Жил-был мент. Записки сыскаря - Раковский Игорь - Страница 5

***

Сержант ППС имел метр восемьдесят роста. Среди своих мелких собратьев он выделялся мощью и лицом, похожим на кирпич. Надетые на рубашку полковничьи погоны и выпрошенная у дяди Коли, ветерана и общественника, орденская колодка была нацеплена на рубашку. Вылитый будущий герой Арнольда Шварценеггера из «Красной жары».

Палыч дал отмашку, и я повёл нашего заявителя в кабинет, под маленькие глаза сержант-полковника.

Пока они беседовали, в кабинет руководства сунулся командир роты ППС. Увидев своего сержанта за столом начальника конторы, он тряхнул головой. Сержант-полковник нехотя встал из-за стола, влекомый вбитой в голову привычкой вставать при виде командира. Но, вспомнив про обещанный гонорар — бутылку Сибирской, тоже тряхнул головой.

— Почему без стука, товарищ капитан?

Тяжёлая рука Палыча выдернула потерявшего дар речи капитана из кабинета.

— Ну теперь вы поняли, что это мы следим за вами. Что бы враги не похитили. Ни вас, не ваше изобретение. Будьте спокойны. Мы на чеку. Родина о вас помнит. И заботится.

— Ой, вы знаете, ну что ж вы сразу не сказали? Я уж писал во все инстанции. Вот переодеваться приходится и всё отрываться проходными дворами. А они следят, всюду их глаза, телефон подслушивают, даже в метро идут за мной. А это вы! Я ж не знал! Я заслуженный человек, инженер. И моё ИЗОБРЕТЕНИЕ, оно принадлежит народу!

— Мы знаем. Идите домой. Помните, мы рядом. Советская милиция вас бережёт.

И он ушел, гордый за Державу, свихнувшийся изобретатель. Зарплата 125 рублей, хрущёба, последний этаж, а впереди была Перестройка. Не предсказанное им будущие сбылось. Каких-то деталек не хватило для машины времени. А жаль.

Хмурый Смурый

Прозвище Смуров получил легко. Начальник конторы на одном совещаний спросил:

— А вы, товарищ, что такой смурый?

Под смешки зала Смуров буркнул:

— Я не смурый, я хмурый.

А по жизни Хмурый был детским сыщиком. Есть такая должность в милиции, детишек ловить. Между прочим, положен отдельный кабинет и платят больше. Потому как забот больше и должность старшего инспектора УР. Дети, они такие баловники… Там что стырить, в глаз дать, а то и ножичком поковырять в человеке, не говоря про зиму — прощайте, шапки, здравствуй, сугроб заявлений. Опять же Её Величество статистика, рост детской преступности ни-ни! У нас же общество развитого социализма, вы, что, забыли?

Ну, ладно, не будем о грустном, давайте о детских забавах.

***

Акимыч был признан судом рецидивистом. Сами посудите: пять ходок к Хозяину. Да каких! Грабежи, кражи. Шили разбой, но отвертелся. Срок прошёл — и вышел на волю Акимыч. Насчёт совести не знаю, но в чистых и хороших вещах. Люди подогнали. В таких шмотках и в первопрестольной не стыдно показаться. Пока ехал, то ещё и лаве прибавилось, эти лохи так любят хлеборезкой щёлкать, ну просто хобби у них такое. А в Москве у него сестра жила, у платформы «Моссельмаш». Приехал, а сестричка на работе. Ну не дверь же ломать? Попил пивка, хотел за жизнь перетереть, а в пивнике одни бакланы. Взял он чекушку, нашёл лавочку в укромном месте. Тихо, спокойно. Ветерок листву шевелит, воробушки чирикают. От огурчика запах! Выпил, хрумкнул. Эх, воля, волюшка! Дорого даёшься, легко

теряешься.

— Слышь, мужик, вали отсюда. Это наше место, — какой-то шкет сплюнул ему на югославский ботинок.

Акимыч пружинкой вскочил, хотел за нос схватить гадёныша, но в затылок что-то ударило, и красное поплыло перед глазами, и он тяжело рухнул вперёд. Справка об освобождении осталась при нём. Золотая цепочка, перстень, часы «Полет», деньги в кожаном бумажнике, в котором ещё хранилась его фотография с сестрой, пропали.

