Отражение: Разбитое зеркало (СИ) - "Pale Fire" - Страница 54

Начинать ссориться Барнс не хотел, но за те три месяца, что он ходил и смотрел, ожидая, что что-то произойдет, и все это прекратится, устал.

— Я к хуям выгоню Вайс, если ты будешь продолжать в том же духе, — буркнул он, считая, что и так все понятно.

— Не понял, — озадаченно сказал Франсуа. — Вот честно, Баки, я ни хуя не понял.

— Она тебя лапает, — как можно спокойнее пояснил Барнс. — А ты воспринимаешь это, как будто так и надо.

— Лапает? — вытаращился на него Франсуа. — Блин, Баки, трогать за руки — это ни разу не лапать. Если бы лапала, я бы ее давно обломал. Да ко мне все «щенки» так или иначе липнут, ты чего?

— Она тебя трогает так, что лапает, — Барнс чувствовал, что обычное красноречие, которым он был не обделён, если надо, отказывает, скулы сводит, и только урчащая как трактор Санора останавливала от не обдуманных действий неясного характера. — Если для тебя нормально, что тебя “трогает” посторонняя баба…

Продолжать Барнс не стал, опасаясь наговорить лишнего.

— Баки, ты… ты ревнуешь? — изумился Франсуа. — К девчонке? Слушай, да у меня на девок даже в пятнадцать не вставало, когда я дупла был готов трахать! Блин, ну ты даешь! Вайс ты заметил, а что Корнелл на меня смотрит, как Санора на козла, ты в упор не видишь!

— Он тебя не трогает, — резонно заметил Барнс, потому что не мог же он выколоть парню глаза, чтобы тот не смотрел. К тому, что смотрят, Барнс относился снисходительно. — Санора козла обычно хочет догнать, задрать и съесть.

— Ну, а Корнелл хочет меня выебать. Или чтобы я его выебал, не знаю. А Вайс просто кокетничает. Она со всеми кокетничает, кроме тебя. Даже с гоблинами. Просто повадка такая. На самом деле хреновая повадка для наемника, согласен.

— Я его сам выебу… черенком от лопаты, если только подумает к тебе свои ковырялки протянуть, — буркнул Барнс, все равно какой-то обиженный и непонятый. — Я Вайс… Она к тебе пристает, а ты словно так и надо. Франсуа, бля! Я. На. Это. Смотрю!

Франсуа похлопал глазами.

— Говорю тебе, она со всеми так, — еще раз попытался объяснить он. — Баки, я таких девчонок знаю. Если ее игнорировать, ей надоест и она отстанет, а если ее осадить, она ж решит, что все всерьез и я от нее тогда не отобьюсь. Ну не знаю, добавь ей нагрузки на полосе препятствий или на скалодроме, чтобы у нее сил не хватало ресничками взмахивать.

— А ты у нас теперь тоже все!? — не выдержал Барнс, который из кожи вон лез, объясняя, что ему не нравится даже знать, что его мужика кто-то трогает.

— Баки, ты что, ревнуешь? — недоуменно нахмурился Франсуа. — Ты серьезно?

Барнс бы это ревностью не назвал. Это было концентрированное желание убивать.

— Слушай, — серьезно сказал Франсуа. — Я не буду отшивать Вайс, потому что тогда она возьмется за меня всерьез, причем так, что формально прикопаться будет не к чему. Она не дура, а в контракте на обучение четко прописан запрет на сексуальные контакты с персоналом и гоблинами. Если я еще пару недель буду делать вид, что в упор ее не вижу, она сама отстанет, понимаешь?

Барнс понимал. И даже был согласен, именно поэтому он так долго молчал, но не выдержал, потому что всему есть предел.

— Да пойми ты, меня корежит, когда она на тебя свои лапы кладет, — взвыл Барнс. — Я всё понимаю, вот совсем все, но не могу. Пока ее не было и тебя никто не лапал, все было отлично, а тут как кровавая пелена.

— Ну блин! - вскинулся было Франсуа, но под Марой было особо не попрыгать. — А что я-то сделать могу?!

— Заебись! — почти рявкнул Барнс. — Я, блядь, на понимание надеялся, политес разводил, объяснить пытался, а ты, значит сделать ничего не можешь?

