Жил-был мент. Записки сыскаря - Раковский Игорь - Страница 4

— Ну что там?

— Ща… (тихий мат).

— Ну это… кругом 16.

— Ты уверен?

— Ну… не 21, честно.

— А у меня 19.

— Моё.

— Вашу мать! Вы что в очко играете?

— Оно отыграло давно.

— Не засоряйте эфир.

— Да мы его фильтруем.

— Говорит начальник штаба полковник…

— Идиот!

— Кто говорит?

— Все говорят.

Про костюм

Это было давно, когда слово «достал» заменяло слово «купил». На экранах кинотеатров шли фильмы с бесстрашным Миклованом. И Потапову жена достала костюм. Костюм был югославский, добротный и красивый. На Илюше он сидел идеально. Потапов стырил у тестя серую шляпу производства Югославии, надел и крутанулся у зеркала.

— Ой, прям иностранец! — захлопала в ладошки жена.

Илюша достал воображаемый пистолет из настоящей новенькой оперативной кобуры и сказал:

— Пам!

— Ну вот, теперь в гости можно ходить или там в театр, а то вечно как оборванец, — веско произнесла тёща. Тесть промолчал. Он боялся, что шляпу ему не вернут. Костюм тёща повесила в шкаф. Шляпу положили на полку. Всё посыпали нафталином. И, довольные, пошли пить чай. Через некоторое время они действительно пошли в театр, в театре был буфет, и это Потапову понравилось. Жене нравилась публика, запахи, занавес и кресло было замечательное, такое удобное! Потапов взял бутерброды с сёмгой, себе пиво, жене — шампанское и мороженое. И, порывшись в кармане, нагрёб на бутерброд с икрой. Народу было много, все толкались. И бутерброд, соскользнув с тарелки, предательски шлёпнулся на костюм. Жена ахнула, и ей сразу разонравился театр. Илюша матюкнуся, глотнул пиво и помчался в туалет, где он яростно тёр пятно солью и поливал водой. Пятно осталось. Химчистка усугубила дело. И Потапов стал носить костюм на работу. И доносил его до капитанских погон. Костюм был ноский и приносил удачу. Потом Потапова назначили начальником отделения, и он ходил в форме. А костюм висел в шкафу. Иногда Илюша, располневший и подрастерявший волосы на голове, открывал шкаф. Смотрел на костюм, и ему было приятно вспоминать молодость, курсантские годы и восторг от просмотра кино с комиссаром Миклованом. Потом Илья Тимофеевич вышел на пенсию, летом ковырялся на дачном участке. А однажды уехал по путёвке в санаторий МВД подлечиться и просто безмятежно отдохнуть. Приехав, он по-хозяйски обошёл дом, подвязал кусты и вдруг увидел за домом болтающийся на шесте свой костюм. Шляпа покойного тестя довершала картину. И так стало ему горько и неприятно, что захотелось заплакать. Жизнь показалось никчемной и пустой, прожитой быстро в каких-то хлопотах и бессмысленной суете. Почему-то вспоминалось всё плохое в жизни, да мало ли грехов у взрослого человека. Даже банка варенья, разбитая в детстве, за которую его поставили в угол, припомнилась. И как он украл коньки на катке, а потом продал их.

— Нет ты посмотри, твой папашка настоящий фетишист, — гоготнул зять, — за костюм переживает, умора!

— Тимофеевич, пошли чай пить, — позвала жена.

Они пили чай. Жена, дочка и зять. И им было хорошо. А Илья Тимофеевич думал о том, где бы по дешёвке раздобыть шиферу для крыши сарайчика. Ветер трепал костюм, обнажал подкладку с дыркой, протёртой краем магазина пистолета Макарова. Пятна от бутерброда видно не было. А ещё костюм не пил чая и не думал. Он был вещь.

А вот мама…

Чибис получил свою кликуху за длинный нос и прыгающую походку. Был он худощав и считался нервным пацаном. Первый срок он получил по малолетке. В 16 неполных лет. Танцы-манцы-обжиманцы. Не поделили девушку. Девушка была ещё та. Катя Колода. Те, кто нравится, бесплатно, те, кто нет, — за деньги. Деньги мелкие или стакан, но полный, без дураков. Чибис занимался карате, тренер хвалил за растяжку, и его противник лёг на асфальт. Беда была в том, что асфальт был твёрдым. Противник Чибиса, как сказал судебный эксперт, получил травму в область височной кости и сломал шейные позвонки при соприкосновении с асфальтом или твёрдым предметом. Пока была милиция и суетились свидетели и понятые, то кошелёк чудесным образом из кармана трупа переместился в спортивную сумку Чибиса. И Чибис уехал по решению народного суда перевоспитываться. Катя приходила в боевом окрасе «Ланкома» стыренным кем-то из её обожателей на Калининском, но не помогло. Менты были скучные и не озабоченные Катиными голубыми глазами, волосами, крашенными в «Чародейке» — знай наших! — и сиськами третьего номера. Потом по дороге с зоны Чибис заехал к другу, где в его городишке пытался взять сберкассу на гоп-стоп (как домой бэз лаве…), но получил от ментов по-полной, лишился почки и ушёл на строгач. Где от злости на себя пёр буром и обрёл ШИЗО, место без солнца и УДО.

Чибис пришёл в контору с портянкой бывшего зэка. Прописывать его никто не собирался. Москва не Урюпинск. И сердобольный по служебным обязанностям оперативный дежурный отправил пацана правильной дорогой в уголовный розыск конторы. В кабинете было накурено, дымился чайник и попахивало перегаром. Чибис отдал справку об освобождении и с разрешения закурил. Опер порылся в сейфе, чего-то полистал. Разговор был обычный. Как у кума. Но на зоне Чибис был правильный пацан, но на свободе были другие законы.

— Витя, ты большой мальчик. Или ты бухтишь или…

— У меня мама больная. Сердце.

— Тем более, есть за что бороться! У меня доктор кардиолог есть, закачаешься. Брежнева лечит. Устроим.

Чибис был большим мальчиком и всё понимал и, покрутившись пару дней, после Хозяина дома он знал многое. И жадно затянувшись дешёвой сигареткой, слил часть того что знал, ну про Гришу Тупого, про пару недоносков, что сорвали шапки у «Моссельмаша», про Федю, что чистил электрички, и Гогу, у которого, возможно, есть шпалер. Опер, бумажная душа, всё записал и велел расписаться и погулять пока. Вечером нагрянул участковый. Орал как резаный, утром велел убираться. Чибис позвонил оперу, но телефон молчал. Мама успокаивала, как могла. Чибис пил чай, когда мама легла спать, заварил чифирь. Под утро закемарил. Утром умерла мама. Скорая не ехала. Он держал её руку. Рука мамы была белая и, пока он держал её, рука была тёплая. И казалось ему, что синие вены пульсируют…

Фельдшерица со скорой мельком глянула на маму Чибиса, спросила где телефон. По телефону она с кем-то хихикала. Пришёл заспанный участковый, от него пахло табаком и луком. Мамин труп вынесли в середине дня два здоровых мужика.

Зелёные мухи тупо бились в оконное стекло на кухне. Дверь в квартиру была открыта. Соседи толкались около двери в надежде на халявную выпивку.

Чибис сидел на кухне и слушал, как гудят электрички. Потом встал, открыл окно. Закурил. Мухи не улетали, жужжали где-то в комнате. Ветер нёс запах гудрона с железки. Из окна было видно, что идёт, спотыкаясь от пивного ларька, Катя Колода. И он понял.

Мама умерла.

Про светлое завтра

Он был одет в телогрейку, из-под которой торчали треники с пузырями, на носках китайских кед было написано шариковой ручкой «KISS». Дурацкая шапка с кисточкой была сбита набекрень. Патлы волос торчали из-под неё. В руках он держал чёрную папку с надписью «ХХII партконференция КОМИ АССР».

— Вот у меня здесь материалы и заявление.

Он снял шапку, потом парик. Из соседних кабинетов ломились любопытные. Заявление было на двух листах. Было прочитано с интересом.

— А папочка у Вас откуда?

— Приятель подарил, он там, в сферах, — заявитель покрутил в воздухе рукой.

Рассказывал он обстоятельно, указывал подробности, вытаскивая, как фокусник, из карманов и папки очередные бумаги, аккуратно клал их на стол. Некоторые были с печатями и гербом СССР. Красивые.

Потом он выпил воды и замолчал. Я тоже. Это было шестое заявление, пятая встреча. Одно заявление я втихаря порвал. За что получил по шапке. Оставшиеся пестрели подписями «Разобраться и доложить!», работа стояла. Я разбирался. Меня ругали, что работа стоит, а я разбираюсь. Знаете, как разбираются с назойливой мухой? Ей открывают окно… Убивать — это не наш метод, хотя руки чесались.