***

Контора стояла на ушах. Тяжкое. Убийство. Чертились схемы. Летели запросы на зону. Отрабатывались связи Акимыча. Пара его приятелей была забита в камеры, и их трясли, как грушу. В ЛОМе с перепугу штампанули пару заяв о кражах. И чесали репу в ожидании прокурорской проверки. В пивных стало тихо. Хмурому это было по барабану. Взрослые разборки его не касались. Но по агентуре надо было отчитаться. Сунуть пару бумаженок ребятам в дело.

***

Агентесса была смазливой девицей, знала всех, дома у неё был шалман, малолетки шастали к ней домой, как к себе. И пили там не лимонад и нюхали не цветы. Участковый был завален жалобами соседей. Смотрел на неё волчьими глазами, но поделать ничего не мог, по его мнению, девка была тёртая и поймать её не удавалось. За нарушения общественного порядка он выписывал штрафы. Которые она исправно платила. Хмурого эта игра забавляла, так как деньги на уплату штрафов выписывало его руководство, из средств на оперативные расходы. Агентесса вздохнула, подписала агентурное сообщение, получила дежурный поцелуй, и они разбежались.

***

Детишки особо не сопротивлялись. Так, по мелочи. Хмурый отвесил размашистую оплеуху акселерату, который замешкался, доставая из-за батареи бумажник Акимыча с остатками денег.

— Это же ребенок! — ойкнула понятая.

Его подельники чинно сидели с мамами в коридоре Детской Комнаты милиции. Под охраной постового милиционера.

***

— Надо профилактикой преступлений заниматься! Распустил недоносков! — начальство ругалось. Статистика была испорчена. Хмурый слушал в пол-уха. Дослушал. И пошёл выпить в лёгкую. Завтра же на работу с детьми. И когда же будет отпуск?

Валюха-горюха

Когда Валя училась в 10 классе, то умерла её мама. Быстро и неожиданно. Монолимфолейкоз. На похоронах было много сослуживцев, приехали дальние родственники. Отец держался молодцом. Его рука нежно и в тоже время сильно поддерживала её под локоть. Почему-то ей вдруг захотелось, что если когда-то у неё будет любимый человек, то именно так он будет поддерживать её. Тогда же она подумала, что станет врачом, хорошим врачом. Потом ей показалось, что она смотрит кино. Речи прощания она слышала, как сквозь вату. Был хороший весенний день. В плохое не верилось. Когда усатый могильщик стал деловито забивать крышку гроба, то стало отчетливо ясно, что мамы больше нет.

***

Валя доктором не стала. Не стала поступать. Окончила медучилище и пришла работать на подстанцию скорой помощи. Романтики там не было. Была тяжёлая сумка, неработающие лифты, дерьмо, истерики, кровь. Лёгкий матерок водителя, вой сирены, отблеск мигалки в стекле, усталый трёп и чаепитие в ожидании вызова ей нравились. А ещё ей нравился один доктор, худощавый такой, один раз он поддержал её за локоть, когда она чуть не упала, поскользнувшись около подъезда. Зима была, сами понимаете… И она поняла, это ОН.

Понял ли он…

***

Выезд был банальным. Ножевое. Бытовуха.

— Сейчас опер из Пполтинника» будет заигрывать, зазывать на чай или спирт клянчить, — думалось ей. Милицейской машины не было.

— И где их черти носят?

Дверь квартиры номер шесть открылась легко. Три женщины — одна придерживает голову, вторая держит какую-то тряпку у живота третьей. У последней бледное лицо, синие губы. Кругом следы крови.

Оборванный шнур телефона.

***

— Её бывший приходил, пьяный в дым. Ну, вот с порога и пырнул её ножом. Мы шум услышали, пришли, а она тут вся в крови. Скорая приехала, сестричка начала ей помощь оказывать, а он опять пришёл, ну и сестричку тоже пырнул. Пьяный, что с него взять, — свидетельница выдохнула и добавила: — Вот ведь халат себе весь испачкала. Кровищи, как на войне. А домой меня отвезёте, товарищ милиционер? Поздно уже. Да и опознала я его, и подписалась везде. А то дети и на работу завтра.

***

— Ну как там она, доктор?

— Выздоравливает, только детей у неё не будет.

***

— Валя, ты извини. Понимаешь, с бензином у нас хреново. Тем более бытовуха, кто ж знал… Ты не горюй, я с доктором говорил, он сказал, что всё в порядке будет. Мне тебя опросить надо, сама понимаешь.