Отражение: Разбитое зеркало (СИ) - "Pale Fire" - Страница 53

Потеревшись пахом об аппетитную задницу, Барнс принялся руками ласкать член Франсуа, целуя шею, плечи. Сейчас хотелось быть предельно нежным, медлительным, чтобы просил, умолял. Раз уж захотел подобных игр.

Франсуа попискивал, делая вид, что его смущают подобные ласки, что его еще никто и никогда не трогал за такие места. Он даже попытался покраснеть, но не преуспел.

Барнс хмыкнул, несильно прихватив плечо зубами, потерся стоящим колом членом о задницу Франсуа и стал медленно опускаться на колени, выцеловывая каждый позвонок, шаря руками по телу, сминая в ладонях ягодицы.

Франсуа расставил ноги, крепко уперевшись ими в едва-едва покачивающуюся палубу, и выгнул спину. Он терся щекой о собственное плечо и тяжело, шумно дышал.

— Ты такой покладистый, — мурлыкнул Барнс, прикусывая упругую ягодицу, — что даже угрожать ничем не нужно… Но ты учти, будешь брыкаться, я тебе не дам кончить и кину за борт.

Разведя в стороны половинки, он принялся мокро лизать вход, обводя языком мягкие складочки.

В голове было пусто и легко, хотелось продолжать ласкать Франсуа хоть весь остаток дня, слушать его дыхание, от которого по коже бегали мурашки, слышать, как часто-часто бьется его сердце, ощущать его возбуждение, его желание.

Франсуа тихо застонал. Эта ласка, ее интимность сводила его с ума. Горячий язык Баки заставлял Франсуа забыть все известные ему слова. Он обожал Баки — его язык, чего член, его руки. Член стоял колом и сочился смазкой.

Барнс ласкал руками член, вылизывал задницу Франсуа и так хотел его, что подрагивали руки. Хотел уже взять и трахнуть, но он был упрямым, и хотел добиться просьб, а лучше мольбы, чтобы еще растянуть удовольствие, чтобы оно жгло, настойчиво требуя удовлетворения желаний.

Франсуа начал поскуливать, но крепился и ни о чем не просил. Но у него уже подрагивали колени, а пальцы рук непроизвольно сжимались, но могли ухватиться только за мачту.

Хотелось выругаться и уже самому попросить, потому что Барнс дошел до слабо вменяемого состояния. Он то и дело сжимал свой член у основания, чтобы не кончить просто от звуков, которые издавал Франсуа, а потом не выдержал, резко поднялся и загнал член в разлизанную задницу сразу на всю длину. Охнув от яркости ощущений, от того, насколько охуенно оказаться в узком, жарком нутре, Барнс сдавленно закричал от переизбытка ощущений, и сразу принялся вбиваться во Франсуа, сжав в объятиях.

Франсуа завопил в голос, чувствуя в себе член Баки. Было жестко, больно, сладко, крышесносно, охуительно! Баки ебал его, как в последний раз, и если бы он не удерживал Франсуа за бедра, тот бы упал. Франсуа рычал на каждом толчке, член Баки бился в его простату, и Франсуа был уверен, что кончит, не прикоснувшись к собственному члену.

— Господи, малыш… — простонал Барнс, бесконтрольно жестко вбиваясь в Франсуа. — Сожми… сожми меня…

Он чувствовал, что многого ему не надо, он и так был возбужден сверх всякой меры. Это было чем-то невероятным, полностью отключающим мозг. Барнс чувствовал только желанное тело в своих руках, жар, который сжигал изнутри, и не было ничего важнее, ничего приятнее, ничего, что могло бы затмить Франсуа в этот момент.

Франсуа с криком сжался вокруг его члена, содрогнулся и кончил, выплескивая сперму на мачту и палубу. Член Баки толкался и толкался в него в одном ритме с пульсацией собственного члена Франсуа, и это было хорошо до головокружения, почти до боли.

Барнс кончил, раскрыв рот в безмолвном крике, потому что было просто невозможно хорошо. Он прижал Франсуа к мачте и продолжал в него вбиваться, кончая, чувствуя, как у него подрагивают ноги, и стоять практически невозможно.

Дотянувшись до веревки, Барнс дернул за нее, освобождая Франсуа, и потянул за собой, укладывая на жесткую палубу, все не выпуская из объятий. Франсуа с жалобным скулежом почти упал на палубу. Его не держали ноги. На запястьях отпечатались глубокие следы от веревки.

