалом и рассказывает что-то, только когда сам посчитает нужным. Или не рассказывает: ведь сцапать живую игрушку обеими ладонями, всё ещё холодными от ощущения пистолетных рукоятей, куда приятнее. Как бы ни было прекрасно диктовать свою волю «клиентам отдела непопулярных мер», запугивать, принуждать, убивать, ощущая власть, – только трепля Вонючку после очередного взаимодействия с людьми, Рамси понимал, как холодно там, с ними. «Там» – снаружи, вне зоны комфорта, которая воплощена была в этом покорном трепетном существе. Уютном, податливом, которое можно поставить на колени и разминать в жёсткой хватке горячий загривок, принуждая склониться…

В зеркало заднего обзора водителю не видно, что происходит на полу за сиденьем: то, как Рамси увлечённо, дозируя силу на грани боли, мнёт хрупкое горло под ошейником, выступающие ключицы – всей поверхностью ладоней, неторопливо, смакуя каждое прикосновение. Как человек, пришедший с мороза, не торопится совать руки под горячую воду: сначала она едва тёплая, а потом всё горячее…

Робко подавшись чуть ближе, подставив беззащитное горло – Вонючка блаженно жмурится, острые хрящики гортани вибрируют под пальцами: то ли приглушенный стон, то ли тихое урчание, не слышно за шумом мотора. Приятный на ощупь контраст: грубая кромка ошейника, нежная кожа шеи с шершавыми выступами ссадин, потёртостей, ран… Рамси проводит вдоль них медленно и с нажимом, увлечённо ловит каждую волну боли на беспомощно-доверчивой мордашке – и, дыша всё глубже и увлечённее, за ошейник тянет Вонючку выше, к себе.

Руки в обрезанных перчатках неловко зависли над сиденьем – боясь опереться рядом с хозяином, – тощие бока неровно вздымаются между его колен, под вмявшимися в податливое горло костяшками что-то заполошно пульсирует – а растрёпанные волнистые волосы пахнут сладко и уютно, щекоча нос и прижавшиеся к макушке питомца губы.

На секунду Вонючка широко распахивает глаза, а затем с удовлетворённым, счастливым тихим вздохом прикрывает их. Замирает неподвижно, боясь шевельнуться хоть на волосок, под тёплым дыханием, пока на ошейнике медленно разжимается жёсткая хватка.

- Хозяин… – шепчет почти неслышно, благодарно.

Мелодия входящего вызова – как всегда, некстати: как раз в тот момент, когда ладони скользят снизу вверх по выступающим рёбрам (впадинки между ними расширяются от каждого рваного вдоха, когда в них плавно вдавливаются пальцы), задирая растянутую майку; это звонок не от отца, поэтому Рамси его просто игнорирует. Десять секунд, двадцать – поглаживая большими пальцами выступы шрамов на рёбрах, он любуется живой игрушкой: на мордашке смущение и страх с робкой примесью удовольствия, глаза прикрыты, волоски на худых жилистых руках – дыбом. Вонючка не смеет отстраниться, но по напряжению тела, по дрожи, по тому, как он еле ощутимо льнёт к ладоням, – зная его столько лет, легко понять: он и не хочет, чтобы эти прикосновения прекращались.

Телефон продолжает надрываться, отчего на шефа уже косится водитель; едва спрятав раздражение, Рамси обнаруживает красивую блондинку на картинке вызова. Но когда он нажимает кнопку беспроводной гарнитуры, голос его нейтрален и приветлив.

– Здравствуй, Донелла, – так спокойно, будто это не он сейчас, с хищной улыбкой рассматривая застывшего Вонючку, проводит рукой по неровно вздымающейся груди – медленно, будто невзначай коснувшись сквозь ткань мгновенно затвердевших маленьких сосков.

Вонючка вспыхивает, острия нелюдских зубов касаются нижней губы в беспомощной гримаске отчаянья напополам с возбуждением.

- Рамси, как твой день, что делаешь?

Ошибка первая: постоянно повторять его имя. Которое он слышит только от отца и никогда – в положительном ключе.

…Жалобный скулёж обрывается коротким стоном, вытянутое в струнку тело вздрагивает…

Ошибка вторая: дурацкие никчёмные вопросы: ну каким, к чёрту, может быть день?

- Нормально, еду с переговоров… А у тебя? – Рамси морщится, задавая бессмысленный вопрос, ответ на который его не интересует; ну да пусть болтает…

…Дальше становится уже неудобно, и он жестом приказывает живой игрушке повернуться спиной. Вонючка понимает приказ не сразу, секунду смотрит затуманенными глазами на хозяина, не совсем осознавая, чего от него хотят. И только потом неуклюже поворачивается, едва не завалившись на бок. Когда приказ выполнен, Рамси треплет взъерошенные русые волосы и, пока Донелла что-то щебечет, не спеша оттягивает ошейник. И, наклонившись, рывком смыкает зубы на тощей жилистой шее сразу над ним. Вонючка сильно вздрагивает, сбив дыхание, – натянувшийся ошейник душит, вторая рука хозяина держит поперёк груди, пальцы впились между рёбрами…

- Что ты чувствуешь? – шепчет Рамси ему на ухо. – Говори, – а в глазах – предвкушающее, увлечённое удовольствие.

- Ты что-то спросил? – растерянно осведомляется Донелла.

- Вовсе нет, я внимательно тебя слушаю, – говорит Рамси обоим.

- К-как будто током… по позвоночнику прошило, – глухо шепчет Вонючка, облизнув пересохшие губы.

Рамси глубоко вдыхает – будто желая впитать каждую эмоцию и звук, издаваемые живой игрушкой, ещё более полно, – и так же глубоко и горячо выдыхает. Довольно ухмыляется, и эта хищная усмешка слышится и в голосе, когда он отвечает: