Побочное действие - "Мадам Тихоня" - Страница 27

Мэл не выдержала. Содрала все блоки и щиты, которыми берегла себя от потери сил и обмороков. Вслед за звуком шагнула в чужую память. Сходу угодила в темноту, что с плеском покачивалась перед глазами, разбавленная только колкими звёздами. Потом блеснул белым луч, выхватил на секунду босые стопы на желтоватой поверхности, а дальше — кусок борта, тоже жёлтый. В него с хлюпаньем бились чёрные волны; свет мимоходом высеребрил их низкие гребни, качнулся. Снова борт, рядом – женская фигура, такая же округло-женственная, как у пленницы в клетке.

Девушку у борта тошнило, долго и сильно, голые плечи жалко вздрагивали, укрытые только пеленой длинных, медно-рыжих волос. Луч тоже трясся – фонарик явно держала рука неуверенная и слабая, но высветить произошедшее дальше это не помешало. Согнутая фигура вдруг резко выпрямилась, покачнулась, и…

Мэл подавилась вдохом: в ушах звенел чужой крик, неожиданный и громкий.

-- Эб-би… – пухлые губы шевельнулись. На этот раз слово прозвучало чётче – действительно, имя. Так её звали – ту, что свалилась в чернильное море и исчезла на глазах у родной сестры, сидящей сейчас в бамбуковой клетке, как пойманное животное.

– С ней была сестра, – пробормотала Мэл, заворожённо глядя, как мечется по волнам белый луч. На смену ему, будто кто-то переключил канал, вдруг явились другие лучи, разноцветные, секущие полумрак в такт музыке, оглушительной и непонятной. Потом перед глазами возник огромный бокал, в нём плескалась огненная жидкость, а чья-то ладонь совала под нос горсть капсул, таких же цветных, как лучи. Новая картинка: режущий слух хохот, качка, мельком – белоснежная надстройка, явно на палубе морского судна.

– Спускай эту сраную шлю-шлю-пку, я х-хочу видеть звёзды… – сказали пьяно, заплетающимся языком, где-то под ухом.

– Они сели в шлюпку вдвоём…

– Серьёзно? Блядь! Хе-хе, какие занятые истории подкидывают твои ёбаные способности, сестрица! Ебать! – За спиной отрывисто расхохотались, заставив Мэл дёрнуть плечом. – Сраные цивиллы. Думают, под них ляжет весь мир. И воды морские расступятся!

Надо же, он даже молчания всё это время не нарушал, хоть всегда норовил требовать ответа тут же, по первой своей прихоти. Позволял впитывать и чувствовать… сволочь. Мэл захотелось позвать пленницу – «Эмили» – родители явно добивались созвучия в именах сестёр. Но здесь созвучия не помещались. Одни диссонансы вылезали на каждом шагу: рычали, переругиваясь, собаки, явно что-то не поделив, да всхлипывала девчонка, застряв в моменте гибели своей «Эбби». Прокручивала его раз за разом в надежде – вдруг кто-то добрый щёлкнет переключателем, убрав из сознания страшную картинку.

Только и через пять сотен лет «добрые» находились редко. Если всё-таки отыскивались, просто не всегда успевали. Прибывали к оплавленной развалине с тем, что осталось от пассажиров и экипажа. Бесстрастно поднимали документацию, фиксировали имена пропавших без вести, даже не сомневаясь: где-то они все есть, в подвалах и трюмах. В клетках, правда, не бамбуковых.

Этим людям везло, если к их спасению подключались силы военно-космического флота. Где-то там, откуда у Мэл остались только упорно молчащий наушник, комбез в саже… впрочем, и его уже куда-то дели. Да, и ещё она сама, в застывших колом нелепых штанах и майке, вместе со своей «силой» и какой-никакой выучкой. И ненавистью, кстати, тоже.

Ненависть серой занавесью перекрыла солнечный свет, застила кольцо горных зубцов, дым от костра, чёрным столбом подпирающий пронзительно-голубое небо. Чувство с неясной целью и адресатами – хотя вот же он, главарь, стоит за спиной, ухмыляется, будто пожирая эмоции жертв. Как он там говорил? Никогда ничего не меняется? Конечно, нет, особенно такие вот дикари, как он сам. Разница только в транспорте, оружии, а деньги за пленников бандиты любили во все времена. За людей, как за скот, – и Эмили уже почти продали. Ничего не поделаешь, как не сломаешь пальцами гладкий бамбуковый ствол.

Солнце, кажется, всё-таки проплавило череп насквозь, запустив в мозг бредовую идею-видение: оттолкнуть главаря, выдернуть колышек, запирающий клетку… Интересно, через сколько секунд двое соглядатаев мистера Хойта, приставленные к потенциально ценному «экземпляру», откроют огонь? И почему тело совсем отказывается повиноваться, как будто его придавило многократной перегрузкой при ускорении?

Пальцы совсем побелели, когда Мэл до боли сдавила поперечный прут клетки. Наверно, в некоторых случаях тело просто настолько умнее мозга, что вынудить его совершить самоубийство невозможно. Пленница всё так же бормотала и слабо озиралась, как мелкий зверёк из норы, – глупая девчонка, которая вляпалась по самое «не могу». В это дерьмо, которым заправляет Ваас Монтенегро.

– Ты сейчас удивить меня пытаешься? Даже не надейся, не выйдет, – глядя прямо перед собой, зло отчеканила Мэл.

– Что стало со второй шлюхой? – Казалось, он её не слышал, но только казалось. И Мэл не бралась определить, что именно улавливает под аккомпанемент его лающего смеха. Чужие эмоции смешивались в один жгучий клубок, разобраться в котором было невозможно.

Собственные чувства отключались одно за другим, по мере того как палящее солнце смещалось на небосклоне, минуту за минутой отсчитывая час. Точнее Мэл сказать не могла. Слепо щурясь, обнаружила, что отвыкла от дневного света, как лабораторная крыса, которую держали в полумраке. С молчаливым согласием выслушала новость: «его величество» мистер Хойт Волкер назначил «аудиенцию» с минуты на минуту. Зло пошутила над Бенджамином, заявив, что перед встречей с «боссом» должна выглядеть подобающе. В ответ услышала грустно-презрительное:

– Уже и «босс»…

Только плечами пожала, осторожно, опасаясь резких движений и внезапной боли. И сейчас пересекала полоску пляжа, глядя прямо перед собой, а по бокам песок деловито месили тяжёлыми ботинками двое наёмников-охранников. Ну ещё Ваас – куда же без него – прямо за спиной, как личная тень. Настоящие тени уже почти исчезли, ослепительно-белый песок лениво лизали слабые волны. Тоже ослепительные, цвета бледного сапфира, – тут бы даже засмотреться с непривычки, если бы не портило всё уродливое судно, торчащее на якоре в небольшом отдалении. Будто огромная угловатая каракатица из морских глубин поднялась да так и покачивалась лениво на поверхности, в ожидании чего-то. Может, такое чудище и выбило огромную дыру в стене вон той штуки, то ли маяка, то ли ещё чего, вон там, на мысу? Своими щупальцами, с силой выпростав их из воды.

Прибой с бульканьем колотился о большую лодку, дико похожую на ту, из памяти Эмили, – и тоже оранжевую. Будто нарочно, от кого-то долетела мысль: на этой же лодке второй ходкой в чрево каракатицы привезут и девушку… несчастную рыжую дуру.

– Пошла. Или ножки промочить боишься? – Тычок в спину – понятно, от кого. Мэл сообразила, что замешкалась и, двигаясь механически, перешагнула через борт. Дно лодки оказалось жёстким, негнущимся – от неожиданности Мэл покачнулась. Скользнула взглядом по главарю, скривила губы в усмешке: сброд его сторонился «ведьмы», бросая косые, почти суеверные взгляды, но к нему самому это явно не относилось. Прямо открытие, вроде бы пугающее, но сердце только слабо трепыхнулось в груди.

Сердце трепыхнулось сильнее, когда, заглушив ревущий мотор, лодка мягко ткнулась в бок «каракатицы». Можно подумать, издохшей – на зелёном трупными пятнами проступала рыжина коррозии, но в чреве что-то урчало – очевидно, силовая установка на холостом ходу. А в сапфировой воде, чуть затемнённой тенью от борта, чудилось движение – нечто торпедообразное бесшумно скользило в глубине. «Пророчица хренова…» – Мэл вспомнила, как в бассейне на станции ей виделись акулы. И Эбби, упав в ночное море, наверняка стала добычей этих тварей… впрочем, неизвестно, которой из сестёр сейчас хуже.