Взяв Франсуа за руку, Барнс принялся целовать безобразие, оставленное веревкой. Он чувствовал себя виноватым и совершенно не хотел таких отметин на своем мужчине. На яхте была аптечка, и в ней должно было быть что-то от этих следов, но сама мысль о том, чтобы встать прижимала к палубе.

— Прости, малыш, — тихо сказал Барнс, погладив запястье.

— Эй, ты чего? — удивился Франсуа. — Я же сам хотел.

— Я тебе уже говорил, что чувствую себя виноватым, — вздохнул Барнс, — когда оставляю на тебе следы своего пребывания. Мне процесс нравится, а результат — нет. Давай искупаемся и двинем дальше, как тебе мысль?

— Поваляемся, искупаемся и двинем, — поправил Франсуа. — Что-то я пока не очень могу шевелиться. И давай ты уже перестанешь переезжаться из-за ерунды, а?

На самом деле Барнс мог переезжаться из-за подобной ерунды годами, ничего толком с этим не делая, потому что Франсуа все устраивало. Да и ему было очень приятно в процессе. Просто даже спустя четыре с половиной года Барнс иногда проваливался в свою кроличью нору, уверенный, что на Франсуа нельзя оставлять следов, потому что нельзя было на Себастьяне. В итоге привет из прошлого иногда прилетал, и Барнса клинило.

— Да, поваляемся, — согласился он, укладывая Франсуа на себя, чтобы тому было не так жестко лежать на палубе.

— На ужин снова поймаешь рыбу? — спросил всем довольный Франсуа. — Блин, еще раз извинишься — и я на жопе сделаю татуировку «Собственность Барнса». Хотя смысл? Надо, чтобы все видели. Но на лбу как-то не хочется.

— Мне кажется, кому надо, все и так знают, — внес предположение Барнс. — Так что не надо таких экстравагантных мер, хорошо?

— Ну ладно, — согласился Франсуа.

========== 16 ==========

Новый набор “щенков” не предвещал ничего интересного, кроме уже знакомых трудностей воспитания и обучения. И Барнс даже не ожидал, что случится нечто подобное. Он был уверен, что не будет беситься и ревновать Франсуа, как ревновал Себастьяна, как хотел вырвать руки каждому, кто его касался. Но действительность оказалась затейницей, и Барнс одним прекрасным днем заметил, как летного инструктора Адана нежно трогает за предплечье одна из “щенков”, Элис Вайс.

Сказать, что внутри Барнса полыхнуло, — тактично промолчать. Внутри Барнса случился ядерный взрыв. И не только потому, что Вайс трогала Франсуа, а еще и потому, что тот воспринимал это как должное. Он не пытался избежать этого прикосновения, и Барнс не представлял, что теперь делать.

Можно было простить и забыть, если бы это не повторилось снова, вернее, Барнс случайно увидел, как Вайс снова игриво кладет ладонь на предплечье ЕГО мужика и улыбается с обольстительностью голодной пираньи.

Элис Вайс была не похожа на его обычных “щенков”: точеная фигурка, длинные волосы цвета блонд, ухоженная, она больше походила на девочку богатых родителей, которой захотелось попробовать что-нибудь новенькое, чем на курсанта, который собирался податься в наемники. Но две рекомендации говорили о том, что она полностью осознавала, куда собиралась поступить. И хотела этого. Интересно, чего она хотела на самом деле.

Барнс крутил ситуацию так и сяк, прикидывал, с кем ему стоит поговорить, чтобы не беситься, но в итоге начал целенаправленно следить за Франсуа даже не потому, что был в нем не уверен, а чтобы убедиться, что ему самому бояться нечего.

Он не умел ни ссориться, ни выяснять отношения, разучился с Себастьяном, а с Франсуа пока не надо было учиться, хотя они и были вместе уже шесть лет. В итоге Барнс ходил смурной, взвинченный, понимающий, что надо поговорить, но не представляющий себе, как это сделать.

Как то вечером Франсуа, упав на диван рядом с Баки и погладив Мару, которая немедленно забралась к нему на колени, спросил:

— Почему ты такой смурной в последнее время, Баки? Что случилось?

Барнс наглаживал Санору, которая частично лежала на нем, а частично на спинке дивана. Второй они так и не купили, а их тридцатикилограммовые кошечки любили сидеть и лежать на коленях, руках, полностью забираясь на своих хозяев.