Барнс подхватил на руки Санору и встал, собираясь выйти на улицу, но, скорее просто съебаться, что с ним обычно не бывало. Было обидно, что Франсуа его не понял, хотя он не раз говорил ему, рассказывал, как бесится, когда чужие люди трогали Себастьяна, и теперь так же остро воспринял чужие прикосновения по отношению к нему. Слов у Барнса не было, были обида и ругательства.

Франсуа выругался, сбросил с себя кошку, встал, вбил ноги в берцы и вышел, аккуратно прикрыв дверь. Было еще довольно тепло, поэтому он не стал надевать куртку.

Дежурства у Франсуа сегодня не было, поэтому он просто ушел в сектор А12, то бишь на пляж, и уселся там на камень, глядя на воду. Непрошибаемость Баки его иногда просто бесила, но сегодня был просто край.

Чтобы развеяться, Барнс ушел с Санорой на пристань, собираясь свалить на соседний остров, чтобы развеяться и отпустить ситуацию.

Барнс ждал понимания, не извинений, не заверений, что такого больше не повторится, а именно понимания. Чтобы его погладили, почесали за ухом, и сказали, что да, пиздец, что Франсуа тоже это не нравится, и Барнс сам бы додумался все дальше, а его банально не поняли. И теперь Франсуа сидел в одном углу, а он отчаянно сваливал в другой, побегать со своей кошкой, успокоиться, чтобы отпустило.

Франсуа хотел было пойти спать в коттедж, который все еще числился за ним, но все его вещи были в доме Баки, а завтра у него опять были теоретические занятия с курсантами с самого утра, так что он просидел на берегу допоздна, а потом, подмерзший, голодный и злой, вернулся домой. Не включая свет, согнал с дивана светившую зелеными глазищами кошку и улегся спать на диван.

Барнс вернулся, когда было уже за полночь, разглядел спящего на диване Франсуа, и расстроился совсем. А потом и разозлился, потому что он не сделал ничего такого, за что его можно было бы вот так послать, что и спать с ним не собирались. Но будить Франсуа и выяснять отношения он не собирался. Притащил из спальни одеяло в его любимых осьминожках, заботливо укрыл, и ушел заниматься ночным бдением и переосмыслением своего поведения.

Нужно было извиниться, даже если на самом деле он ничего такого и не сделал, просто потому, что Франсуа обиделся, а обижать Барнс его не собирался. Но он все равно хотел получить порцию утешалок, потому что, как бы это ни было нужно, правильно и неизбежно — позволять Вайс трогать Франсуа, это действовало на его мозг разрушительно.

Приготовив завтрак на общей кухне, Барнс отнес его Франсуа, пока тот ещё спал, и снова ушел, у него было, чем заняться.

В следующий раз они увиделись только вечером. Днем Франсуа выкинул их с Баки ссору из головы: личные проблемы не должны влиять на профессиональную деятельность, это была аксиома, которую Барнс втолковывал всем, от «щенков» до гоблинов, с самого начала. Барнс вбивал в головы своим курсантам не так много прописных истин, и всех их Франсуа запомнил, проверил практикой и больше никогда не оспаривал.

С точки зрения самого же Барнса, по отношению к Вайс он проявлял непрофессионализм. Но они же были дома, верно? А дома они — это просто они.

К вечеру Франсуа понял, что совсем ничего не понимает, и приплелся в коттедж на отшибе с тяжелым сердцем. Баки еще не было. Франсуа покормил очередного осьминога Алекса — все они были Алексами, — покормил кошек, которые всегда готовы были пожрать, и уселся на пол, прислонившись к дивану. Кошки тут же обсели его, чтобы гладиться.

Барнс боялся идти домой, боялся увидеть там только свои вещи, только свою кошку. Боялся, что ночёвка на диване — это только первый шаг к пропасти между ними. И не мог представить, насколько она могла оказаться широкой уже сейчас.

То, что он идиот, который не сумел правильно высказать свои мысли и желания, а потом вообще поддался неконструктивным эмоциям, было очевидно. Теперь он был трусливым идиотом, который просто оттягивал неизбежное, даже не зная, есть ли, что оттягивать, или Франсуа ждёт его дома, и можно будет поговорить, а потом поехать ужинать в город, потому что завтра воскресенье, и занятия только по физподготовке и стрельбе.

Увидев в доме свет, Барнс чуть не завопил от радости, преодолев оставшиеся пару десятков метров в пару прыжков, и рванул дверь и задохнулся от облегчения — Франсуа был дома, а при нем обе шерстяные тварюки. Барнс замер, не зная, с чего начать.